К этому времени — было половина второго — волна обедающих уже схлынула. Лишь несколько столиков занимали какие-то молодые люди, жарко спорившие перед пустыми бутылками. Больше никого не было, если не считать посетителей, заглядывавших на пять-десять минут — выпить за стойкой кружку пива.

Днем в будни, особенно в послеобеденное время, новый ресторан почти пустовал. Зато уж по вечерам он бывал до отказа заполнен молодежью, жадной до веселья и танцев. Оркестр и певица творили чудеса!

Борис выбрал столик в самом центре зала, под пестрым зонтиком, отбрасывавшим легкую, приятную тень. Официант немедленно подал ему меню и остановился в вежливой позе ожидания. Борис устало окинул взглядом пышно оформленный лист и пренебрежительно отложил в сторону.

— Для начала принеси один аперитив, а потом увидим. Эвксиноградское имеете? Нет? Что же у вас есть? Карловский мускат? Выдержанный? Дай тогда бутылочку, только во льду! Обязательно во льду! Из кушаний посмотри там что-нибудь посытней, потому что я голоден. Цена значения не имеет… А сначала — салат и стопку анисовой, но тоже со льда.

Официант старательно записывал заказ в свой блокнот. А Борис вынул из набитого банкнотами бумажника расческу и принялся причесывать свои поредевшие волосы. Искоса глянув на пачки денег, официант стал перечислять самые дорогие яства и напитки, которых посетитель, возможно, не заметил. Борис, разумеется, не торопился сделать выбор; молча причесываясь, он рассеянно слушал, чтобы дать возможность официанту подольше полюбоваться бумажником. Когда перечень был завершен, Борис заявил:

— Дай мне тушеную рыбу с луком, жареного барашка, салат из огурцов и редиски… Нарежь и помидор.

Скороговоркой отдав распоряжение, он спрятал расческу в бумажник, закрыл его и не спеша сунул в задний карман, даже не застегнув куртку, чем хотел показать, что не придает значения деньгам. Сняв куртку, повесил ее на спинку стула, поправил воротничок своей нейлоновой рубашки и только после этого соблаговолил взглянуть на молодых людей, которые внимательно за ним наблюдали.

Борис вел себя так, словно вокруг никого не было. Вынул никелированный портсигар и небрежно раскрыл его. Благозвучное «ля», как-то неожиданно прозвеневшее над столиком, удивило даже самого Бориса. Молодежь перешептывалась. Некоторые смеялись, но Борис невозмутимо смотрел перед собой, окруженный легким облаком табачного дыма.

Он еще не докурил сигарету, когда на подносике, накрытом белой салфеткой, подали водку и закуску. Борис продолжал курить с самым небрежным видом, хотя подшучивания и насмешки молодых людей раздражали его. Почему-то ему вспомнилась Гита, и раздражение усилилось. Возможно, эти парни знают Гиту и каждый вечер притаскиваются сюда, чтобы потанцевать с ней, в то время как ее благоверный добывает деньги, заботясь о ее будущем. Его чувствительное воображение, расстроенное длительной разлукой, рисовало такие картины, что Борис заранее возненавидел всю эту компанию. Он потянулся за водкой и отпил большой глоток. Алкоголь сразу бросился ему в голову, а вместе с ним и злоба на парней. Может быть, Борис поднялся бы и устроил им скандал за неумение держать себя, если бы одно непредвиденное обстоятельство не дало совсем другое направление его чувствам. В ресторан вошел старый знакомый Бориса — Гатю Цементная Голова.

С тех пор как открылся новый ресторан, Гатю через день-два наведывался сюда, чтобы «пропустить для охлаждения» кружку пива. Летняя жара была непереносима для Гатю, постоянно страдавшего от жажды. Стойка с пивными кружками неудержимо влекла его к себе всякий раз, когда он проезжал через парк. И всякий раз он давал себе слово воздержаться, но летние дни такие длинные, что устоять было трудно. Он прямехонько шел к стойке, где, нагнетаемая насосом, лилась из крана густая, пенистая и холодная влага, и с ходу заказывал кружку. Паренек, наливавший пиво, знал его привычки и, едва завидев Гатю, подставлял под кран большую кружку. Гатю осушал ее единым духом и, бросив деньги на мокрую жесть, отправлялся дальше.

