— Забавляешься? — Вакулин подошел к столу, за которым сидел Попов.

— Садись, — гостем будешь! — хмуро пригласил хозяин и, не повышая голоса, бросил остальным: — Ослобоните помещение!

Сказано это было тихо, но тем не менее дошло до каждого, и на миг в дверях образовалась толкучка.

— Почему не пошел на Камышин? — злым шепотом спросил Попов. — На рожон лезешь?

Вакулин молчал, и лишь капельки пота на носу выдавали его волнение. Не получив ответа, Попов забористо выругался.

— Напрасно ругаешься, — руганью ты ничего не докажешь, — спокойно (это спокойствие стоило Вакулину немалых усилий) заметил он.

— У меня есть доказательства посильнее, — крикнул Попов, выхватывая из кобуры наган.

— Ну-ну! — изловчившись, Вакулин схватил руку с револьвером. Грохнул выстрел. Завизжала срикошетившая пуля. Затрещали ножки опрокинутого стола.

— Отдай наган!

— Возьми! Дурак!

— Ты больно умен.

Вбежавший Панька Резаный ничего не понял.

— Чегой-то стреляли? — спросил он.

— На спор, в таракана, — засмеялся Попов.

Из Беляевки банда продолжала двигаться на восток к железной дороге Саратов — Астрахань.

На подавление мятежа было брошено много частей — по следам банды шел, не отставая, батальон 229-го стрелкового полка в составе 520 штыков и 36 сабель конной разведки, с 5 пулеметами и 2 орудиями. С юга подходили три роты 232-го стрелкового полка при 6 пулеметах; в район Иловатки прибыл второй батальон 228-го стрелкового полка и, наконец, из Саратова на станцию Палласовку[44] перебрасывался по железной дороге 74-й батальон — 500 штыков при одном пулемете, но не во всех этих частях личный состав был надежен. Наряду с ротами и батальонами, действительно преданными Советской власти, были части, сформированные из вчерашних дезертиров, морально неустойчивые, недисциплинированные, и это обстоятельство, предрешив ряд тяжелых поражений, позволило банде окрепнуть, вооружиться, вырасти во внушительную силу и еще более усугубить голод и разруху в Заволжье. Кроме того, у красного командования в этот начальный период мятежа не было единого плана борьбы с Бакулиным, и отряды действовали сами по себе.

Прибывший в Палласовку 74-й батальон, не успев выгрузиться, был атакован вакулинцами и после короткой перестрелки сдался. Такая же участь постигла батальон 229-го полка. 23 января он принял бой в десяти верстах восточнее Палласовки и был разбит. В руки мятежников попали два орудия и четыре пулемета. Спаслись лишь конные разведчики. Разгромив эти части, Вакулин направился было к Новоузенску, но, уступив настояниям Попова, повернул обратно и через несколько дней взял Камышин.

Складов оружия и боеприпасов в городе не оказалось. Не оправдалась и надежда на пополнение, — никто из камышан, кроме освобожденных из тюрьмы уголовников, не записался в банду.

Федорчук составлял список добровольцев.

— Фамилия?

— Рожков.

Федорчук поднял голову — знакомая фамилия. Мгновенно вспомнилось дело об убийстве командира отряда Мартемьянова. Да, это тот самый Рожков, который, приревновав командира к своей любовнице, пришел среди бела дня к нему на квартиру и застрелил спящего. Рожкова тогда арестовали, посадили в тюрьму, а сейчас он оказался на свободе.

— А-а, старый знакомый! Здорово! — неожиданно воскликнул Рожков.

У Федорчука екнуло сердце. Неужели узнал? Быть не может! За время следствия Федорчук один-единственный раз заходил в комнату, где велся допрос. Тогда Рожков сидел у стола, ярко освещенный настольной лампой с повернутым в его сторону рефлектором и не мог не только запомнить, но и рассмотреть Федорчука.

— Иль зазнался, что своих не признаешь?! Малину у Кашемирихи помнишь? В Астрахани.

