— Будет нужно — пойдешь! А сейчас выполняй приказание. Запрещаю говорить! Иди!

Когда за Чы Де-эне захлопнулась дверь, комиссар рассмеялся, глядя на командира.

— Горячая голова!.. Хороший он, наш Чы.

...Через неделю Римота был уже полноправным бойцом отряда Сан Фу-чина, входившего в состав партизанского соединения «Хинган». Друзьями простились они с Чы Де-эне, когда тот с группой партизан уходил на разведку подступов к станции Бухэду. Римота провожал их до перевала, до последней партизанской заставы.

— Вот и конец твоего пути, товарищ, — Чы Де-эне остановился, положил руку на плечо Римоты. — А мой путь только начинается, — он задумчиво смотрел в синеющую даль.

— Мой путь начался давно, друг, — ответил Римота, — и до конца еще далеко! — он улыбнулся чуть смущенно и закончил: — Вернешься, в следующий раз обязательно пойдем вместе!

Чы Де-эне улыбнулся.

— Конечно, вернусь, — он немного помолчал, вслушиваясь в глухой шум тайги. — Но если...

— Ветер смерти часа не назначает. Ты прав.

— Я ничего не скажу, товарищ. Даже имени. А так много хотелось бы сделать! — неожиданно вырвалось у него. — Прощай. Мир вечен, а жизнь коротка, нужно спешить... — и почти бегом двинулся вниз по склону, догоняя ушедших вперед разведчиков.

Римота стоял, прислонившись к толстому стволу сосны, и думал. Думал о жизни, которая бежит быстрее, чем ветер. Думал о борьбе, которая предстояла ему, — на всю жизнь.

— Он смелый, наш Чы, — Римота не слышал, как к нему подошел боец заставы. — Храбрый. Его боится смерть, — говорил боец убежденно. — Большой командир будет. Ты его еще не знаешь, а я ходил с ним под Цицикар. Мы тогда вывезли два грузовика с оружием. Чы переоделся в форму офицера-японца... ох, и боялся же я тогда! А он... улыбался.

Да, Римота почти не знал Чы Де-эне, человека с быстрыми черными глазами, и, глядя вслед ушедшим, мог ли он предполагать, что это прощание будет их последней встречей?

Пока есть жизнь, живет и надежда.

Калитка была приоткрыта, и Лиза, сидя на крылечке, смотрела на пустынную улицу с полицейским на перекрестке. Но вряд ли она, погруженная в свои тревожные мысли, видела что-либо. Только одно было у нее на уме: какой ответ принесет Миша? Скорее бы! «Скорее!» — шептала Лиза. Уж будь что будет, но она, хотя и страшно без согласия отца, все равно никому-никому не отдаст Михаила. Все равно они будут вместе. Убегут на Родину — ищи тогда, старый скряга! Миша еще год назад звал ее в Россию. Из-за угла вышел Михаил, быстро пересек улицу. Девушка вздрогнула и встала.

— Лизонька, я решил... — Михаил с отчаянной смелостью взглянул ей в лицо, — решил обойтись без отцовского согласия.

Лиза смотрела на него со страхом.

— Решил уйти из дома и проситься в советское подданство, — Михаил замолчал.

— Ну? А он-то что?

— Рассердился и... — Михаил передохнул. — Тогда я повернулся и ушел. Больше я туда никогда не пойду!

Лиза заплакала, закрыв лицо платком. В комнату вошел Федор Григорьевич.

— Не согласился? — спросил он, исподлобья глядя на Михаила.

— Нет, — Михаил опустил голову. — Я ушел из дома.

Федор Григорьевич сел к столу, положил на чистую скатерть мозолистые руки, все в ссадинах.

— Ну вот тебе, Миша, мой совет, — Федор Григорьевич пошевелил пальцами. — Переходи в советское подданство и... женитесь. Нечего канитель тянуть. Я против счастья Лизы не пойду. Но... До того, как перейдешь в советское подданство, о женитьбе говорить не будем.

Лиза легко и радостно перевела дыхание.

— Да я... — Михаил задохнулся. — Я завтра же! Завтра пойду к консулу! — он схватил руки Лизы и сжал их. Девушка ахнула. Федор Григорьевич засмеялся и вышел в сени: у него много забот...

