Кончились первые тридцать минут войны, и оба они — Иван Сергеев и Владимир Чугреев — прошли уже первые испытания и выдержали первый экзамен на верность и мужество…
Как и было приказано, с наступлением рассвета ефрейтор Николай Бедило с ручным пулеметом и рядовой Амансеит Масрупов поднялись на дозорную вышку в дубовой роще на левом фланге участка. Бедило — украинец, здоровенный плечистый парень, а Масрупов — казах, худощавый и невысокий. И, может, поэтому одна из первых немецких пуль угодила не в него, а в огромного Николая Бедило. Во всяком случае, так показалось сначала Амансеиту.
— Коль, Коль, слушай, Коль… — тормошил он безжизненное тело товарища, чуть не плача от того, что тот убит, а он жив и теперь должен один отбиваться от немцев, без старшего наряда, совсем один. Лучше бы его самого убило, а Бедило остался жив…
Через Буг с шелестом летели снаряды, рвались в Новоселках и Величковичах. Дубовую рощу прошивали пулеметные очереди. Пули повизгивали совсем рядом с вышкой. А Масрупов и не думал покидать пост, который ему был поручен и за который он теперь отвечал один. Он был исполнителен и настойчив, и никакой страх не мог пересилить его решимости отстаивать вышку.
И потому Амансеит взял у мертвого Бедило обе гранаты, подхватил ручной пулемет с дисками, спрятался в деревянную будку и стал из ее окна вести огонь по вражеским солдатам, которые перебегали мимо рощи от реки к Новоселкам.
Солдаты бежали в полный рост, рукава их мышиных мундиров были закатаны, каски сдвинуты на затылки. И Амансеит радовался, когда от его выстрелов то один, то другой кувыркался в траву.
Одна группа автоматчиков свернула к вышке, ведя по ней автоматный огонь. Амансеит подпустил их поближе и бросил гранату. Гитлеровцы отхлынули, прячась за стволы деревьев.
— А-а, шайтаны! Иттин баласы![2] — торжествующе закричал Масрупов, в грохоте залпов не слыша своего голоса.
Потом немцы снова бросились к вышке, и Амансеит снова отбил их гранатой и пулеметной очередью.
Так повторялось несколько раз.
И каждый раз Амансеит кричал:
— Иттин баласы! — и не слышал своего голоса.
Он уже не испытывал ни страха, ни отчаяния, он готов был биться до конца. Но в это время немецкие автоматчики куда-то отхлынули, а с противоположного высокого берега по дубовой роще ударили из орудия. Били по вышке. Недолет. Перелет. Третий поджег будку прямым попаданием. И Амансеит Масрупов, комсомолец, пограничник второго года службы, упал на землю.
В Новоселках снаряды рвались со всех сторон. Один попал в пристройку — туда, где была столовая заставы. Деревянное здание запылало, но ни один пограничник не был ни убит, ни ранен. Все они находились в блокгаузах и окопах.
Томительная неизвестность кончилась, и теперь все ждали команды открыть огонь или броситься в контратаку. Серые фигуры уже показались со стороны Крынок. Немцы шли в полный рост, выставив вперед автоматы и стреляя из них куда попало.
А за Бугом с новой силой гремели залпы, и в Новоселках то здесь, то там вспыхивали новые пожары. Тревожно мычали коровы, дико ржали лошади, но улицы были безлюдны — все население попряталось в схороны и погреба.
Вдруг бойцы увидели, что со стороны Крынок от Буга бежит овчарка. Это была Зильда. Она бежала прихрамывая, шарахаясь от взрывов, но все вперед и вперед, к заставе. Когда она вбежала во двор, Горбунов выскочил из блокгауза и громко позвал ее к себе. Из-под ошейника у Зильды он вынул записку. Развернул. Прочитал. Снял с головы фуражку.
Скоро вражеская артиллерия перенесла свой огонь куда-то дальше, на Волчин и Высоко-Литовск. Стало тише. Это было затишье перед боем. Фашисты уже шли по ржаному полю.
— Приготовиться к отражению атаки! — скомандовал Горбунов.
И когда пограничники залегли лицом к наступающему врагу, начальник заставы снова развернул записку и громко, чтобы слышали все, прочитал:
«Кончаются боеприпасы. Прощайте, товарищи! Пограничники не сдаются. Сергеев».
