На пятый день утром, вконец истрепав свои щегольские ботинки, Михаил подошел к подножию Хингана. В густом кустарнике возле тихого ручейка с прозрачной водой он сел отдохнуть. И только тут вдруг охватили его сомнения. Кто из партизан поверит ему, родному сыну купца Зотова! Для партизан он такой же враг, как и его отец. Горькие морщины легли у губ: что сказать им?.. Михаил лег на спину под раскидистым орешником, тревожно глядя в небо. Глазам стало больно. Суставы поламывало. Сотни маленьких острых иголочек кололи подошвы ног. Лес мягко шумел. Душистый ветер нес прохладу, освежал и успокаивал, навевал сон. Но воспоминание о Лизе отозвалось острой болью. Михаил встал. Нет, сейчас отдыхать нельзя! Кто может помочь Лизе, кроме него? Ворваться бы в тюрьму, вынести Лизу и бежать сюда, в горы!..

Мысли, мысли... Тягучие и клочковатые, как туман над озером в утренний час. Медленно передвигая натруженные ноги, Михаил брел в гору, старательно избегая дорог и тропинок. Лес казался одинаковым. Все деревья похожи друг на друга, как близнецы: Кустарник мешал идти. Сваленные бурей стволы сосен нужно было обходить, и они вызывали у Михаила бессильную злобу. Медленно подвигаясь к вершине, он все чаще и чаще петлял между завалами. Взбешенный, пнул ногой с виду совершенно целое бревно — и чуть не упал. Бревно рассыпалось. Из трухи, сердито фыркая, выскочили дикие котята...

Сил больше не было. Кое-как расстелив рваный пиджачок, Михаил свалился в тени дуба и сейчас же забылся сном, полным кошмаров. Просыпаясь на мгновения, он испуганно оглядывал настороженно шумевшую зеленую стену и снова закрывал глаза, так и не разобравшись, явь это или продолжение сна. И когда перед вечером, открыв глаза, он увидел сидевшего рядом молодого китайца, это ничуть не удивило его. Он поморгал и повернулся на другой бок.

Окончательно он пробудился только ночью. Под котелком горел костер. Михаил испуганно поднялся и сел, протирая глаза. Видение не исчезло. В котелке булькало. Остро запахло мясом. Брызги, шипя, падали на раскаленные уголья. Заметив на пучке травы ложку, Михаил помешал в котелке. Вспомнилась старая, слышанная в детстве сказка о чудесном домике медведей, куда забрела заблудившаяся девочка. Михаил облизал ложку. На губах остался слегка кисловатый вкус щавеля. До боли в желудке захотелось есть. Последний кусок хлеба он проглотил еще вчера вечером. Не раздумывая, враг или друг приготовил еду, Михаил потянулся к котелку. Сзади послышался треск сухих веток. Михаил замер. Кто-то смело ломился сквозь чащу. Немного погодя из кустов вышел человек с охапкой валежника. Михаил сжался, готовый вскочить и бежать. Человек бросил хворост, и тогда Михаил узнал в нем китайца из сновидения.

— Отдохнул? — по-русски спросил китаец и, сняв котелок с жердочки, присел рядом. — Я все боялся, как бы уголек на тебя не упал. — Порывшись в мешке, он достал вторую ложку, сухари, пододвинул котелок поближе к Михаилу. — Ешь.

Он ни о чем не расспрашивал, пока Михаил торопливо хлебал горячее и необыкновенно вкусное варево. Когда котелок был очищен, принялись за чай. И тогда Михаил, приглядевшись к китайцу, уловил что-то знакомое в его чертах. Лукавые глаза, высокий лоб в полосках неглубоких морщин, четкая линия губ, готовых улыбнуться, Если добавить седые усы и бородку... Подчиняясь нахлынувшему воспоминанию, Михаил спросил:

— Ты не знаешь Ли Чана из Хайлара?

Китаец опустил ложку, которой черпал чай, и посмотрел подозрительно. В темных его глазах отразились дрожащие язычки пламени: казалось, горели глаза.

— Немножко знаю, — усмехнулся он, — Ли Чан — мой отец, — и снова принялся не торопясь пить чай. А в голове кружились, сталкивались мысли. Разве Мишка помогал кому-нибудь? Разве он не сын своего отца? Да, Ван Ю знает мудрые слова: «Сын за отца не ответчик». Это там, в той стране, куда идет он, Ван Ю. А здесь?.. О, как хочется узнать о семье, об отце!.. Если Михаил враг, то нужно будет или свести его к своим, или бросить одного в этом лесу.

Михаил вспомнил: он ждал Лизу, а сын Ли Чана сидел у дверей сарайчика и разговаривал с Ковровым о жертвенных работах.

