Вздор все! И на Беглишки она клевещет! А эти намеки, касающиеся Сокерова… Кто он такой, Сокеров? Да, да, его теперешний хозяин! Гита замечательно поступила!.. Заботится о пристанище для своего бездомного мужа! Она не оставит его на улице… Добрая, внимательная жена!

Он ухватился за эту мысль — стал думать о Гите, но не получил успокоения, как надеялся, а еще сильнее разволновался.

Не дойдя до моста, за которым находился ресторан, Борис присел на скамью — передохнуть после долгого пути. Гак приятно было слушать шум реки в ночной тишине, наслаждаться прохладой, которую приносили горные потоки. Не было никакого желания спешить домой после столь неприятного разговора. Гита, казалось Борису, сразу обо всем догадается, увидит по лицу — на нем все отражается как в зеркале. Лучше немного остыть, отдохнуть и уже с новыми силами идти дальше.

Он откинулся на спинку, устало провожая взглядом быстрые струи, бегущие среди камней и отражающие свет фонаря на набережной. Монотонный шум реки, прохлада и ощущение непрестанной изменчивости окружающего мира — все действовало на него умиротворяюще. И он стал постепенно успокаиваться, незаметно возвращаясь в свой мир, единственно существующий для него мир.

Высокий тополь рядом со скамейкой загораживал ее от света фонаря. Позади сплошной стеной тянулись кусты.

Виден был только мост. Оставаясь незамеченным, Борис мог хорошо видеть каждого, кто там проходил.

Посидев минут десять, он собрался было уйти, но тут услышал чей-то говор и решил подождать. Посередине моста шли трое. Борис отодвинулся в тень и притаился, чтобы не обнаружить себя. В одном из мужчин — в белом костюме — он узнал Аспаруха Беглишки, в другом — Гатю, третий был незнаком. Борис даже вздрогнул, увидев компанию, но через мгновенье пришел в себя — зачем ему прятаться от людей?

Незнакомый чуть прихрамывал и опирался на палку. Борис силился вспомнить, где он его видел, и никак не мог. Это еще больше разожгло его любопытство. Он встал и двинулся к мосту. Мужчины уже поднимались друг за другом по крутой аллее, ведущей к вилле Виктории. Как видно, будут там ночевать. Но Гатю при чем здесь? Его-то зачем потащили?

Борис громко позвал:

— Аспарух!.. Беглишки!..

Все трое разом остановились и обернулись в его сторону.

— Аспарух… Ты что, не видишь меня? Это же я, я… Борис!

Никто ему не ответил. Борис поспешил к ним, но Аспарух и Гатю быстро скрылись за поворотом аллеи, а незнакомец, махнув палкой, сказал:

— Вы ошиблись, товарищ! Обознались!

Борис долго стоял посреди дороги, не в силах понять, действительно ли он ошибся или ему морочат голову. Он даже подосадовал на себя, что поторопился окликнуть их.

Может, он и впрямь обознался?

Все-таки это были Аспарух и Гатю! Наверняка! Только почему они убежали? Почему не отозвались?

Борис был явно взволнован. Он торопливо перешел мост, пересек новый парк и еще издали увидел, что ресторан закрыт. Это сильно огорчило его — так хотелось выпить пива и совсем не хотелось идти к Сокеровым. Среди всех знакомых Сокеровы были ему едва ли не самыми чужими и самыми неприятными.

Хозяева еще не спали. Бориса встретила госпожа Сокерова, кокетливо одетая, не терявшая, как видно, надежды казаться соблазнительной. Борис не обратил на неё внимания. Пробормотав «добрый вечер», он поспешил в комнату, указанную ему любезной хозяйкой.

Сквозь стеклянную дверь он увидел в гостиной двух мужчин, кейфовавших за низеньким круглым столиком. Борис сразу узнал Сокерова, своего хозяина, хотя не виделся с ним давно; второго, сидевшего спиной, не мог узнать. Борис кивнул, здороваясь с Сокеровым; в этот момент гость обернулся, и Борис встретился взглядом с Филиппом Славковым. Так неприятна была эта неожиданная встреча, что Бориса бросило в дрожь. «Где же Гита? — подумал он. — Привела любовника в квартиру, веселенькая история!» И ревность огненной волной снова хлынула ему в голову, затуманила сознание, лишила рассудка.

Он быстро вошел в комнату, зажег свет и отыскал взглядом Гиту. Полураздетая, она лежала на постели с недовольным видом — ждала его.

— Это настоящее безобразие с твоей стороны, Борка! — накинулась она с упреками. — Как ты можешь так запаздывать? Оставляешь меня одну на целый вечер!

