Я стиснул ручку лопаты: дать ему наконец взбучку или в последний раз стерпеть?

С презрением посмотрел на обернувшегося врага.

Ведь одного-единственного удара из тех, которыми теперь владел твердо, хватило бы! Но удержал себя, убеждая, что не стоит позориться из-за такого дурака. Вот если бы он вернулся и полез — тогда бы… А то еще дойдет до Вадима Вадимыча, он рассердится, скажет, чтобы я вышел из строя. Да и вообще стыдно на улице драться, как хулиган какой-нибудь или пьяный.

— Ну и правильно, что стерпел, нечего с такими балбесами связываться, — словно прочитав мои мысли, в сердцах сказала дворничиха. — Будешь докидывать-то? — кивнула она на остатки снега.

— Буду, — беря лопату, задумчиво ответил я и снова стал сначала неохотно, а потом все более и более увлекаясь, бросать в кузов лопату за лопатой, радуясь той ловкости и силе, с которыми действовал.

Когда снега на мостовой не осталось, я отдал благодарной дворничихе лопату и, гордясь собой, вошел во двор.

Двор был пустынный, а снег такой пушистый и белый, что очень захотелось пробежаться по нему. Но я сдержался — скажут еще: маленький! — и степенно пошел к своему подъезду. Ямочки, по которым прыгал утром, уже соединились и превратились в узенькую тропинку с высокими и неровными краями.

«Ну что состязания? Выйду — и так начну!..» — с радостным нетерпением подумал я и, оглянувшись, ударил свободной рукой по воздуху и смутился. От сарая, как бы обнявшись с охапкой дров, по-медвежьи шагал дядя Владя. Я хотел поскорее убежать домой, но он окликнул меня:

— Эй-эй, обожди! Дверь откроешь.

По лестнице поднимались молча, и я даже подумал, что дядя Владя ничего не заметил. Но, когда вошли в кухню и дядя Владя с грохотом бросил возле своей двери дрова, он ехидно спросил:

— А чего это ты кулаками понапрасну машешь? Я нахмурился:

— Да та-ак…

— Так! — передразнил дядя Владя. — А нужно не так, а… Опять этот стервец весь наш сарай ободрал! Да я бы на твоем месте знаешь как бы ему подлил!

Когда пришел из школы Сева, дядя Владя опять заговорил, что пора наконец этому Рыжему «накостылять».

— Я только одного никак понять не могу, — удивлялся он. — Ходишь-ходишь ты на этот свой бокс, учишь-учишь там всякие приемы и все еще не можешь! Ну вот ты попробуй, ударь-ка мне. — Он выпятил свой и без того круглый тугой живот. — Я погляжу, как тебя там настропалили-то.

— Давайте я! — лихорадочно облизав губы, обрадовался Сева.

— Ну ты помалкивай, помалкивай, когда старшие говорят! — сразу обрезал его дядя Владя. — Еще молоко на губах не обсохло.

— «Не обсохло»! — обиженно пробурчал Сева. — Мне же Гена все показывает…

— Ну, чего ж ты? — не обращая больше на него внимания, снова спросил меня дядя Владя. — Ну вот валяй, попробуй. И я тебе сразу точно скажу: одолеешь Митьку или нет.

Я нерешительно посмотрел на Севу и, прочитав в его нетерпеливых глазах: «Да бей, чего ты!» — ответил:

— Ладно, сейчас. — И, став в стойку, шагнул прямо на надувшегося дядю Владю и легонько, боясь причинить ему боль, ударил справа по животу, который он на всякий случай загородил телогрейкой.

— Э-э! — сразу же выпустив воздух, насмешливо протянул он. — И все? И весь твой бокс тут? А еще на метро, как настоящий, ездишь, деньги тратишь!

— Да я же несильно! — вспыхивая от досады, косясь на разочарованного Севу, начал оправдываться я. — Я просто вас пожалел, а то вы еще…

— Эх, ты-ы, «пожалел», «а то еще»! — ликовал дядя Владя. — Уж скажи, что сильнее не умеешь, вот и все!

— Ну давайте еще раз, давайте! — взглянув на меня, стал наступать на него Сева. — Что, боитесь, да?

— Ну ладно, на, бей! — снисходительно, выходя на середину кухни, сказал дядя Владя, снова загораживая живот, и опять надулся.