8. До последнего патрона
Немцы наступали по ржаному полю со стороны Крынок.
Пограничники лежали в окопах и ждали: Окопы были неглубокие. В них можно было только лежать или сидеть на корточках. Но теперь это уже не грозило людям большими потерями. Артиллерийский обстрел они переждали в надежных блокгаузах и сейчас, в семь часов утра, не имели ни единого убитого и раненого.
Когда обрушился артиллерийский шквал, когда в блокгаузах услышали мощный гул самолетов, летящих на восток, люди поняли: да, война началась и нет больше никакой надежды, что все обойдется.
И посуровели лица, смолкли скупые разговоры.
Теперь они, полные решимости и готовности биться, лежали в окопах и ждали. Горбунов с автоматом в руках был вместе с ними. Он только что прочел вслух записку Сергеева и видел, как нахмурились брови, как руки бойцов сжали оружие.
— Эх, Иван, Иван, — негромко вздохнул сержант Занозин, командир отделения.
— У Володи родители шибко убиваться будут, — горестно заметил еще кто-то, кажется Бричев.
Остальные молчали, вглядываясь в ржаное поле. Но все они — Горбунов это отлично видел — тяжело переживали гибель своих товарищей. Это были первые жертвы войны на их заставе, а ведь так недавно и Сергеев и Чугреев были рядом с ними!
Все, что произошло там, на переправе, и вот-вот начнется здесь, — весь этот грохочущий залпами рассвет казался нереальным, каким-то страшным сном, в это все еще не верилось.
В кармане у Занозина — это Горбунов тоже знал — лежала любительская фотография, на которой изображен Иван Сергеев в полный рост, с пистолетом на ремне и значками на широкой груди. Рядом с ним стоят его дружок Владимир Ерофеев и сам Занозин, а впереди них на табуретках сидят младший сержант Ипполитов с гармошкой и ефрейтор Орлов с гитарой в руках. Пятеро боевых друзей, снимок сделан во дворе заставы всего лишь месяц назад. А сколько еще таких любительских фотографий в карманах и солдатских тумбочках!
Эти еще не успевшие пожелтеть карточки как бы увековечивали их дружбу на многие годы.
Теперь никто не знал, что с ними будет через час и через два.
Немцы шли в полный рост и строчили из автоматов. Падали ветки и листья, сбитые с ветел.
— Без моей команды не стрелять! — предупредил Горбунов.
Пограничники молча ждали, пока вражеские солдаты подойдут поближе.
Сколько же их?
Взвод, два, три… Не менее роты. Да, не меньше, если не больше. Человек сто пятьдесят против этих двадцати пограничников, что лежат слева и справа от Горбунова.
— Без команды не стрелять! Подпустим ближе! — повторил он.
Жаль, что бойцов под руками сейчас так мало и они совсем необстрелянные. Не как эти немцы, прошедшие всю Европу. Вон как бледны лица ребят, как нетерпеливо посматривают они в его сторону: дескать, не тяни, начальник, давай команду!
А может, это он сам нервничает перед тем, как начать бой? Ему вспомнился кинофильм «Чапаев». Психическая атака каппелевцев. Все ближе, ближе подходят они к чапаевцам. Строевым шагом, под дробь барабанов…
Немцы перестали стрелять, видимо полагая, что никаких пограничников после артобстрела в селе не осталось. Людей Горбунова в окопах они не заметили.
«Ну, пора!» — подумал Горбунов и громким, неожиданно звонким голосом подал команду:
— Застава, огонь!
Ударили оба пулемета. Грянули залпы винтовок. Дым окутал старые, поросшие травой окопы.
И сквозь этот дым все увидели, как немцы стали падать, стали пятиться, а некоторые побежали назад. Потом остановились, залегли на минуту, опомнились и снова пошли в атаку, ведя огонь по окопам. Снова ударили пулеметы и винтовки пограничников и теперь уже не замолкали ни на минуту. Стрельба слилась в сплошной грохот.
Но самое главное было в том, что вражеские солдаты все падали и падали под пулями пограничников и серо-зеленые мундиры все устилали землю.
2
Иттин баласы — собачьи сыны.