Тито заворочался в кресле, убрал с ковра ноги, медленно провел ладонью по бороде. На лице его выступила краска. Потом он пристально посмотрел на Гонсало, как бы стараясь проникнуть в его намерения и еще больше краснея от напряжения.

— А ты разве когда-нибудь спрашивал, знаком ли я с Саншесом Лусеной? Никогда не спрашивал…

Фидалго решительно отверг такую постановку вопроса. Нет, не спрашивал. Но в клубе, в таверне Гаго, в «Башне», споря о политике, они ежеминутно поминали Саншеса Лусену. Что могло быть естественней и даже благоразумней со стороны Тито, как поставить их в известность о столь почетном знакомстве? Хотя бы во избежание неловкостей: ведь и Гонсало, и кто-нибудь другой мог выразиться нелестно о супругах Лусена в присутствии сеньора Тито, который кушает сухарики в «Фейтозе»! Тито сорвался с кресла. Потом, глубоко засунув руки в карманы вельветовой куртки и равнодушно пожав плечами, возразил:

— Каждый волен иметь собственное мнение о Саншесе Лусене… Я знаком с ним не более четырех-пяти месяцев и нахожу, что человек он серьезный, добросовестный… А что до его деятельности в кортесах…

Гонсало в полном негодовании закричал, что тут обсуждаются не заслуги сеньора Саншеса Лусены, а делишки сеньора Тито Виллалобоса! В этот миг новый лакей, засияв рыжими бакенбардами в просвете портьеры, доложил, что господин председатель муниципального совета Вилла-Клары спрашивает их милости.

Барроло оттолкнул вазу с табаком.

— Сеньор Жоан Гоувейя! Проси сюда! Браво! У нас собралась вся молодежь Вилла-Клары!

Тито тем временем ушел на балкон и оттуда громко кричал, нарочно раскатывая голос, чтобы похоронить щекотливый разговор о Саншесе и о «Фейтозе»:

— Мы с ним приехали вместе! На скверном рыдване… Мало того, одна из кляч потеряла подкову, и пришлось застрять в таверне Вендиньи. К счастью, время не пропало даром: у Вендиньи сейчас есть белое винцо — первый класс.

Он ущипнул себя за ухо и стал шумно уговаривать Барроло и Гонсало съездить к Вендинье, попробовать этого божественного напитка:

— Даже падре Соейро не удержался бы и выпил целую кружку, хоть это и грешно!

Вошел Жоан Гоувейя, разгоряченный, весь в пыли, с красной полосой поперек лба от бортика шляпы, затянутый в черный сюртук, в черных брюках и черных перчатках. Не успев перевести дух, он сразу же стал ходить по комнате, пожимая протянувшиеся к нему руки. Потом рухнул на диван и взмолился, чтобы друг Барроло дал ему какого-нибудь питья похолодней.

— Я уж хотел зайти в кафе «Монако», но сообразил, что в богатом доме нашего Барроло мне дадут чего-нибудь получше…

— Конечно. Чего тебе подать? Оршада? Крюшона? Лимонада?

— Крюшона.

Утирая платком лоб и шею, Гоувейя начал бранить Оливейру за аспидскую жару.

— И ведь есть люди, которым она нравится! Возьмите нашего шефа, сеньора губернатора. В самый жаркий час он выезжает на прогулку. Даже сегодня!.. В кабинете он сидит только до полудня; затем к крыльцу подают коня, и сеньор изволит скакать во весь опор до самого поворота на Рамилде, а там сейчас настоящая Африка… Не знаю, как у него мозги не расплавятся.

— Очень просто! — воспользовался Гонсало: — У него их нет!

Гоувейя церемонно поклонился.

— Здесь только не хватало шпилек сеньора Гонсало Мендеса Рамиреса! Давай не будем начинать… Экое несносное создание твой шурин, Барроло! Вечно лезет в драку!

Добряк Барроло, расстроившись, пробормотал, что когда дело доходит до политики, Гонсалиньо — сущий черт…

— Так имей в виду, — отчеканил Гоувейя, тыкая пальцем в сторону Гонсало, — безмозглый Андре Кавалейро не далее как сегодня утром, в конторе, расхваливал, и весьма дружелюбно, мозги сеньора Гонсало Мендеса Рамиреса!

Гонсало отвечал без тени улыбки:

— Естественно! Если бы ваш губернатор считал меня тупицей, ему пришлось бы записать самого себя в круглые дураки.

— Прошу прощения! — вскинулся Гоувейя, вставая и расстегивая сюртук, чтобы удобнее было спорить.

Огорченный Барроло подбежал к гостю и надавил ему на плечи, чтобы снова усадить на канапе:

— Полно вам, господа, ей-богу! Довольно политики! Надоел этот Кавалейро… Перейдем к делу. Ты обедаешь у нас, Жоан Гоувейя?