Я прикинул взглядом дистанцию, стал в стойку и прицелился.

«Сразу бить туда, куда задумал, не следует, — вспомнились вдруг слова Вадима Вадимыча, — надо сначала отвлечь внимание противника в другую сторону».

— Ну что же ты? — торопил дядя Владя.

Я шагнул на него, делая вид, будто собираюсь заехать ему по скуле слева, а когда он испуганно отшатнулся и выпустил воздух, провел полновесный удар правой прямо в солнечное сплетение.

Дядя Владя ошалело вытаращил глаза, раскрыл рот, а потом схватился обеими руками за живот и, медленно сгибаясь, натужно загудел, как пароход на Москве-реке.

Я побледнел, не зная, на что решиться: броситься дяде Владе на помощь или же дать стрекача. А Сева, будто на него ветром дунуло, подскочил к двери и на всякий случай приотворил ее.

Наконец дядя Владя затих, выпрямился, подвигал бровями, словно проверяя, на месте ли они.

— Уф! — облизав запекшиеся губы, сказал он, шумно вздохнул и потрогал живот.

— Ну как, дядя Владь? — деловито осведомился от двери Сева. — Одолеем мы этого рыжего дурака или не одолеем?

— Брысь отсюда, бродяга этакая! — топнул на него, вдруг рассвирепев, дядя Владя и, увидев, что Сева мгновенно скрылся за дверью, обернулся ко мне: — Эх, ты, я специально надувался, чтобы ты не того… А ты вон как! Сначала, значит, в морду, а когда я воздух-то с перепугу выпустил, и треснул… прямо под дых! Разве ж так можно? Ты бей честно, без всяких фокусов.

— Да нас так учили… — виновато ответил я.

«Так учили»! — возмущенно сказал дядя Владя и ушел к себе.

А как только дверь за ним затворилась, в кухню, беззвучно смеясь, на цыпочках вошел Сева и стал изображать, как дядя Владя схватился за живот и разинул рот.

…Я едва дождался, когда можно было пойти к Крымскому мосту, где мы все сговорились встретиться.

На улице стало совсем темно, опять горели фонари, а легкий морозец пощипывал щеки и нос. Мы все быстро собрались и тронулись к парку, наперегонки разбегаясь и скользя по отполированным ледышкам.

Лиля спросила меня, почему я еще ни разу не ходил с ними на каток, и я, не найдя что ответить, поскорей перевел разговор на другую тему: врать ей очень не хотелось, а признаваться во всем было еще как-то страшно.

И вот тут-то и произошло событие, которое сразу же подняло меня в глазах ребят.

Когда мы подошли к кассам катка, староста собрал со всех деньги и пошел покупать билеты, а мы с Жорой и остальными ребятами и девочками стояли и ждали его. И вдруг к Лиле — она была самая красивая из всех девочек в своей голубенькой курточке с капюшоном и складненьких брючках, — вихляясь, подлетел какой-то стиляга без шапки и сказал, нахально беря ее за локоть:

— Разрешите вас пригласить, мадам?

Жора и все остальные ребята, увидев, что он большой ростом, сделали вид, будто ничего не замечают, и даже отвернулись от Лили. А я, живо сунув кому-то свои коньки, шагнул к нахалу и, глядя ему прямо в глаза, спокойно сказал, чтобы он сейчас же отпустил Лилю и шел своей дорогой. Говоря это, я был уверен, что тот меня непременно послушает. И парень, который возвышался надо мною почти на целую голову, в самом деле отошел. Все страшно удивились. Как это я и такого большого не испугался!

А мне вдруг в первый раз стали понятны слова отца — да и Вадим Вадимыч то же самое говорил! — что в любом столкновении не сила главное. И уж теперь точно знал что: уверенность, вера в себя.

Лиля все время смотрела на меня, а когда мы переоделись и вышли на лед, то и кататься старалась рядом. А Жора никак не мог успокоиться, все спрашивал, что да что я такое показал тому пижону, отчего он, такой большой и нахальный, сразу же послушался. Я честно ответил, что ничего, а сам все думал, какая же это все-таки важная штука — воля, твердый характер! Ведь стиляга даже не знал, сильный я или нет, а сразу же уступил. А каким могучим может быть человек, если он к своей воле да еще и силенок поднакопит!..