Погонят они тебя по улицам пинками, обругают так, как бы следовало обозвать их самих, и все в надежде угодить начальству или просто по привычке, ибо они давно забыли, что и ему и им власть дана только на то, чтобы препроводить тебя в часть, но отнюдь не оскорблять. Таким-то манером пригонят они тебя в retro vade[88], сиречь в тюрьму.

Если желаешь, могу тебе рассказать и о ней, чтобы ты знал, какое это заведение, какие там обычаи, как там живется и кого там мучают. Все это ты найдешь в моей книге: дай срок доберемся и до тюрьмы. Пока довольно с тебя сказанного, ибо когда ты прибудешь туда собственной персоной (от чего да сохранит тебя господь), то сам все узнаешь. Дорогой тебя изобьют, а может статься, и отнимут все, что было у тебя в карманах или кошельке. Затем сдадут тебя с рук на руки привратнику, который, словно ты его раб, устроит тебя так, как ему вздумается, а если заплатишь, то немного получше.

Худо тебе или хорошо, знай помалкивай, потому что не ты, а он здесь хозяин, и все в его руках. Угроз он не боится, заносчивостью и отвагой его не удивишь. Смотритель тюрьмы и старший надзиратель, крикуны и ругатели, занесут тебя в реестры, а ты обязан обнажать перед ними голову и отвешивать самые почтительные поклоны.

Впрочем, это все не беда; среди смотрителей немало добряков, что будут тебе за отца родного; я частенько попадал к таким и не могу на них пожаловаться. Правда, как и другие люди, они хотят кормиться около своей должности, и потому родными отцами тебе будут не бесплатно: ты заслужишь их милость, если сам о них позаботишься; тогда тебе позволят промыслить себе на пропитание, похлопотать по делу и заняться тяжбой. Но все же смотритель есть смотритель: он может захотеть, а может и не захотеть; твое заключение или свобода в его власти.

Засим ты идешь на поклон к стряпчему. Заметь, о нем я покуда ничего не говорю, всему свое время и место: пироги с бешенкой подаются не раньше как в страстную неделю. О стряпчих речь впереди.

Коротко говоря, все они над тобой господа, и ты должен терпеть их, вкупе с ходатаем, подьячим, начальником судебной канцелярии, архивариусом и посыльным, который носит бумаги к твоему адвокату. А когда ты сам явишься к нему на прием, да застанешь его в докторской мантии, да увидишь, как он принимает других, пока ты ждешь своей очереди, словно при посадке на паром, тут ты поймешь, что лучше бы тебе повстречаться с диким быком.

Выслушав повествование о твоих мытарствах, адвокат скажет, что в лепешку расшибется, а дело твое выиграет. Все они так говорят; мало кто выигрывает дела, однако никто не расшибается. Надо подать прошение, но писца нет, он отлучился по делу: отвести детишек в школу и проводить в церковь супругу. Прошение не пишется, и срок подачи пропускается.

Сам же сеньор лиценциат понимает толк в законах, но не в письме; он диктует, но не пишет: его рано забрали из школы и отдали в университет, оттого ли, что он давно перерос школьный возраст, или оттого, что торопился проглотить свод законов, не переваривши азбуки. А ведь, умея правильно писать, всякий легко научится и читать, а кто хорошо читает и пишет по-кастильски, тому и латынь дается без труда, — все это звенья одной цепи!

Ладно, пойдем дальше и зайдем с другого боку, а то мы зря протираем тут плащ и тратим время. Теперь очередь за судьей низшей инстанции. О нем я кое-что уже рассказал. Добавить к этому нечего, кроме того, что он при всем честном народе продает правосудие за деньги, торгуется о цене и, если не дашь ему, сколько он запросит, отказывается иметь с тобой дело: товар, дескать, ему самому дороже обошелся, и есть покупатель, который дает больше.

Наконец, ты добираешься до верховного суда, чего удостоится не всякий: сюда просители прибывают на манер рыбы, доплывшей до нерестилища, — часть ее уснула, а остальная уже не имеет икры, отощала и проку с нее мало. Тут алчбы нет, зато есть страсти и пристрастия. Поскольку главный судья не тратился на твое воспитание, ему решительно все равно, высекут тебя или повесят. На шесть лет каторги больше или меньше — это для него сущий пустяк и ничего не значит.

