Значит, думаю, не ошибся: это Гофман и профессия у него та же. Очевидно, и у Роберта: сваленные в углу холсты и подрамники подтверждают. Только картин на стенах поменьше.
А Гофман приложил свой аппарат к моему запястью, потом к груди, сначала справа, затем слева, и, явно недоумевая, произнес:
«Вы, оказывается, феномен, дружище. Сердце-то у вас не справа, а слева».
Я ответил, что это и соответствует норме, на что последовал общий хохот и саркастическое замечание Гофмана о моей,мягко говоря, склонности к шуткам. Я замолчал, сразу поняв, что я все-таки ненормален в этом чертовски нормальном мире,где правое стало левым, а левое правым. Как отражение в зеркале. Только отражение это я сам, а мой зеркальный оригинал находится в аналогичной ситуации: ему приходится объясняться с теми же людьми, за тем же столом, на том же месте. Мы просто поменялись местами в двух схожих до мелочей существованиях. В одном и том же пространстве, но по разные стороны зеркала. Даже время у нас течет одинаково.
«Сколько на ваших?» — спрашиваю. «Четверть девятого».
Сходится до минуты. А разве могло быть иначе? Две киноленты событий, растянутые во времени, повторяются в каждом кадре. Одновременно мы встали из-за стола, одновременно открыли дверь, одновременно прошли сквозь черное «ничто» — нуль-проход или как там его еще называют. В этой логической цепи не хватало еще одного ззена.
Я медленно поднялся со стула.
Он, вероятно, тоже встал, встречая удивленные взгляды товарищей.
«Опять в антимир?» «Почему в анти? В свой мир».
Он, наверное, тоже сказал это, тоже неторопливо шагнул к стене, погладил шершавую поверхность обоев, толкнул дверь и нырнул в пустоту.
Тут же по-детски зажмурил глаза и услышал сердитую реплику Роберта:
«Что ты мечешься взад-вперед? Не хочешь играть, так и скажи».
Сказка кончилась. Волшебная страна Зазеркалья осталась за стеной, оклеенной ядовито-зелеными обоями. Алиса вернулась к себе, закрыв за собой чудесную дверь.
А может, двери и не было? Может быть, все это промелькнуло в моем воображении и растаяло,как дымок от сигареты? Впрочем,и это можно проверить. Если миры-зеркала действительно идентичны, то нетрудно догадаться, о чем говорил мой «анти-я» несколько минут назад.
«Так где же у меня сердце? — говорю.- Слева или справа?»
Олег выразительно покрутил пальцем у виска: «Опять о том же. Надоело».
Я исподлобья оглядел комнату и насторожился. Что-то в ней изменилось за эти минуты.Словно поубавилось холстов в углу, возник мольберт с неоконченным пейзажем, да и зеленые обои выцвели. Я взглянул на дверь, на загадочную «калитку в стене» и почувствовал, что у меня отваливается челюсть. Дверь была не расписана, «под дерево» с глазками сучков на филенках, а только прочерчена углем по зеленым обоям.
«Роберт,- сказал я, бросая карты,- разве ты не раскрашивал этой двери?»
«Все собираюсь,- усмехнулся он,- да времени не хватает».
«Трех месяцев?» — спрашиваю не без насмешки. А он отвечает:
«Каких месяцев? Всего неделю назад снял эту хату».
Я ровным счетом ничего не понимал. Разыгрывают они меня или… или это еще одно Зазеркалье с теми же персонажами. Я вспомнил нехитрый фокус, который не раз проделывал в детстве. Поставьте два зеркала друг против друга, и они повторятся в каждом десятки раз. Если смотреть долго, десятки превратятся в сотни, в сверкающий коридор отражений, в которых, может быть, не все и похоже. По крайней мере уставший глаз чего-то недосчитается, что-то пропустит. Не случилось ли это в действительности?
Решил проверить. Спрашиваю Олега:
«Ты ведь в основе физик?»
«Почему в основе?»
«Не придирайся к словам,- говорю.- Есть гипотеза о зеркальной симметрии законов природы?»
«Допустим. Законы не изменяются, если вместо себя самого возьмем свое зеркальное отражение. А почему это тебя интересует? Ты же социолог».
А я, не ответив, снова спросил:
«Если какое-нибудь явление происходит в нашем мире, можно теоретически допустить его отражение в зеркале как самостоятельно существующее?»
Олег снисходительно улыбнулся:
«Опусти в театре зеркальный занавес и получишь два зрительных зала, причем каждый будет рассматривать другой, как свое отражение».
