К. Григорьев

МЕЖДУ ДНЕПРОМ И ДЕСНОЙ

Темной майской ночью вниз по Днепру плыл караван судов. Пять ярко освещенных теплоходов. Пять громадных люстр, бережно опущенных на воду. Не так уж часто увидишь с днепровского берега такое ослепительное зрелище.

Пять теплоходов медленно шли друг за другом. Четыре из них несли на бортах имена писателей: «Гоголь», «Максим Горький», «Иван Франко», «Радищев»…

Писатели…

Писатели из Москвы и Ленинграда, из всех союзных республик и многих зарубежных стран плыли из Киева в Канев на торжества по поводу 150–летия со дня рождения великого Тараса Шевченко. Мало кто из пассажиров спал в эту майскую ночь. Стояли на палубе. Молчали. Или разговаривали. О чем могут говорить писатели? Наверное, о книгах…

— Если бы наш теплоход не освещался так ярко, я бы наверняка узнал берег. А теперь глаза совсем отвыкли от темноты… Григоровка, что ли?

— Нет, по–моему, Триполье. Кстати, Гриша, из того оружия, которое мы тебе тогда дали…

«Гоголь» громко прогудел. Ему ответил «Радищев». Конца фразы я так и не расслышал. Хотел было подойти, но потом решил не мешать этим двум полуночникам. Разговаривали украинский прозаик Юрий Збанацкий и белорусский поэт Григорий Нехай. Происходило это весной 1964 года.

А вспоминали они весну 1943 года. Тогда еще не было ни прозаика, ни поэта. Был боец партизанского отряда Григорий Нехай и командир отряда Юрий Збанацкий.

Вот какой любопытный случай произошел в жизни пятилетнего Юры. Шла гражданская война. А на Черниговщине она не просто шла, а бурлила, словно водоворот. В неделю иногда по три власти сменялись в селе. Пятнлетний Юрко только и видел: у одного «дядьки» — винтовку, у другого — саблю, того — на коне, этого — на тачанке. И отец был такой, как все эти «дядьки», но имел красную повязку — воевал за Советы. А однажды в крайней хате, где жили Збанацкие, остановились военные, их тоже называли красными. Командир у них был очень молодой, хотя и носил бородку. Надолго запомнилась холодная кожа его тужурки. И то, что он сначала приподнял его, хлопца, над собой, а потом еще и дал кусок сахара.

Позже, когда гражданская война уже закончилась и отец возвратился домой, он как‑то сказал сыну:

— Помнишь командира с бородкой, который брал тебя на руки и сахаром угощал?

— Помню, как же! В кожанке…

— Да, в кожанке. Знаешь, кто это был? Николай Щорс, знаменитый красный командир.

Так и осталась в памяти на всю жизнь эта сценка. А спустя много лет (можно сказать точно, потому что дата эта официальная, — первое декабря 1942 года) группа людей объявила себя в лесу партизанским отрядом. Тогда же состоялось первое, вроде бы учредительное, собрание только что организованного отряда. И командир его, Юрий Збанацкий, предложил назвать отряд именем Николая Щорса. Все, конечно, согласились. Вряд ли кто‑нибудь догадался, о чем вспоминал в ту минуту командир. Просто жители Остерского района, составившие ядро отряда, справедливо считали героя гражданской войны своим земляком.

Нет, сначала нужно все‑таки вспомнить тридцатые годы…

Осенью 1931 года началась педагогическая деятельность Юрия Олиферовича Збанацкого. Правда, самому‑то учителю тогда еще 18 лет не было, да и школа в маленьком селе Новый Глыбов на берегу Днепра была неполной. Но как бы то ни было, а Юрий Олиферович стал школьным учителем.

