— Наверное, какой-нибудь фашист со своей машиной забуксовал, — шепотом высказал предположение Лухачев.
Свернув с дороги, незаметно подкрались к огоньку. В сумраке ночи нечетко выделялась человеческая фигура. Это был немец-мотоциклист. В левой руке он держал электрический фонарик, а правой ковырял отверткой в заглохшем моторе. Он так был поглощен работой, что не заметил нашего подхода.
— Хенде хох!
Мотоциклист испуганно поднял вверх руки. Поздно ночью с «языком» мы вернулись к своим.
Дни, полные незабываемых событий
Когда-нибудь потомки наши развернут пожелтевшие страницы дивизионных многотиражек, боевые листки, написанные в окопах, и встанет перед ними живая летопись войны... Тысячи безымянных высоток, прошитых пулями, отбитые у немцев хутора и села, десятки больших и малых рек, форсированных под шквальным огнем... Но легендарная днепровская эпопея, бои за плацдарм останутся ярчайшими в этой летописи.
Мы на Правобережной Украине. Здесь каждый метр обильно полит кровью наших солдат, перепахан снарядами, авиабомбами.
Наш Степной фронт с 20 октября переименован во Второй Украинский.
Продолжается великое наступление...
И часто на привале секретарь парторганизации Спивак, собрав вокруг себя бойцов, знакомит их с очередной сводкой Совинформбюро. Сводки сейчас радостные. Гитлеровцев бьют и в хвост, и в гриву. Освобождено много населенных пунктов.
— Да ты про наш фронт сказывай, — нетерпеливо спрашивают бойцы. — Про нас почитай.
И голос чтеца, глуховатый, с сильным украинским акцентом, захватывает слушателей:
— «За истекшие сутки войска Второго Украинского фронта, успешно развивая наступление, заняли населенные пункты...»
И перед моим мысленным взором сразу встают украинские села и хутора на Правобережье с сожженными хатками, обезображенными палисадниками, степные балки, измятые вдоль и поперек гусеницами фашистских танков.
Село Казанка... Еще вчера здесь горела земля, а сегодня по улицам деловито снуют возвращающиеся со своим скарбом жители. Пройдет неделя, другая — и станет это село глубоким тылом. А пока... За дальними холмами все еще мельтешат огненные вспышки вражеских ракет.
Ко мне подошел Лухачев. Вид у парня сконфуженный. Переминаясь с ноги на ногу, он сказал:
— Товарищ гвардии старший сержант, совсем не гоже гвардейцу в такой рвани ходить...
И только тут я увидел, что его рыжие кирзовые сапоги совсем прохудились: спереди подошва ощетинилась, как пасть. Борис прикрутил ее проволокой.
— А потом, девчата встречаются... От стыда некуда деться, — добавил он, чуточку покраснев.
Мне стало неловко. В сутолоке неотложных дел я совсем запамятовал, что давно надо сдать в починку обувь солдат, просмотреть их нательное белье, обмундирование. Где же твоя забота о бойцах-товарищах, гвардии старший сержант!
— Идем к старшине, — сказал я Борису, — там и обменяем. Такие сапоги гвардейцу носить позорно.
Наши окопы тянутся по скату высотки. На карте она обозначена цифрой «365». Яростный бой разгорелся вчера из-за нее. Немцы дважды пытались ее вернуть, но всякий раз откатывались назад с большими потерями.
Снова поход в тыл врага. Нашей группой руководит сам старший лейтенант Д. М. Неустроев. Группа большая. В ней 12 человек: разведчики, радисты, саперы.
Старший лейтенант, развернув карту, уточняет обстановку. Правее командного пункта роты тянется глубокая безлесная балка. Здесь стык немецких частей. Пехотинцы советуют проходить в тыл как раз в этом месте.
В первом часу ночи поднимаемся на бруствер. Немного жутко. Сразу берем вправо, спускаемся в лощину. Вокруг ни звука. Что бы это значило? Проходит еще полчаса. По-прежнему ни единого выстрела. Загадочная тишина. Лишь ночную темень прорезывают ракеты. Но вот вспышки их уже позади. Значит, передний край пройден. Ориентируемся по карте. Скоро должна быть деревушка Орешково.