У Федорчука отлегло от сердца.

— Слушай, друг, ты что-то путаешь, — спокойно ответил он. — Я — лопуховский и в Астрахани отродясь не бывал.

— Заливай кому-нибудь другому! А в Дубовке на мокром деле не ты погорел?

— Нет, не я.

Рожков отступил на шаг и минуты две с недоумением разглядывал «писаря».

— Холера тебе в бок! Пожалуй, я и впрямь обознался, — воскликнул он. — Но до чего же схож! А брата у тебя нет?

Утром 7 февраля Вакулин оставил Камышин и весь день занимался вербовкой добровольцев в слободе Николаевской. Здесь ему повезло. В дореволюционное время слобода Николаевская славилась своими базарами и ярмарками. Из степи везли сюда зерно, кожи, мясо, масло, шерсть, гнали табуны скота, с верховьев Волги сплавляли лес, металлоизделия, промтовары, мануфактуру. Сотни местных перекупщиков кормились торговлей и, очутившись при Советской власти не у дел, мечтали о возвращении старых порядков.

Пока банда топталась между Камышином и Палласовкой, командование Заволжским военным округом успело создать сильный заслон по течению реки Еруслан и занять воинскими частями ряд железнодорожных станций от Красного Кута до Кайсацкой, то есть закрыло банде пути на северо-запад, на север и на северо-восток. Свободным оставался ход на юг в малолюдные астраханские степи, но банде там делать было нечего, — ее привлекали населенные места, богатые продовольствием.

Первая встреча вакулинцев с преграждавшими им путь частями Красной Армии произошла на хуторах западнее Палласовки. Стоявшие там подразделения 28-й стрелковой бригады встретили бандитов огнем и отбросили их вспять; на следующий день повторилось то же самое. Тогда вакулинцы двинулись на юг и, перевалив близ станции Кайсацкой железную дорогу, неожиданно повернули на северо-восток к Новоузенску. Это был ловкий маневр: благодаря ему оставался в стороне заслон по реке Еруслану, обрекались на бездействие гарнизоны на железнодорожных станциях и получался значительный выигрыш во времени. Только благодаря наличию в этом районе железных дорог удалось быстро восстановить положение и снова окружить бандитские части в треугольнике Палласовка — Красный Кут — Новоузенск…

В Александровом Гае приведенный Щегловым эскадрон влился в 26-й кавдивизион ВНУС. В предвидении близких операций настроение у Щеглова несколько улучшилось. Кроме того, зуб уже не болел, и можно было безбоязненно есть, дышать, разговаривать. Если бы еще узнать, что заставило Устю сломать любовь, счастье! «Может быть, все же проклятая загадка объяснится? Адрес свой я оставил, и в случае, если она вернется в Гуменный, то напишет. А почему бы ей сейчас не написать? Все они такие — скрытные, с недоступной душой, с. запертыми на замок мыслями. Вон идет ясноглазая, ласковая, хорошенькая, а узнаешь поближе, — не обрадуешься», — рассуждал сам с собою Щеглов, возвращаясь из штаба дивизиона в эскадрон. Во взводах он распорядился:

— Проверьте-ка седловку и вьюки. Не сегодня-завтра выступать.

— На Вакулина? — спросил Кондрашев.

— Да.

Комвзвод ожесточенно скреб затылок:

— У меня такой вопрос: что, если подослать к Вакулину решительного человека и угробить, без всякого боя, без большой крови то есть? А? Ведь этак проще. А человек бы такой нашелся.

— Ты думаешь, что всё дело в одном Вакулине?

— А в ком же? Право слово! Без него банда непременно разбежится, как овцы без пастуха.

Щеглов засмеялся:

— Чудак ты, Константин! На место Вакулина сейчас же другой найдется, потому что бандитизм порождается не желанием одного человека, а волею некоторых слоев населения, главным образом кулачества.

— А я думал… — не докончив фразы, Кондрашев покрутил головой.