— Вот так встреча! — произнес он растерянно. — Тебя ведь на работы забрали, Ван Ю?

— Брали на работу, Мишка, брали, — ответил Ван Ю, вытирая котелок. — Помирать не захотелось — убежал. А ты как сюда попал? Заблудился на охоте?

«Нет, не похож Мишка на плохого человека, совсем не похож. Глаза чистые. Смотрят прямо. Нет зла в душе», — решил Ван Ю, но лицо его осталось спокойным.

Поколебавшись, Михаил начал рассказывать. Ван Ю слушал не перебивая. Не задал ни одного вопроса. Михаил настойчиво просил, чтобы Ван Ю указал дорогу к партизанам. Ван Ю должен знать. Бежал от японцев — значит, знает! Ван Ю покачал головой. Но глаза его радостно блеснули. Значит, не ошибся: сына купца Зотова привело на Хинган горе. Сколько горя несут в себе люди, пришедшие в горы, сколько ненависти! Придет время — и сожжет эта ненависть японцев. Но сейчас... Боль каждого — его боль. Изранена душа. Горит сердце.

— Ты что же... — он замялся, но, махнув рукой, договорил. — Совсем отца бросил? Или так — пока Лизу не найдешь?

— Совсем, Ван Ю. Жить с ним не могу. Обман, японцы, вражда... А сколько тех, кто проклинает моего отца!

Ван Ю мельком взглянул на злое лицо Михаила и отвел глаза. Горячо очень говорит Мишка, что-то делать будет?

— Ты не слышал... Лин-тай родила?

— Двоих, — Михаил отвернулся.

— Ну? — глаза Ван Ю остекленели: в голосе Михаила он учуял тревогу.

— Умерли. Лиза говорила... А двое старших живы...

Голос его дрожал, пальцы беспомощно теребили траву. Он почувствовал себя виновным в смерти этих детей. Не он убил. Но мог помочь, а не помог. Лин-тай болела, у нее пропало молоко. Японцы увели козу. Но тогда он, Михаил, не думал о других...

— Однако спать пора, — Ван Ю подбросил хворосту в костер. Лицо его застыло, как маска. — Мне завтра идти рано.

— Куда? — невольно вырвалось у Михаила.

— Далеко.

«Кто нам поможет? — тоскливо думал Ван Ю. — Какими муками оплатит враг смерть детей? Разве найдутся такие муки? Сквозь огонь, сквозь смерть, но он дойдет до конца пути. Мертвым, но вернется мстить!»

Михаил сидел у костра, наблюдая, как пламя жадно охватывает сухие ветки. Вместе с дымом летели в небо невесомые искры.

Утром Михаила разбудил шорох. Ван Ю, напевая, собирался. Прислушавшись, Михаил разобрал слова:

— Тебе дорога дальняя, — сказал Ван Ю. — Вот котелок возьмешь, ложку и... — он остановился в нерешительности, — и силки, — подал несколько сплетенных из конского волоса тонких петель. — Будешь птицу ловить — сыт будешь. Но... лучше вернись. Дорога дальняя. Трудная. Пропадешь, — спокойно проговорил он, словно беседа шла о самых обыденных вещах. — Гора круче будет. Потом перевал пройдешь. По шоссе пятнадцать километров, а прямо — восемь. Но они покажутся за восемнадцать. По стене полезешь. За корни хвататься будешь. А можешь и по шоссе... Не боишься японцев — пройдешь.

— А за перевалом? — жадно и торопливо набросился Михаил.

— За перевалом лесом все на восток и на восток. Три ручья перейдешь. Еще один перевал. И придешь, куда хочешь.

— К партизанам?

— Я сказал: куда хочешь. Шесть дней идти будешь — если по шоссе, девять — если по тропинкам. Только идти шибко надо. Костер жечь — в чащу лезь. Может быть, — улыбнулся, — жень-шень найдешь.

— Спасибо, друг! — Михаил сжал ему руку. — Век не забуду!

— Зачем век? — улыбался Ван Ю. — До нового года помнить будешь — и то хорошо. Шибко хорошо! Шанго! — и, не добавив ни слова, скрылся в лесу.

Шел он широким, упругим шагом привыкшего к дальним переходам человека. «Нельзя не указать ищущему путь к правде, — думал он. — Сильный — он все равно нашел бы. Слабый — стал бы врагом. Дойдет Мишка — хорошо! Боец будет. Японцев не любит. Правды ищет...» Когда Ван Ю придет в Советский Союз, он скажет: «Мы боремся за правду. Вы побороли зло. Помогите нам. Если вы не поможете, куда нам идти?