— Прямо тебе скажу, Борка, — заявила она однажды своему мужу, — надоело мне здесь… Уедем! Нет людей культурнее, чем в нашем краю! Совсем тут одичаешь с этими помаками… Да и соскучилась я о наших. Съезжу, посмотрю, что там делается.

Борис молчал.

— Ты не согласен?

— Согласен, только надо обдумать.

— О чем тут думать?

— Все-таки.

— Понимаю! Ты опять меня ревнуешь! Прости, пожалуйста, но сейчас я тебе не подчинюсь. Довольно! Поступлю так, как я хочу. Ясно тебе?

— Я не сказал тебе ничего обидного.

— Еще бы. Остается только назвать меня развратницей…

Борис молчал.

— Развратница, да?

Борис все молчал.

— Хорошо. Спасибо! Развратница, значит. Благодарю тебя!

Гита выбежала и с такой силой захлопнула за собой дверь, что вылетело оконное стекло и вдребезги разбилось у ног Бориса. Он долго стоял посреди комнаты в каком-то оцепенении. Почему он не догнал ее? Почему не схватил за горло и не удушил? Что еще связывает его с ней? Гибкий стан? Нежные губы? Или необузданная страсть?.. Детей нет, она упорно не хочет их иметь, желая пользоваться свободой, пока молода. Что же тогда связывает его с ней? Ревность, может быть? Честолюбие? Или желание казаться счастливым мужем красивой жены? Но не обманывает ли он сам себя? Зачем ему эта видимость счастья?

…Думы, думы! Одна страшнее другой! Он ворочался и никак не мог успокоиться. Необходимо найти ее сегодня же и выяснить, что у нее с Филиппом Славковым! С этим типом!..

Ярость вновь овладела Борисом, как только он вспомнил о бывшем любовнике Гиты! Закричать хотелось!

Подгоняемый сомнениями и тревогами, он встал, быстро привел себя в порядок и решил опять пойти в город на розыски Гиты. В крайнем случае он побывает у Славкова и покончит с этим раз и навсегда.

В тот самый момент, когда он собрался выйти, дверь широко распахнулась, и на пороге остановилась Гита. На ней было платье, купленное перед отъездом из Рудозема. Глаза ее горели, на губах трепетала веселая улыбка. И сердце его, как всегда, мгновенно смягчилось. Ярость отступила, ушла внутрь, исчезла, растопилась, как воск.

— Борка! Милый Борка! Как я ждала тебя!

Она бросилась ему на шею, уронила голову на плечо и зарыдала от счастья, словно не виделась с ним долгие годы.

— Скучала обо мне?

— Очень, очень, — всхлипывала она, придирчиво оглядывая его.

Борис обеими руками повернул ее лицо к себе и стал нежно целовать его, счастливый тем, что держит наконец ее в своих объятьях.

18

Позади них на открытом окне развевалась занавеска. Потянуло прохладой. Погода резко изменилась, собирался дождь — в летнюю пору здесь часто налетали дожди во второй половине дня. Под ветром, пригонявшим с гор тучи, гнулись к земле деревья и травы, вихрилась пыль на мостовых, стучали и звенели створки незакрытых окон. С реки, гогоча и хлопая крыльями, тянулись гуси, спасаясь от надвигающейся бури. Пахло пыльным сухим бурьяном. Небосвод рассекали молнии.

Борис стоял спиной к окну. Он не видел, как ветер трепал занавеску, не чувствовал сырости, проникавшей в комнату. Первые капли уже стучали по карнизу. Летний дождь зашумел с нарастающей силой. Судорожно корчились плети молний, сверкая фиолетовым огнем. Над городом проносились раскаты грома, будто кто-то срывал крыши с домов.

Шум дождя усилился, но ветер перестал трепать занавеску, поутих немного. Капли барабанили все громче, сырость заполнила комнату.

— Озябнешь, Борис. Накинь пиджак!

Борис поморщился. Вспышка молнии ослепила обоих. От страшного удара содрогнулось здание, и дождь хлынул как из ведра. Капли настойчиво били по железному карнизу, словно из туч сыпались пули. Гита подошла к окну и крикнула испуганно:

— Град!

Дождь лил теперь сплошной стеной из ледяных нитей. Крупные зерна ударялись о черепичные кровли и отскакивали, дробясь на мельчайшие брызги. За несколько минут крыши и улицы побелели. Потоки уносили обломленные зеленые ветки. Гита стояла у раскрытого окна, в страхе сжав кулачки.