— Нет, благодарствуй. Я обещал Кавалейро обедать с ним. И с Инасио Вильеной. Он прочтет нам свою статью, написанную для «Вестника Гимараэнса», о некоторых способах изготовлять мощи святых — их обнаружили во время работ в монастыре Сан-Бенто. Любопытно… А как поживает сеньора дона Граса? Здорова? Кого я давно не видел, это вас, падре Соейро. Редко вы бываете в «Башне»! Но все так же крепки, все такой же молодец. Признайтесь, падре Соейро, вы владеете секретом вечной молодости!

Капеллан застенчиво улыбнулся. Секрет молодости? Щадить силы, не расточая их на надежды и разочарования. Его жизнь течет тихо, неприметно. Если бы не ревматизм…

Затем, розовея от смущения за евангельские истины, он прибавил:

— Но и ревматизм не пропадает зря… Господь, посылая нам испытания, знает, что делает… Страдания умудряют. Только страдая, мы научаемся думать о страданиях ближних.

— Странно, — ввернул с веселым неверием Гоувейя, — когда у меня воспаляются миндалины, я совсем не могу думать о чужом горле! Только о своем! Оно причиняет мне слишком много хлопот. А сейчас я его промочу этим дивным крюшоном…

Перед ним склонился лакей со сверкающим серебряным подносом, уставленным бокалами, в которых плавали ломтики лимона. Остальные тоже соблазнились; все взяли по бокалу, даже падре Соейро, желавший доказать сеньору Антонио Виллалобосу, что и он не презирает вино, сей благодатный дар божий, ибо, как справедливо указывает Тибулл *, хоть он и язычник: vinus facit dites animos, mollia corda dat… — «вино дарует нам богатство духа и мягкость сердца…»

Жоан Гоувейя, блаженно вздохнув, поставил на поднос пустой бокал и обратился к Гонсало:

— А интересно узнать: что означала давешняя выдумка об ужине в «Башне», с дамами, с доной Аной Лусеной? Когда мальчик от Гаго рассказал мне об этом, я сначала не поверил. Но потом…

Из-за гардины снова загремел голос Тито, допивавшего крюшон:

— Послушай, брат Гонсало. Что это Барроло говорил, будто ты в Африку собираешься?

Жоан Гоувейя удивился, даже испугался. Как так в Африку?.. Служить в Африке?

— Зачем? Сажать кокосовые пальмы, какао, кофе! — хохотал Барроло, хлопая себя по ляжкам.

Что ж! Тито одобрил эту идею. Если бы у него набралось тысяч десять — пятнадцать, он сам попытал бы счастья в Африке, торговал бы с неграми… Конечно, для этого надо быть поменьше ростом и похудощавей. Люди вроде него, которые много едят и еще больше пьют, не годятся для Африки: мрут там как мухи. Гонсало — дело другое! Крепкий, поджарый, водки не пьет — он прямо-таки создан жить в колониях… Вот это настоящее дело!.. Куда лучше, чем его вторая мания — стать депутатом. Что это за занятие? Шататься под Аркадами, лебезить перед господами советниками…

Барроло разразился шумным одобрением. Он тоже не понимает, с чего Гонсало забрал себе в голову стать депутатом. Тоска! Вечные интриги, перебранка в газетах, взаимное обливание грязью. Да еще улещивай избирателей!

— Я бы ни за что! Пусть даже мне посулят в награду должность губернатора и большой крест, как Фрейшомилу!

Гонсало слушал с молчаливой улыбкой превосходства, тщательно свертывая сигарету из накрошенного зятем табака.

— Вы не понимаете сути вещей. Вы не отдаете себе отчета в том, как устроена Португалия. Пусть Гоувейя вам объяснит… Португалия — это поместье, богатейшее поместье, принадлежащее некоему акционерному товариществу. Как известно, товарищества бывают торговые, земледельческие и всякие другие… Лиссабоном же владеет политическое акционерное товарищество; оно-то и управляет имением, называемым Португалией. Мы, португальцы, делимся на два класса: от пяти до шести миллионов португальцев — работники в этом имении; в числе их есть лишь единицы, которые живут праздно, как Барроло. Эти люди платят, А над ними тридцать акционеров: они сидят в Лиссабоне, получают деньги и правят страной. Это политические монополисты. Так вот, и по личным вкусам, и по праву рождения, и по долгу перед собой я желаю быть в числе акционеров. Но чтобы войти в политическую монополию, гражданин Португалии должен получить официальное признание своей правоспособности, а именно — быть депутатом. Совершенно так же, как гражданин, желающий работать в юстиции, должен получить признание своей правоспособности, то есть быть бакалавром. Поэтому я хочу начать с депутата, чтобы потом стать членом акционерного товарищества и управлять страной… Разве я не прав, Жоан Гоувейя?