Спать Михаила положили в сенях, на сдвинутых скамейках. Лиза отдала ему свое одеяло и подушку. Михаил отказывался, она настаивала, а Федор Григорьевич, слушая, как они уговаривают друг друга, улыбался и покусывал ус. Эх, молодежь!.. Вот и он с Машей, стройной да тоненькой, пришел когда-то на это место. На себе возили доски, сами штукатурили стены, спали под навесом из старья — тянулись, тянулись к собственному дому... Умерла веселая Маша, разлетелись сыновья... И живы ли? Вот и последняя — тоже уйдет. Отпускать ли? Может, лучше увезти ее в Россию? Дело молодое, забудется. Ой ли? — остановил себя Федор Григорьевич. — Разве такое забывается? Забыл бы он Машу?.. Вот с Мишкой неладно. Ну да бог милостив. Не всегда же старик Зотов злобиться будет.

Федор Григорьевич незаметно уснул и не слышал возбужденного шепота молодых, не видел их горячо сплетенных рук.

Разбудил Федора Григорьевича требовательный стук в дверь.

— Кто тут? — тревожно откликнулся Михаил. — Отпирай! — зло кричали за дверью.

Ковров узнал голос русского околоточного — «новосела» из казаков, пришедших в Хайлар вместе с Семеновым. Федор Григорьевич встал, накинул на плечи старенькое пальтишко и не успел зажечь лампу, как в комнату ворвались четверо: трое солдат-японцев и околоточный — ехидный старикашка с шашкой в потрепанных ножнах на боку. На новые ножны он вот уже двадцать лет собирал деньги с жителей.

— Спишь, земляк? — спросил он, поставив на стол зажженный фонарь. — Я к тебе по делу, — и засмеялся.

Сердце Коврова сжалось. Что еще? Он вспомнил письма сыновей. Нет, ничего в них не было такого, за что можно приводить японцев.

— Ты не пужайся, — продолжал околоточный посмеиваясь, — до тебя еще черед не дошел... Лизавета дома?

Федор Григорьевич бессильно опустился на сундук. В дверях, отгороженный штыком японца, стоял бледный Михаил.

Околоточный кивнул, и два солдата распахнули дверь в комнатушку Лизы. Она сидела на кровати одетая. Японцы схватили ее и поволокли к двери. Лиза не упиралась, не кричала, а только безумно расширенными глазами смотрела на отца, на Михаила. Старик поднялся, но сейчас же ему в грудь уперся штык. Федор Григорьевич, не чувствуя боли, рванулся. Раздирая кожу, штык вонзился в тело. Оттолкнув винтовку, Федор Григорьевич кинулся к Лизе, но удар по голове опрокинул его навзничь. Потом показалась черная точка. Она ширилась, росла, затмевала свет. От второго удара Ковров потерял сознание.

Очнулся он уже утром. Около постели сидел Михаил. Он тяжело дышал, сгустки крови запеклись в волосах. Кожа на лбу была рассечена и кровоточила.

— Где Лиза? — задыхаясь, спросил старик. Резко закололо в груди. Он застонал. Михаил, ничего не отвечая, глухо зарыдал, припав вздрагивающей головой к худым коленям старика.

Солнце вставало ясное. Утро было безоблачным. Чистое небо сияло прозрачной голубизной. Светлый луч дошел до разбитой чашки, осветив хрупкую фигуру японки, нарисованную на темном фоне горы и изумрудной зелени бамбука. Старик закрыл глаза. Ему было больно смотреть на мир. Медленно поднявшись с кровати, не отвечая на тревожные вопросы Михаила, Федор Григорьевич, шатаясь, прошел в передний угол. Едва не упав, он достал из-за божницы сверток. Обессилев, грузно опустился на скамью. Кружилась голова. Надсадно стучало в висках. Медленно развернув бумаги, Федор Григорьевич достал паспорт и в первый раз за много лет, прошедших со смерти жены, сам того не замечая, заплакал.

Майор Сгибнев встретил комиссара и начальника штаба, опередивших полк, возле одинокого белого валуна. Узнав, что «пока все в порядке», майор сообщил: начальник штаба армии определил место привала здесь и дал маршрут полку. Теперь известно, куда идти. Он задумчиво смотрел на лежавшую перед ним карту, где, перерезая синие змейки ручейков, голубые пятна болот и коричневые полосы сопок, вилась ярко-красная линия предстоящего пути полка.

Из-за дальней сопки показался автомобиль и вскоре остановился возле валуна. Плотников, придерживая битком набитую полевую сумку, вылез из кабины и подошел к командиру.

— Анализ сделан, товарищ майор. Результат положительный. Крысы, — он понизил голос и оглянулся на пустынные сопки, — заражены содоку.