— Я вас не встретил сегодня на заседании, к сожалению.

— Неудивительно, — сказал Рэндалл. — Меня ведь там и не было.

— Неужели?

— Ну да, — сказал Рэндалл. — Я подумал, что это просто глупо и пошло — сидеть и слушать свидетелей. Впрочем, как раз ваши показания я хотел бы послушать. Они, вероятно, были доложены мастерски, как всегда.

Доктор, кажется, задержал дыхание.

— Вы очень любезны. Мне часто приходится давать показания — ведь я врач. Постепенно привыкаешь.

— Конечно, конечно, — кивнул Рэндалл. — Но в таких сложных обстоятельствах! Многие свидетели в таких случаях теряют голову! Впрочем, нет, от вас этого нельзя ожидать. Вы всегда держите себя в руках, не правда ли, Филдинг?

— Еще раз спасибо, — иронический тон у Филдинга получался с трудом. — Но у меня нет причин терять голову.

— Ну да, все было сделано очень чисто, прилично, никто не задавал неудобных вопросов. А ведь я знаю, что перекрестный допрос способен сломать даже людей с железными нервами.

— Ну что ж, тогда позвольте пожелать вам, чтобы вам не пришлось подвергаться подобному испытанию! — уже еле сдерживаясь, сказал доктор.

— Это очень мило с вашей стороны — такое пожелание, и по-моему, мне стоит ответить на любезность, — отвечал Рэндалл. — Желаю вам того же.

— Меня не слишком волнует подобная перспектива, — заявил Филдинг с легкой улыбкой. — Во всяком Случае, я приду в суд, не стану отсиживаться.

— А все-таки как удачно все получилось — для убийцы, я имею в виду, — Рэндалл явно не желал отпускать доктора живьем. — Но кто бы мог предположить, что тетка Гертруда вдруг вздумает расстроить столь тщательно построенную интригу?

— Тем не менее для блага вашей же семьи я бы хотел, чтобы правда никогда не вышла на поверхность, — сказал Филдинг. — Это очень неприятно для Мэтьюсов… И для меня, конечно. Многие считают, что раз уж я врач, то должен был мгновенно определить, что Мэтьюс отравлен, и еще с точностью определить яд. Но ведь это абсурд!

— Ну, ничего-ничего, пересуды всегда бывают после таких дел, — утешил его Рэндалл. — Вообще говорят много глупостей. Кое-кто считает, что яд был заправлен в ту самую бутылочку тоника, которую удачно разбили.

— Удачно? — переспросил доктор. — С моей точки зрения, вряд ли это можно назвать удачным!

— А я разве сказал — удачно? — фальшиво удивился Рэндалл. — Конечно, я хотел сказать — неудачно!

Филдинг заиграл желваками.

— Не знаю, к чему вы клоните, — сказал он. — Но никотин — такой яд, который врач никогда бы не стал использовать для подобных целей. Вам это должно быть известно, мистер Мэтьюс, вы ведь закончили полный курс медицинского института в свое время, не так ли?

Рэндалл осекся и задумчиво посмотрел вдаль. Потом он повернул лицо к доктору:

— Так, значит, вы узнали об этом, да?

— Именно, — отвечал Филдинг. — Ваш покойный дядя как-то раз упомянул. Он сказал, что вы были блестящим студентом, но бросили карьеру врача, когда ваш отец умер.

— А вы уже передали эту информацию полиции? — спросил Рэндалл, широко улыбаясь.

— Нет. Я не считаю, что это мое дело.

Рэндалл наклонился вперед и снова включил зажигание.

— А попробуйте сообщить, — посоветовал он Филдингу. — Суперинтендант будет вам страшно благодарен.

Филдинг пожал плечами.

— Зачем мне вредить вам?

— Вы себе льстите доктор, ваша информация никоим образом не может мне навредить, зато суперинтендант получит массу удовольствия.

— В таком случае не смею вас больше задерживать, — коротко бросил ему доктор и зашагал к дому.

Филдинг спешил предупредить Стеллу, чтобы она ни в. коем случае не делала никаких заявлений газетчикам. Когда он вернулся сегодня домой, то обнаружил там кучу репортеров, которые вились вокруг него, как акулы вокруг куска мяса. Зная, что Стелла склонна недооценивать всемогущество прессы, он тотчас же направился в "Тополя".

