Они посмеялись. В иллюминаторе дневалил светлый вечер, но, чтобы было поярче в каюте, Игорь включил лампу. Стало по-домашнему уютно и тепло после свежего ветра на палубе. Они сидели рядышком на мягком диване, и обоим было хорошо, как в детстве, в том тихом черемуховом переулке, где оба они выросли.
— Какая там к черту романтика! — повторил Игорь. — Суета сует, Валюта. Просто-напросто деньги нужны. Север! — он криво усмехнулся. — Платили бы у нас в Питере, как здесь, сидел бы я себе на печи и жевал калачи.
Он прошелся по узенькой каюте — два шага вперед, два назад, и сказал бодрым тоном бывалого человека:
— Жизнь, Валюша, заставляет! Она, брат, не грецкий орех! Молотком не расколешь…
— Ну да, — повторила Валя, думая о чем-то своем, — не грецкий… А зачем тебе деньги, Игорь?
— Да, понимаешь, квартиру получил. Надо ее обставить. В стиле века.
Они чокнулись, отпили понемногу и начали вспоминать школу, детство, ребят и девчонок, с которыми учились вместе, учителей, которых теперь, быть может, уже нет в живых. Сначала разговор шел какой-то неловкий и осторожный. Так давным-давно знакомые люди, встретившись через много лет, опять знакомятся между собой, узнавая постепенно друг друга. Да так ведь оно и было… Потом они разговорились, вспомнили, как Игорь прозвал Валю «солнышком», как это имя увязалось за ней и как плакала она на выпускном вечере в комнатке у тети Глаши, школьной технички, когда ее, взрослую девушку, кто-то в шутку снова назвал «солнышком». Ее искали тогда по всей школе, а когда нашли, она сидела уже с сухими глазами. Только на клеенчатой скатерти, рядом с розовым медным звонком, которым тетя Глаша оповещала о начале и конце урока, было несколько прозрачных капелек.
Потом Валя заставила Игоря рассказывать про Ленинград, как он изменился и что там нового. Как выглядят новые станции метро и что он смотрел у Товстоногова. Он отвечал спокойно, подробно и, пожалуй, больше всего рассказывал о театре Товстоногова, хотя, признаться, был там всего раза два. Трудно было доставать билеты, хотя достать их можно было, конечно, но все как-то не получалось — то времени не хватало, то не хотелось после работы еще раз трястись в трамвае. Но разговоров про театр ходило много — и на работе, и среди знакомых, и поэтому Игорь рассказывал живо, с подробностями, не вызывая сомнений в своей осведомленности.
Валя слушала внимательно, притихла, взгрустнула.
— Что, Валюха, — спросил Игорь, — тянет, поди-ка, в Ленинград?
— Ой, Игорек, тянет, — задумчиво сказала Валя, — еще как тянет. Вот уж вырвусь в отпуск, — повеселела она, — на полгода сразу, держись, Ленинград! Все театры обегаю! К сфинксам приду растет встречать… Помнишь выпускной?
Она повернулась к Игорю.
Игорь вспомнил день, затерянный в памяти. Будто в старом альбоме нашел пожелтевшую фотографию.
На карточке сфинкс у Невы. А рядом с ним — он, Игорь, и девчонка в белом платье. Выпускница… Платье было смешным, длинным, в те времена шили по другой моде, но девчонка… Нет, это не Валя была, а Тоня, их одноклассница. Его первая любовь… Где она сейчас, Тоня? Она была робкой, неяркой. И не поступила в институт. Ирка была совсем другая. У Ирки в доме висел даже один настоящий Моне.
— У меня второй год в институтской ординатуре документы лежат — уехать не могу, — сказала Валя. — То одно, то другое… В прошлом году затеяли во всех факториях женщин обучать первой помощи. Замоталась. Нынче кое-что еще придумали — тоже не уедешь. А я уж и кандидатские сдала. — Она улыбнулась. — Буду первым кандидатом медицинских наук на Таймыре.
— Как? — удивился Игорь. — Почему на Таймыре. А Ленинград?
— А Ленинград, — вздохнула Валя, — что Ленинград. Вот приеду, поклонюсь сфинксам и — ту-ту! — обратно.
