А как поступить, если встретится какой-нибудь важный сановник, инка, с золотыми серьгами и красной вышивкой на белой одежде? Вдруг тот окажется сторонником Уаскара и отдаст Синчи иной приказ? А что будет, если он тогда покажет перстень сапа-инки, который обязывает всех и всюду повиноваться ему?

Он испуганно вздрогнул. Нет, уж лучше встретиться в горах с голодным ягуаром. Однако подобная встреча без оружия — верная гибель. Пожалуй, надо вернуться…

Синчи снова прислушался. Конь перестал ржать, но время от времени вздрагивал, позвякивал сбруей, перебирал копытами, стуча подковами по камням.

Видимо, что-то тревожило его. И он почему-то не уходит, стоит на одном и том же месте. Может быть, здесь есть какое-то волшебство, может, большая лама белых людей охраняет убитого хозяина?

Против чар Синчи бессилен. Чтобы освободиться от них, он должен, наверное, вернуться в город и пасть ниц перед белыми жрецами. Но тогда он потеряет целый день, а сын Солнца приказал: «Отправляйся немедленно!»

Сын Солнца может разгневаться, и исчезнет последняя надежда на спасение Илльи.

Луна уже спустилась к самым вершинам гор, и Синчи понял, что должен наконец решиться. Потом, когда станет темно, он не отважится приблизиться к страшному животному. Кто знает, какое обличье обретает оно в кромешной тьме? А если дождаться утра, появятся белые, схватят его, Синчи, убийцу, и повесят.

Каждый нерв в нем напрягся, ему так хотелось убежать, но он превозмог себя и пошел. Конь, учуяв чужого, снова заволновался, металлические подковы лязгнули о камни, а потом раздалось беспокойное ржание. Но в этом голосе не было угрозы. Так и лама жалуется, когда у нее нет воды или когда она испугается ягуара.

Он подошел. При свете луны можно было издали все рассмотреть. Конь остался самим собой, не превратился ни в какое страшное чудовище, стоял, низко опустив голову. Синчи сразу же понял, что случилось. Нога дона Родриго едва держалась в стремени, однако левой рукой он все еще продолжал сжимать спутанные поводья, и тяжесть его тела пригибала конскую морду к земле.

Синчи старался не глядеть на убитого. Белые — это волшебники, наверное, их боги не любят, когда смотрят на мертвых. У них, должно быть, много могущественных богов.

А может, этот воин был среди тех, кто посмел поднять руку на самого сына Солнца? Ведь один из них — Синчи даже боялся подумать о подобном святотатстве — сорвал с чела властителя повязку с перьями птицы коренкенке. А другие осмелились толкнуть сына Солнца.

Такие страшные вещи не могут не навлечь ильяпы — ударов священного грома, посылаемого богами. Да, ильяпа разразилась, но только по приказу белых, и поражала она индейцев.

Ильяпа… Это слово напомнило ему Иллью. Да, ради нее он должен преданно служить Атауальпе. Тогда есть надежда на спасение Илльи.

Он не спеша подошел к убитому, вырвал свое копье из шеи испанца, поднял его меч из толедской стали. Но не зная, что делать с этим оружием, отбросил его. Копье осталось цело, оно еще послужит ему в пути.

Глава двадцать восьмая

— Ты снова здесь? Где ты пропадал столько времени? — Фелипилльо недоверчиво присматривался к Синчи. Бегун исхудал, кожа на лице шелушилась, левая рука была завязана окровавленной тряпкой.

— Я… ходил далеко… Через горы.

— Ага, ты был проводником у тех, кто собирает золото для белых?

— Да. Но потом я отправился один…

Переводчик, в виде исключения трезвый в этот день и не одурманенный листьями коки, поглядел на Синчи с любопытством.

— Один? Собирал золото для себя? Это неплохая мысль. Белые болваны могут послать за золотом любого, на кого только укажет этот твой Атауальпа. Рассказывай, много ли собрал? Ты должен поделиться со мной. А почему ты вернулся?

— Я не собирал золото.

Фелипилльо не поверил. Исхудалый, измученный вид бегуна говорил о том, что он проделал длинный путь. А переводчик считал, что так изнурять себя стоит только ради золота.

— А это что? — показал он на раненую руку товарища. — Где ты покалечился?