— Боже мой, какой град! Борис!

Он молчал, досадуя на то, что дождь занимает ее больше, чем он. И это после столь длительной разлуки!

— Какие большие ветки обломало! — продолжала Гита, высунувшись наружу. — Смотри, все искромсал град!

Новая вспышка молнии озарила ее лицо. Она отшатнулась и невольно ухватилась за Бориса. Он легонько отстранил ее.

— Отойди, пожалуйста.

Гита посмотрела на него с удивлением.

— Ты дуешься? — спросила она. — Что с тобой?

Борис хмуро глянул на нее.

— Неужели ты не чувствуешь, что обязана дать мне объяснение?

— Какое объяснение? Отчет?

— Пусть будет отчет. Какая разница? Ты мне жена, и, следовательно, я должен знать, где ты была все это время и что делала. А про град нечего мне толковать.

Гита отодвинулась от него.

— Неужели град тебя не интересует?

— Столько же, сколько и тебя, — отозвался он и язвительно добавил с усмешкой: — Но если ты решила отвлечь меня от самого главного, тогда, конечно, другое дело.

— А что это такое — самое главное?

— Ты знаешь.

— Нет, не знаю.

— Тогда нечего дурить мне голову этим градом.

— Глупости болтаешь, — оборвала она его.

Грохот заглушил ее слова, и они стояли молча, пока не утихли громовые раскаты. Дождь лил не переставая. Молнии раскалывали небо, а тучи все ползли с гор одна за другой и громоздились над городом, как бы собираясь вылить на него весь свой запас дождя. На улице стемнело, как вечером.

— Мне не в чем отчитываться, — продолжала Гита, — моя совесть чиста. А ты все подкапываешься! Смотри только, беды себе не откопай.

— Я имею дело с фактами, — ответил он, искоса взглянув на жену.

— Меня не интересуют твои факты.

— А Филипп Славков тебя интересует? — внезапно отпарировал Борис, пытаясь сохранить на лице ироническую усмешку.

Гита выпрямилась, выставив грудь, словно приготовилась отразить очередной удар.

— Интересует, — заявила она.

Он вспыхнул. Не ожидал такого ответа.

— В самом деле?

— В самом деле, — вызывающе повторила Гита и, подойдя к окну, отдернула занавеску, чтобы шире открыть его. Дождь встретил ее веселым шумом, но она уже не радовалась ему больше, хотя град и перестал. Какой толк от того, что он перестал, если деревья поломаны, цветы помяты?

Скрестив на груди руки, Гита долго смотрела на улицу, забыв и про дождь и про град. Знакомые семейные будни возобновились. И так скверно. Не помогла даже временная разлука. На этот раз, однако, Гита чувствовала себя сильной и гордой, ибо совесть ее действительно была чиста. Чиста ли? Разве Филипп Славков ее уже не интересует?

Дождь шумел монотонно и настойчиво, будто стараясь — на пользу обоим — отвлечь их от враждебных мыслей. У Гиты не было желания спорить с Борисом. Подавленная его ревностью, Гита села со вздохом, облокотившись на подоконник. Она еще надеялась, что все как-нибудь уладится. Брызги покрыли ее руки, обнаженные до самых локтей. Дождь был теплый, и ей захотелось, как в детстве, подставить лицо под сплошные струи и до само-забвенья насладиться их свежестью. Но детские порывы глохли в присутствии этого человека, который постоянно упрекал ее, словно никогда не любил.

В сущности, кто ее любил, Гиту? Чье сердце трепетало искренне и бескорыстно от любви к ней? Любил ли кто-нибудь ее сердце? Душу ее, о которой она часто говорила с легкомысленным безразличием? Кто любил Гиту по-настоящему? Тот, кто стоит сейчас у нее за спиной? Или тот, кто первый обманул ее? Или тот врач, что подшутил над ее наивной суетностью? Она напрасно старалась припомнить хотя бы мгновенье настоящей любви, о которой только слышала. Все до единого думали о ней одинаково, у всех было одно намерение — завладеть ею. Даже старый холостяк Беглишки возымел желание откусить от яблока, не обломав своих гнилых зубов. Почему все подходили к ней с такими помыслами? Она виновата? Или глаза ее горят соблазном, который обвораживает мужчин? Почему любовь к ней никогда не начинается с красивых писем, с песен? Почему ей не поют серенад? Не провожают вздохами? Почему не говорят ласковых, красивых слов, которые хотелось бы слушать, закрыв глаза? Кому она причинила зло? Неужели так пройдет вся молодость?