Сии вершители судеб не чувствуют и не страдают, как мы. Это живые боги на земле. После судоговорения они не спеша отправляются домой, окруженные почестями, внушая прохожим благоговение и трепет. Что для них людские скорби? И в их-то руках твое спасение и твоя погибель. Главный судья поступит так, как подскажет ему расположение или нерасположение к тебе или смотря по тому, кто будет за тебя просить.

Я знавал одного сеньора судью, который приговорил обвиняемого к денежному штрафу и взысканию двухсот дукатов в пользу суда с указанием в приговоре, что буде сей штраф останется невыплаченным, то преступника следует отправить на десять лет на галеры, посадить на весла, да без жалованья, а по истечении срока вернуть в ту же тюрьму и публично повесить. По мне, чем выносить такой дурацкий приговор, уж лучше было бы, наоборот, сначала повесить, а потом отправить на галеры.

Как не вспомнить того пачкуна-художника, который упомянул в разговоре, что распорядился побелить стену перед тем, как расписать ее. Один из присутствующих возразил: «Вы сделаете гораздо лучше, ваша милость, если сначала распишете, а уж потом побелите». Иной судья заносит в приговоры все, что на ум взбредет. А стоит только помощнику или советнику попытаться его урезонить, как он уже вопит, что убрать запятую или заменить слово в приговоре — это почти святотатство.

Видишь теперь, насколько лучше отпустить с миром обидчика и не навлекать на себя столько напастей. А ежели тебя и это не пугает, смирись хотя бы ради жены и детей; не губи свою жизнь, не разоряй дом, не подвергай опасности честь и достояние!

Ты скажешь: «Да что же это такое? Разве хорошо, если негодяй, оскорбивший меня, будет смеяться мне в лицо?» Конечно, нехорошо; но раз так или иначе кто-нибудь должен смеяться тебе в лицо, то пусть лучше смеется один, чем многие. Этот один смеется над тем, что ты проглотил обиду, а толпы будут хохотать над твоей глупостью — ведь ты отдал свои денежки и купил на них дыму. А веселее всех посмеется тот, кто посулил златые горы, а тем временем залез к тебе в карман.

«Пусть! Тогда я найду прибежище в лоне церкви; а не то отправлюсь искать счастья по белу свету».

Ах, несчастный ты дуралей! Да разве этим спасешься от беды? В лучшем случае ты получишь отсрочку. Легко ли сладить с бенефициантом, с приходским священником, да еще с его милостью сеньором сакристаном? Думаешь, мало придется тебе помаяться, пока они допустят тебя в свои владения?

Ты воображаешь, довольно сказать: «Найду убежище в церкви»? Нет, брат, это потребует и трудов и денег, а примут тебя лишь на короткое время. Может статься, ты почтешь за меньшее зло бросить свой дом, уйти из родных мест и очутиться на чужбине. Но тогда знай: если ты испанец, то куда ни придешь, нигде тебе не обрадуются, хотя и примут с любезным видом. В этом наша привилегия над всеми народами земли, что нас повсюду ненавидят; чья тут вина — мне неизвестно.

Ты скитаешься по безлюдью, от одного постоялого двора к другому, из харчевни в корчму. Что, нравятся тебе славные ребята, каких рассылает по свету король дон Алонсо?[89] Видно, плохо ты знаешь кабатчиков и корчмарей, если не боишься и не спешишь убраться от них подальше! Словом, будешь ты бродить как отверженный пес, изнывать от жары, дрожать от холода, стынуть от ветра, дождей и непогоды, терпеть и от злых людей, и от скверных дорог.

В дождливую пору вздуются речки и ручьи и преградят тебе путь. Наступает ночь, до постоялого двора далеко, погода все портится, хляби небесные разверзлись. Ты пожалеешь, что вовремя не умер! Да полно, брось эти бредни, сиди себе дома. Лучше прослыть терпеливым добряком, чем мстительным болваном.

Да что, в самом деле, тебе сказали?! Какую такую обиду нанесли, что ты так рассердился? Видать, досталось тебе за дело: сам же подал повод. А если соврали, то пусть их и остаются со своим враньем, что тут для тебя оскорбительного и зачем искать расплаты с такими великими опасностями для себя самого? Считай, что твой обидчик полоумный, и не обращай на него внимания. Лучшей мести для него и не придумаешь. Пусть идет своей дорогой, а ты о нем забудь. Впрочем, довольно мне заниматься твоими делами, думай за себя сам, а я вернусь к своей истории.