Спустя несколько лет, уже закончив институт, Юрий Збанацкий возглавит в Остре районный отдел народного образования. Но учительствовать не бросит. Просто у него теперь будет значительно больше учеников. Собственно говоря, ему придется иметь дело со всей остерской молодежью…

Сельский учитель — особая должность. Сама жизнь выводит учителя за рамки чисто профессиональной деятельности. Он и наставник, и советчик — учитель жизни не только для детей, но и для их родителей. И за десяток лет работы в одном районе настоящий сельский учитель воспитывает не отдельных школьников, а целое поколение людей…

Видимо, Юрий Олиферович оказался хорошим учителем. Во всяком случае, главный экзамен его ученики выдержали с честью. Большинство бойцов партизанского отряда имени Щорса — хлопцы и девчата Остерского района, его вчерашние школьники. Они даже вместо обычного: «Есть, товарищ командир!», частенько говорили: «Хорошо, Юрий Олиферович!». Как недавно в школе. По привычке…

Он был оставлен для подпольной работы.

Это был, наверное, самый трудный период борьбы. Собственно, борьбы, как таковой, еще и не было. Хотелось драться, воевать, а начинать надо было с другого. Связываться с людьми. Готовить подпольные группы. Появляться то в одном, то в другом селе… И, между прочим, опыта тоже еще не было. А ниточки связи оказались ужасно тонкими. Они постоянно рвались и просто терялись. Дважды его чуть не схватили. Обошлось. А когда казалось, что работа наконец налаживается, когда уже действительно были созданы первые подпольные группы, — все вдруг рухнуло.

6 января 1942 года, выданный предателем, Юрий Збанацкий был схвачен. То страшное, о чем когда‑то только читал в газетах и книгах, стало вдруг явью. Фашистский застенок. Тюрьма в Остре. Тюрьма в Чернигове. Яцовский концлагерь. Зима. Весна. Лето. Осень. Но все эти перемены только по ту сторону решетки и колючей проволоки. Здесь же по–прежнему: голод, издевательство, каторжный труд. Но не только это. И борьба. Научились бороться в неволе…

Збанацкий попал в число первых 400 заключенных лагеря. Еще в тюрьме возникла подпольная организация. В лагере она развернула свою деятельность. Начались побеги. В сентябре подпольщики помогли бежать Юрию Збанацкому и его другу Юрию Кулиде, тоже бывшему учителю, заведовавшему до войны отделом народного образования в соседнем районе. Збанацкому удалось незаметно возвратиться в Остер.

Спустя несколько дней после побега он привел в лес под Остером ту самую группу людей, которая потом выросла в отряд имени Николая Щорса.

Говоря о партизанах, с годами мы все реже употребляем выражение «народные мстители». Очевидно, это правильно, потому что не месть, конечно, была главной движущей силой этого могучего всенародного движения, а борьба за честь, свободу и независимость своей советской Родины.

У Юрия Збанацкого, кроме всего прочего, были еще и личные счеты с врагом. За первый год войны накопилось столько, что, казалось, не выдержит сердце…

А о нем говорили: железная воля. Удивлялись не только его смелости, но и выдержке, хладнокровию в бою, сдержанности в отношении к пленным. Да, похоже на то, что волю можно закалить, как железо. Но сердце…

Девять тюремных и лагерных месяцев были изнурительно тяжкими. Он еще долго потом вспоминал эти страшные дни. И ночи. Ночи для заключенных были тоже беспокойными. Таков, очевидно, закон фашистского застенка: расстрелять могут в любую минуту. Но самым опасным считалось утро — чаще всего стреляли именно в это время.

Вздыхали посвободнее только тогда, когда у немцев наступал обеденный перерыв. Но потом опять раздавались шаги в тюремном коридоре, снова слышался скрип ключа в двери, и тогда в камере наступала мертвая тишина: за кем на этот раз протянула руку костлявая?..

Но эти дни позади. Побег оказался удачным. Сформирован отряд. И теперь уже он — партизанский командир. Можно драться с врагом…

Но его мать, больная женщина, старая солдатская вдова, не знала, что сыну удалось бежать. Страдала, мучилась. А потом решила пойти на поиски. Она шла навстречу своей смерти. Палачи схватили старую женщину:

— Где сын? Где есть партизан?

Она держалась мужественно. Фашисты зверски убили ее. Убили мать Юрия Збанацкого за то, что он, ее сын, — партизанский командир. А чуть позже убили и 15–летнего брата Васю, еще совсем мальчика. И тогда его сердце наполнилось не только страшной болью, но и жгучей ненавистью…