Он просил свою невесту и ее родных принять во внимание его двусмысленное положение и воздержаться от интервью.

— До сих пор я видела только одного репортера, — улыбнулась миссис Мэтьюс. — Кажется, я дала ему понять, как мы все переживаем, и просила оставить нас в покое. По-моему, он понял меня, во всяком случае, вид у него был очень смущенный.

— Надеюсь, мама, ты не сообщила ему никаких фактов? — тревожно спросил Гай.

— Мальчик мой, я ведь уже сказала, что нет.

Но Филдинг, когда Стелла провожала его на крыльцо, сказал ей:

— И все же, Стелла, по-моему, тебе надо было помешать матери говорить с этим субъектом. Видишь ли, если тебе безразлична собственная популярность в не самом лучшем смысле слова, то для меня она просто смертельна! Это событие вообще здорово навредило моей практике, я уже начинаю ощущать это.

— Надеюсь, — Стелла старалась говорить спокойным тоном, — надеюсь, что это не повредило тебе настолько, чтобы ты отказался от свадьбы?

— Не будем об этом, — мрачно сказал Филдинг. — Хоть и навредило, но… В общем, сейчас делу уже не поможешь.

— Нет, делу как раз можно помочь, — прошептала Стелла, поднимая глаза и впиваясь взглядом в его лицо.

— Милая девочка, не подумай, что я хочу развязаться с тобой! — сказал он, но в голосе его не было особой нежности.

В этот момент в холл вышел Гай, так что они прервали этот разговор. Гай был так же угрюм, как и доктор. Он заявил, будто готов биться об заклад, что мама наболтала репортеру много лишнего.

И его дурные ожидания оправдались на сто процентов.

На следующее утро в "Морнинг стар" появилась передовица с огромной фотографией «Тополей» и другой, поменьше, на которой была снята миссис Мэтьюс, выходящая из зала судебного присутствия. Когда Гай спустился утром к завтраку, он нашел свою сестру и тетку, в полном ужасе читающих друг другу выдержки из разных утренних газет…

— "Вдова брата убитого отказалась обсуждать загадочную смерть!" — читала Стелла замогильным голосом. — "Мы считаем, что лучше хранить молчание, — так говорит Зау Мэтьюс, элегантная светловолосая вдова финансового дельца инспектору Скотленд-ярда, ведущему расследование этого таинственного отравления…"

— А послушай, что пишут здесь, — дрожащим голосом перебила ее тетка. — Я просто в жизни не слышала ничего подобного! Какой ужас! "Одетая в траур…" — как будто в таком положении можно носить что-нибудь еще! — "одетая в траур овдовевшая невестка Грегори Мэтьюса, смерть которого при таинственных обстоятельствах последовала в его резиденции на Гринли Хит неделю назад, приняла меня вчера в своей солнечной уютной гостиной…" Неплохо сказано! Конечно, я не сомневаюсь, что она сообщила газетчикам, будто весь дом принадлежит ей одной, и тут репортера еще можно понять. Но с чего он взял, что она «солнечная», когда за весь вчерашний день ни лучика не пробилось с неба!

Гай, весь серый от страха, быстро прошел через комнату и взглянул через плечо Гарриет в газету, которую она читала.

— Так-так… "Надо понимать, что жизнь продолжается… невосполнимая потеря… Для нас все так же таинственно, как и для Скотленд-ярда…" Боже мой, она не могла сказать им всего этого вздора!

— Но ведь все-таки сказала! — воскликнула мисс Гарриет, потрясая газетой. — Это именно та самая чушь, которую она несет всю жизнь! "Между мной и покойным деверем была неразрушимая душевная связь…" Это же надо, сказать репортеру подобное! А они небось допытывались — какая-какая связь?.. Нет, это меня просто убивает! И еще: "Спокойная и сдержанная…" Лучше бы написали просто — безразличная, было бы ближе к истине!

Гай с трудом выхватил у нее из рук газету, которую тетка, казалось, готова была изорвать в мелкие клочки, и принялся читать сам:

— "Смерть мистера Мэтьюса — ужасное потрясение для всех нас, — сказала мне Роза Давентри, двадцатитрехлетняя служанка в "Тополях"…" О, да тут о Розе целая новелла, и даже кое-что про ее женишка… Но самое интересное — она считает эту смерть своей ЛИЧНОЙ БОЛЬЮ! Представляете?! Служанка!