«А несколько зеркал — несколько отражений?»
«Сколько угодно. Под любыми углами, даже закрученные и асимметричные. Переход от одного к другому, если придумаешь, можешь назвать комбинированной инверсией».
«Кончайте ярмарку,- оборвал нас Роберт,- а фантаст пусть прогуляется к своим антимирянкам. Сдавай, Гофман».
Я медленно-медленно пошел к заветной двери на грязных обоях. Что открывает ее? Вера в Необычайное? Смешное желание творить чудеса? Гипноз или телепатия? Может быть, ее механизм настроен на биополе, идентичное моему? А может быть, я просто болен и нуждаюсь в помощи окулиста или психиатра? Не знаю и не берусь судить.
С такими мыслями я шел, зная, что иду пр следам своего предшественника. Он прошел за Алисой всю страну чудес, а я только в начале пути. Сколько миров-зеркал мне еще придется пройти, прежде чем я найду свой единственный и неповторимый, каким бы сходством ни поражали меня встречные Зазеркалья? Иду и думаю: в конце концов ведь он нашел свое, значит, найду и я.
Открыл снова скрипнувшую на несуществующих петлях никогда не существовавшую дверь, шагнул в темь, и оказалось, что стою на коленях у стеклянного ящика на Гедоне.
— Значит, «ступень» сработала. Маг стал сиргом,- сказал Капитан.
— Кто кем- не знаю. Но одно ясно: они овладели полностью механизмом материализации воспоминаний и воображения. Реальность удивительная. До мелочей.
— И у нас,- сказал Алик.
Глава III
ЧТО ДЕЛАЛИ МАЛЫШ И АЛИК. ПЕТЛЯ
А с Малышом и Аликов происходило следующее.
Сначала их удивили, потом позабавили голые тела в воздухе, как яблоки на дереве высотой в небоскреб и с кроной на полквартала. А затем стало скучно.
— Придумаем что-нибудь, а? -предложил Алик. Малыш зевнул.
— Что?
— Проблемку какую-нибудь поставим по-новому.
— Какую?
— Скажем, поправку к Эйнштейну.
— Ты в уме?
— А почему цех? Допустим, что есть частицы, скорость движения кбтгорых превышает световую. Ну?
— Что «ну»?
— Я был практикантом на одном ускорителе в Америке,- задумчиво пояснил Алик.- Он помещался в скальном грунте небольшого приморского города. Новые конструктивные идеи, в частности в нарастании магнитного поля и частоты электрических полей, позволили довести его мощность до неслыханной в совсем еще недавнем прошлом энергии в триллионы электровольт, одновременно столь же неслыханно уменьшив его размеры и вес.По сравнению со своими гигантскими предками, разгонявшими протоны по многокилометровым кольцам, такой легко поместится на хоккейной площадке. Сейчас и у нас есть вроде этого на Валдае. Именно здесь и можно добиться уже не «суб», а суперсветовых скоростей.
— До сих пор не добились.
— А ты представь себе,что мы работаем на таком ускорителе. Ты только следи за моей мыслью, не отставай. У меня есть одна идейка совместного предположения. Знаком с этой механикой? Представить можешь?
— Допустим.
— Ну вот и вообрази.Ночь. Мы с тобой на предвоскресном дежурстве у пульта. Я, скажем, физик-экспериментатор, мое дело следить за капризами вещества на субсветовых скоростях, а ты — инженер-механик, наблюдающий за поведением всей механики комплекса. Ясно?
Свет погас и разлился снова, сместив и пространство и время. Теперь они были вдвоем- далеко от Гедоны!- у главного пульта ускорителя, управляющего скоростями элементарных частиц. Привычные досветовые скорости уже не устраивали экспериментаторов, и они- пока тщетно!- пытались превысить лимитированную Эйнштейном цифру в триста тысяч километров в секунду. Только триллионные доли этой минимальной в нашей житейской практике единицы времени отделяли индикаторы скоростей от предельной грани, за которой приставка «суб» превращалась в «супер». Такого превращения пока не произошло, но один из создателей ускорителя был в нем непоколебимо уверен. Он уже открыл шесть новых элементарных частиц, которые пометил прописной буквой «Т» с порядковым номером от единицы до шестерки, но все это были частицы субсветового века. Новая искомая частица Т7 должна была обнаружиться за его пределами, когда дрожащие стрелки скоростных счетчиков перейдут заветную грань. Для того и была еще более повышена энергия ускорителя в эту предвоскресную ночь.