Игорь положил руку на Валино плечо, и она ничего не сказала, лишь посмотрела на него внимательно и спокойно. Он сделал вид, что ничего не произошло, что это вполне допустимая вольность между друзьями детства, а потом «солнышко» всегда хорошо относилась к нему и даже, кажется, была влюблена, постой, постой, да это было в десятом, когда он ходил с Тоней к сфинксам…
Они отхлебнули еще по глотку, Валины щеки раскраснелись, и Игорь сказал, что веснушки ей очень идут.
Он встал, подошел к окну.
— Послушай-ка, — сказал он Вале не оборачиваясь.
В иллюминаторе леденел холодный, светлый вечер.
Валя притихла, Игорь не видел ее лица, но знал, стихи ей нравятся и очень кстати сейчас…
Читая, Игорь повернулся, близко подошел к Вале. Валя смотрела на него — снизу вверх, грустно и задумчиво. Игорь взял ее руку, потянул к себе. Валя встала и шагнула ему навстречу. Он обнял ее, положил голову ей на плечо.
Где-то кто-то стучал молотком по обшивке — и сюда доносились глухие удары. Игорь поднял лицо. Валины губы вздрагивали рядом.
— Валька! — сказал он и приготовился сказать что угодно…
— Игорь, — перебила она его, — Игорь! А что, у тебя маленькая зарплата?
Игорь опустил руки, отступил. Закурил, чтобы выиграть время и найти что ответить. Но в голову ничего не приходило, упрямо почему-то перед глазами маячили сфинксы — незрячие каменные идолы, покрытые бусинками осевшего тумана, — и ни одной хохмы, которую нужно, очень нужно было бы сказать сейчас, чтобы не выглядеть ослом, последним пошлым ослом.
— Ты приедешь еще на Север? — тихо спросила Валя.
— Ну, нет, с меня хватит, — ответил Игорь. — А зарабатываю я нормально. Я же инженер. Впрочем, — Игорь помолчал, — может и приеду. Если захочу купить «Москвича».
— Не приезжай, — попросила Валя неожиданно. — Не ходи больше сюда, не надо.
Она подошла к Игорю и взяла его за локоть.
— Ну хочешь, я дам тебе денег. Потом отдашь. У меня есть деньги. Зачем тебе мучиться.
Игорь театрально поклонился.
— Спасибо, детка. Я не инвалид первой группы. И терпеть не могу кредиторов.
Он пропел, дурачась:
Валя молча смотрела ему в лицо.
Разговора больше не получалось, и они вышли из каюты, поднялись на палубу. Было по-прежнему светло, хотя часы показывали поздний вечер. Ветер бил и лицо, швырял горсти сухого, крупчатого снега. Подошел дежурный катер, Валя села в него, и ее белая медвежья шуба заплясала подтаявшей льдинкой на серой, пенистой волне.
Игорь видел, как Валя спрыгнула на берег, подошла к оленю, который, как изваяние, стоял на каменистых голышах, и потрепала его по шее.
Три следующих дня судно разгружалось, и у Игоря было много свободного времени. Он смотрел, как Валя, надев поверх шубы желтоватый клеенчатый фартук до колен, какие надевают мясники, принимала вместе с там бровастым мужиком мороженое мясо. Они и на самом деле походили на мясников — щупали руками отдельные туши, принюхивались, иногда препирались, совсем как на базаре. Некоторые партии оказывались испорченными, и тогда Валя требовала представителя капитана, и втроем, по очереди сжимая окостеневшими на ветру пальцами карандаш, они составляли акт.
Игорь смотрел на эту тоскливую, скучную работу, на Валю в клеенчатом фартуке мясника, среди бесчисленных мясных туш, и ему было искренне жаль ее.
На четвертый день последняя баржа с мясом ушла к берегу, на палубе стало людно, все высыпали посмотреть в последний раз на этот самый Костистый мыс, на Хатангский залив. В толчее Игорь пожал руку Вале, обнял ее за плечи, в душе радуясь, что народу вокруг много и им не придется больше ни о чем говорить. Они сказали друг другу какие-то незначащие фразы, и Валя заторопилась на катер.