Он все еще работал на «Балканской звезде» — развозил товары. Склады были разбросаны по всему городу, иногда и на вокзал приходилось ездить. И Гатю ездил — в жар и в стужу, в дождь и в метель. А потому не жалел денег, когда представлялась возможность поесть и выпить. В конце концов, кружка пива в обеденный перерыв не бог знает что. Особенно принимая во внимание, что жена кормит его соленой и острой едой… «Хорошо готовит, убей ее бог!» И Гатю с ожесточением выпивал вторую кружку, а то и третью, потому что совесть его была чиста.

Гатю не изменился, если не считать того, что одутловатое лицо его собралось в морщины, как недубленая кожа. Носил он все ту же кепку, словно сросся с ней, все те же люстриновые штаны, будто и не снимал их никогда, а кнут стал как бы частью его руки. Ничего не изменилось, даже пристрастие Гатю к пиву и сливовице, даже ненависть к Виктории Беглишке — к этой негодяйке, которая в силу законов именуется теперь его матерью! Господи боже мой! Какое несчастье свалилось на Гатю! Не только голова — душа его поседела с горя! Что поделаешь? Кукушка выпила разум у старика, и Гатю должен смириться. И на «Балканской звезде» произошли перемены, которые были ему совсем не по душе, а тут еще нового директора назначили. Что ни день, то новые распоряжения, новые требования. И разные там «проверки исполнения»! Мог ли Гатю привыкнуть к таким порядкам? Начали даже ставить ему в вину, что во время обеда он заходил в ресторан хлебнуть пива, а по вечерам останавливался у «забегаловки» напротив «Балканской звезды», выпивал стопку ракии, что, бывая на станции, заглядывал в буфет, а лошадей оставлял на припеке… «И кто им только рассказывает, откуда они все узнают?» — дивился Гатю. Невтерпеж ему стало от этой критики. А тут еще и самокритики от него требуют! На сердце у Гатю скопилась такая черная тоска, словно дегтю туда налили! Так бы и хлестал кнутом направо и налево, пока не истребит всех до одного. Но тюремные решетки еще мелькали у него перед глазами. И он, стиснув зубы, стегал фабричных лошадей.

Все тот же был Гатю. И Борис узнал его с первого взгляда, когда Гатю, повесив голову и насупившись, проходил через зал к стойке.

Борис хотел было окликнуть его, но счел неудобным подымать крик в ресторане и послал за Гатю официанта, указав на его широкую спину. Гатю только что отхлебнул из кружки. Лицо его в такие моменты расплывалось от удовольствия, на глазах выступали слезы, и он терпеть не мог, чтобы кто-нибудь мешал ему.

— Позови его ко мне! — сказал Борис и чуть приподнялся, чтобы дать знак Гатю, когда тот обернется.

Официант моментально исполнил поручение. Гатю удивился — кто мог заинтересоваться его особой? Поставив кружку, он мрачно оглядел столики. Борис поманил его пальцем. Гатю насупился еще больше. Не любил он, когда его подзывали таким способом, но, видя, что его настойчиво зовут, допил пиво и неуклюже стал пробираться между столиками к незнакомцу. Подойдя к пестрому зонтику, остановился в недоумении.

— Извините, — пробормотал он, — произошла, по-видимому, ошибка, насколько я понимаю.

— Никакой ошибки, товарищ Гатю! — с широкой улыбкой отозвался Борис.

Гатю вгляделся в щербатую физиономию, напрягая память.

— А-а, Борис! Товарищ Желев!

— Товарищ Желев, да! Садись, — пригласил Борис, — садись за стол!

Гатю мялся в нерешительности — и сесть хотелось, и на работу боялся опоздать.

— Садись, садись! — скомандовал Борис, указывая на стул. — Эй, официант, кружку пива!.. Или, может, водочки выпьешь?

— Нет, нет, — поспешил отказаться Гатю, — пива, я ведь уже пообедал.

— Понятно, — все еще сияя улыбкой, сказал Борис. — Ну как? Все там же работаешь?

— Там же, товарищ Желев, — несколько официально ответил Гатю, пораженный вызывающим видом Бориса.

Но скоро он оправился от смущения, положил кнут на стул и осторожно оперся о стол, боясь задеть какой-нибудь бокал. Борис подвинул ему портсигар. Гатю взял сигарету, Борис тоже; закурили. Беседа потекла неожиданно легко и непринужденно.