— Ладно, ладно, — оборвал ее Борис. — Нечего притворяться! Что делает этот кот в гостиной?

— Какой кот?

— Не прикидывайся дурочкой.

— Борка! — негодующе воскликнула Гита. — Ты продолжаешь нахальничать!.. Забыл, что у Мими день рожденья? Госпожа Сокерова обиделась всерьез!

— Ничей день рожденья меня не интересует… Кто тут был?

— Все были… Полно народу… Подтрунивали насчет того, что я одна, а мне и вправду было очень горько!

Борис искоса взглянул на нее.

— Бедняжка! Одна-одинешенька.

Затем подошел к окну и спросил, стоя к ней спиной:

— Кто был еще? Беглишки, Гатю?.. Эти тоже были?

— Только что ушли.

— А еще? Был еще кто-нибудь?

— Всякие… Незнакомые… Господин Мантажиев из Софии. Специально по случаю дня рожденья Мими приехал… С большим уважением относится к хозяину, да и сам такой обходительный, добрый… Не зря с ним носятся!

— Кто он такой, этот Мантажиев?

— Он пел «Милая родина», советские песни и какие-то арии…

Борис промолчал.

— Мы играли в «шутки амура», в разные другие игры, — рассказывала Гита. — А тебя все нет и нет… Мне было так неудобно… Может, у тебя опять какой-нибудь флирт?.. Все мне твердят, что ты человек опасный.

Борис уже не слушал, что она говорила. «Почему они убежали? Почему не отозвались? Считают ниже своего достоинства разговаривать со мной? Что я теперь для них?» До него долетел голос Гиты:

— Ложись, а то мне рано на работу.

— И мне на работу, — ответил он и начал раздеваться, не сводя глаз с темного открытого окна, обращенного в сторону притихшего города.

24

В эту ночь вопреки уверениям Мантажиева, что ничего плохого не случилось, Аспарух Беглишки не мог уснуть. Нечистая совесть подсказывала, что его ждет куча неприятностей, если он вовремя не примет мер.

Сколь ни удобной казалась сейчас политическая обстановка, предвещавшая счастливое развитие событий, все же страховой агент не в меру прыток со своими листовками, да еще составленными на плохом болгарском языке. «Братья болгары, скоро мы скажем друг другу Христос воскресе! Дерзайте!» Разве могло прийти что-нибудь поумнее в голову бывшему царскому офицеру? «Дерзайте!» Не хватало еще, чтоб он спел «Бдинци, львы-титаны!» и напялил себе на голову лавровый венок! Чепуха! Пустая болтовня! «Сколько говорил я этому идиоту, когда он тут появлялся, чтоб не приставал ко мне со своими дурацкими листовками! Как не может понять — только зря выдаем себя».

Несмотря на то что окно было распахнуто настежь, в мансардной комнатушке было душно. Обычно к концу августа жара спадала, но нынешнему засушливому и бесплодному лету, казалось, не будет конца. Большую часть времени Аспарух проводил внизу в приятной болтовне с Вики, потягивая ледяной сироп; наведывался и к Сокеровым, где его угощали розовым вареньем и сиропом с кусочками льда, который он любил помешивать в стакане серебряной ложечкой, забавляясь, как ребенок. Да, все относились к нему с уважением, старались предупреждать его желания и не выводить из себя, зная, на что он способен в гневе. Только Мантажиев, этот легкомысленный повеса, не считался с его характером. Вот уже несколько лет подряд, точнее сказать, с тех пор, как Аспарух поселился в этом городе, не было случая, чтобы страховой агент, навестив его при очередной служебной поездке в эти края, не развертывал перед ним картины предстоящих переворотов и политических катастроф. А в последнее время начал надоедать ему с листовками, уговаривая сочинять их вместе, так как у Аспаруха-де «острое перо». Но и листовки, и болтовню, и песни, которые пел Мантажиев (ему внушили, что у него замечательный баритон), — все это Аспарух был способен переносить, не насилуя себя, — певческая мания даже забавляла его, — если бы не страх перед тюрьмой, не боязнь того, что в один прекрасный день протянется чья-то рука и схватит его за шиворот. Страх, это изобретение палачей, исчадие нечистой совести, внезапно появляющееся в преддверии славы, это зачатие подлости и предательства, порождающее безумие и месть, — страх, одинаковый во все времена, сейчас сковывал волю Беглишки и целую ночь не давал ему покоя. Аспарух вертелся в постели и поглядывал на кушетку, где безмятежно спал Мантажиев.