— Это… Это капак-тити. За горным перевалом…

— Капак-тити? Голодный? А вас было много?

— Я шел один.

— И сумел удрать? Ну, значит, духи гор были к тебе благосклонны.

— Нет, я не убежал. Я… убил его…

— Ты один убил капак-тити? Рассказывай эти сказки белым. Меня не проведешь!

— Сын Солнца приказал мне убивать всех, кто только попробует мне помешать. Вот я и убил.

Он содрогнулся, вспомнив о том, что было. Ягуар, самка с детенышами, вышла ему наперерез на узкой горной тропе и тотчас же бросилась на него. Она боялась за своих детей. Синчи успел только заслониться свернутым плащом и крепко сжать в руке копье. Все дальнейшее было хаосом ужаса, нечеловеческого напряжения сил и боли. Если бы не воля сына Солнца, которая господствовала в его сознании, подавляя все остальное: и страх, и боль, Синчи бы погиб. Но слова повелителя: «Ты должен дойти. Если кто-либо попытается тебя задержать, убей его!», но надежда на то, что, самоотверженно выполнив приказ, он заслужит благосклонность властелина и тем самым поможет спасению Илльи, умножили его силы.

Он пришел в себя и увидел, что лежит среди камней и низкорослых горных кустарников с разодранным плечом, а рядом подыхает ягуар, пораженный его копьем.

Потом налетела снежная буря, еще более ужасная, чем та, которую он перенес, когда сопровождал ловчего Кахида. На этот раз, однако, у Синчи не было листьев коки, а мороз, схватывая рану, жег ее, словно огнем.

Фелипилльо, украдкой наблюдавший за бегуном, не мог понять до конца, чем был потрясен и встревожен Синчи, и это еще больше усиливало его любопытство. А когда Синчи запнулся и перестал рассказывать, переводчик уговорил измученного бегуна выпить соры, так как ее пили белые, когда были больны, — с горячей водой и пряностями. Это подействовало.

…Писарро выслушал известие внешне спокойно, но потом разразился страшными проклятиями и сильным ударом руки глубоко вогнал свой стилет в тяжелый резной стол, за которым сидел.

— Хорошо! Ох, хорошо! Фелипилльо, чертов сын, чего ты хочешь за эти новости? Золота, девок?

— Золота на этот раз мне не надо. Девок у меня достаточно. Королевских. Но, великий господин, у меня есть к тебе одна просьба…

— Выкладывай, ублюдок дьявола.

— Великий господин, отдай мне Атауальпу.

— Ты что, спятил?

— Когда он уже станет не нужен тебе, великий господин. Когда станет не нужен.

— Чего ты от него хочешь? Ведь это же твой божок.

Физиономия юнца сморщилась, рот ощерился, как у собаки, когда она собирается укусить.

— Фелипилльо — христианин. Атауальпа не его бог. Атауальпа — паршивый пес. Он не хотел разговаривать, не хотел глядеть на Фелипилльо. Ну а теперь он взвоет. Фелипилльо для него — помет ламы. Так пусть же он сам жрет помет ламы.

Писарро метнул стилет так, что переводчик едва успел увернуться.

— Прочь отсюда, падаль! Не смей больше показываться мне на глаза! Я уже кое-что слышал о твоих делишках и забавах. Можешь истязать своих любовниц, но не королей. Чего захотел! Стой, сукин сын! Зови сюда высокочтимых сеньоров. Тех же, что и всегда. А этого простофилю Синчи охраняй! Он еще может нам понадобиться. Потом его повесим. Пошел вон!..

Созванные Писарро советники угрюмо выслушали новости. Атауальпа знает все, что творится в стране, и даже имеет возможность тайно отдавать приказы. Он велел убить побежденного противника, Уаскара, и остался единственным правителем.

— В этом для нас нет ничего плохого. Атауальпа остается в наших руках и будет делать все, что мы прикажем. Его люди приносят столько золота, что мы сможем, пожалуй, купить за него весь мир.

— Приносить-то они приносят. Однако только с той части страны, которая подчинилась Атауальпе. Туда же, где верны Уаскару, приказы Атауальпы, а значит и наши, не проникают.

— Если нет Уаскара, его сторонники будут вынуждены сдаться…