Но что это? Слух уловил какой-то шорох. Чья-то тень мелькнула в стороне. Втроем бежим наперерез. В сумраке виден силуэт идущего человека.
— Хенде хох!
Задержанный оказался немецким солдатом. На вид ему не больше двадцати лет. Худой, долговязый, он испуганно озирается вокруг и, показывая в сторону своих окопов, несколько раз повторяет одно и то же слово:
— Ангриф, ангриф!
«Ангриф» по-немецки обозначает «атака», «наступление».
Так вот почему такое загадочное затишье в немецких траншеях! Под покровом ночи гитлеровцы хотят внезапно атаковать наши передовые подразделения.
— Ум вифиль ур дер ангриф?[7] — спрашиваю у немца.
— Ум хальб фир[8], — отвечает он.
Я взглянул на часы. Без десяти три. До начала атаки остается сорок минут. Успеем ли? До своих окопов около четырех километров. Надо успеть во что бы то ни стало. Эта мысль владеет теперь каждым. Отчаянно колотится в груди сердце. Только бы не опоздать!
Через полчаса мы у своих. Старший лейтенант успел-таки предупредить командование о готовящейся немецкой атаке.
Пехотинцы заняли свои места. Замерли у орудий артиллеристы. Все приготовились достойно встретить врага.
Минутная стрелка подошла к половине четвертого. Жду, цепенея: будет атака или нет. Может быть, солдат располагал сведениями, сообщенными ему для дезинформации?
С немецкой стороны в ночное небо одновременно вонзилось несколько красных ракет. Тишина взорвалась треском пулеметных очередей. Десятки разноцветных трассирующих пуль прошили лиловый сумрак. Залаяли вражеские минометы, заухали пушки. Со стороны неприятельских траншей возник нестройный шум голосов:
— Ла-ла-ла...
Гитлеровцы поднялись в атаку. Подпустив их поближе, наши стрелки и пулеметчики открыли плотный огонь. Противник отхлынул.
Мы возвращались в свое подразделение.
Ну и наделал хлопот нам этот пленный! Чуть не удрал во время заварушки. Как услышал, что его соотечественники в атаку пошли, вырываться начал, все к своим убежать старался. Наконец-то с ним справились: связали.
На допросе в штабе у пленного в бумажнике нашли порнографические открытки.
— Это откуда? — спросил переводчик.
— Франкрейх[9], — невозмутимо ответил немец.
Ненастным и дождливым выдался ноябрь на Днепропетровщине. Дивизия вела тяжелые бои. Немцы, заняв выгодные оборонительные рубежи, отчаянно сопротивлялись.
Однажды утром (это было в день 26-й годовщины Великого Октября) нас вызвал к себе заместитель командира дивизии по политической части полковник Н. С. Стрельский.
Я, как теперь, вижу этого невысокого худощавого человека с добрыми, усталыми глазами.
Невольно всплыла в памяти весна 1942 года. Подмосковный городок Звенигород, формирование дивизии. Это он, комиссар Стрельский, заставил меня, тогда еще неопытного новичка, поверить в свои силы, овладеть профессией войскового разведчика.
И вот теперь полковник Стрельский будет вручать нам партийные билеты. Много собралось нас, бойцов и офицеров, пришедших прямо с поля боя. Никогда мне не забыть этой волнующей минуты.
Вручив партбилеты, полковник сердечно поздравил нас.
— Высоко держите знамя ленинской партии, — сказал он. — Самое высокое звание на земле — это звание коммуниста.
Я смотрю на красную книжечку — партийный билет, — и в душе моей поднимается горячее желание отдать все свои, силы, весь жар своего сердца Родине.
В морозные декабрьские дни 1943 года наша дивизия занимала оборону по реке Ингулец, на дальних подступах к Кривому Рогу. Штаб дивизии разместился в селе Искровке. В разведроте идут обычные приготовления к ночному поиску. Бойцы заряжают автоматные диски, просматривают оружие, шутят, балагурят.
— И когда только фашиста проклятущего с нашей земли вытурим, — говорит Лухачев, старательно заряжая автоматный диск. — Третий год воюем.