Михаил не хотел посылать парторга: такими людьми рисковать нельзя. Но кто, кроме Элвадзе, справится с этим серьезным поручением? Тут необходимо хладнокровие и смелость.

Михаил расцеловал товарища, посоветовал:

— Говори, что я — командир дивизии. Немцы больше испугаются, посговорчивее будут.

Элвадзе взял электрический фонарик, поднял на палке флаг — белую портянку и вылез из подвала.

Михаил беспокоился. Друга верного потерять — все равно, что сиротой остаться. Страшные люди фашисты, законов не признают. Единственная мысль утешала: немцы сдадутся, так как понимают, что попали в ловушку.

Михаил присел возле Тахава, набивавшего диск автомата патронами.

— Как ты думаешь насчет Элвадзе? — спросил он башкира.

— Убьют, сволочи, — сказал Тахав и положил набитый диск в сумочку. — Что теперь делает Эрна? Как ты думаешь?

— Сгинь ты со своей Эрной! — рявкнул Елизаров. — Ты понимаешь, куда пошел парторг?

— Фрицу мозги править, — отозвался Тахав. Элвадзе в это время входил в коридор второго этажа. Его схватили немецкие солдаты, повели к командиру полка. Медленно и спокойно произнося слова, он объяснил полковнику Кандлеру:

— Командир энской дивизии полковник Елизаров приказал мне передать; здание оцеплено и подготовлено к взрыву. Если хотите спасти жизнь своих подчиненных, то предлагается вам сложить оружие.

Полковник, видимо, знал русский язык, так как он точно повторил сказанное по-русски, как бы взвешивая услышанное.

— Ультиматум? — спросил Кандлер.

— Нет, это личное послание полковника Елизарова, — ответил Элвадзе, чтобы не запугать немца словом «ультиматум».

— Кавалерийская ваша дивизия?

— Казачья дивизия особого назначения, — ответил Элвадзе.

Кровь ударила в голову Кандлера. Слова «особого назначения» каким-то острием врезались в уши. Он подумал, что в дивизии особый сорт казаков и офицеров. Немец поинтересовался:

— В чем особенности дивизии, какое имеет вооружение и численность?

Элвадзе, не задумываясь, ответил:

— Господин полковник, я не могу сказать этого. — Я уполномочен только передать вам предложение моего командира и получить ответ.

Кандлер нахмурился, постучал пальцами по столику, тяжело вздохнул, закурил и устремил взгляд себе под ноги. Волнуясь, прошелся несколько раз взад и вперед, сел на стул, выпил кружку воды. Он, Кандлер, офицер старой школы; генералы, под началом которых служил, год назад расплатились головами за то, что не поверили в военную удачу Германии и открыто сказали об этом. Кандлер достал из кармана маленький флакончик, открутил миниатюрную целлулоидную пробку, понюхал и сказал:

— Я об условиях буду говорить только с равным мне по званию, передайте это командиру вашей дивизии.

— Будет передано, — отчеканил Элвадзе, красиво повернулся и направился к выходу.

— Вернитесь! — крикнул Кандлер.

Элвадзе неторопливо повернулся, подошел к немецкому полковнику, звякнув шпорами, внятно произнес:

— Я вас слушаю, господин полковник.

У Кандлера возникло желание узнать о достоинствах командира особой дивизии. Элвадзе ответил, что это не секрет и он может сообщить все, что знает о нем.

— Полковник Елизаров молодой, еще тридцати лет нет ему. Он окончил кавалерийское училище, затем военную академию. Начал воевать майором, за время войны дослужился до полковника, имеет много наград, очень требовательный, но чуткий, зря не обидит, знает немецкий язык, страшно смелый. Служил под началом генерала Доватора.

— Доватора, — протянул Кандлер, много слышавший о грозном «казачьем генерале», наводившем страх и ужас на немцев.

— Принимал участие в Сталинградской битве и пленении Паулюса.

— Паулюса? — вздрогнул Кандлер. — Заслуженный полковник Елизаров…

— Прошу извинить меня, господин полковник, — козырнул Элвадзе. — Разрешите идти?

Кандлер кивнул в знак согласия и добавил:

— Решение мое я вам сказал.

Элвадзе вернулся в подвал. Михаил и Тахав бросились его качать, подбрасывая вверх. Мыслимо ли дело: вернулся живым из лап врага! Элвадзе все, до мелочей, рассказал о своей встрече с немецким полковником.

— Седой уже, а о вежливости забыл, — сказал он. — Даже папиросой не угостил. Настроение, видать, грустное у него, волнуется. Нюхал что-то для успокоения нервов. В общем вывод такой — назвался шашлыком, полезай в рот. Назвался полковником — будь полковником. Придется до конца держать марку.

До рассвета оставалось часа два. Михаил решил послать Тахава в штаб полка с донесением, повторил свою просьбу о танках и приказал передать старшине, оставшемся с коноводами, чтобы тот принес погоны. «Да захвати этого субъекта», — указал командир эскадрона на пленного немца, давно уже уснувшего в углу.

Вскоре пришли Кондрат Карпович и Яков Гордеевич. Старые солдаты не разлучались, не отставали друг от друга. Им надо было находиться возле коней, но казакам не сиделось в обозе. Появившись в подвале, они по всем правилам доложили, что хозяйственные дела в полном порядке, что кони сыты. Кондрат Карпович передал Михаилу погоны. Командир эскадрона спросил:

— Значит, Орлов одобрил мое решение?

— Полностью, но сказал: рискованное дело, едят тя мухи, — тихо проговорил Кондрат Карпович.

— Так и сказал?

— Нет, тут я добавил сам.

— Орлов передал, — вмешался Яков Гордеевич, — что полковнику не полагается идти на переговоры одному. При нем должен быть адъютант.

— Это точно! — подхватил Кондрат Карпович. — Немец форму понимает.

— Кого же взять? — раздумывал Михаил, прикалывая к военной форме ордена и медали, которые догадался выпросить в штабе Кондрат Карпович.

— По солидности Кондрат Карпович — подходящий апостол, — шутил Яков Гордеевич. — Вид грозный. Усы как у льва.

— А тебе такие за всю жизнь не отрастить, — поддел Кондрат Карпович старого украинца, покручивая усы.

— Усы-то у тебя, Кондрат Карпович, боевые, но в адъютанты вы не годитесь: не знаете немецкого языка и старовато выглядите. Разрешите мне снарядиться, товарищ командир? — вытянулся Яков Гордеевич перед Михаилом.

Старый казак вскипел. Задето его самолюбие. Хотя он прожил более пятидесяти январей, но не считал себя старым. Да и вид у него еще молодецкий. У него ни одного седого волоса. Усы закручены, как бараньи рога.

Кондрат Карпович сердито посмотрел на своего ехидного друга и сурово сказал, чтобы сразу отбить у него охоту идти к немцам:

— Ты сначала, Яков Гордеевич, вырасти вершков на десять и отрасти усы да смахни свою козлиную бородку, тогда я посмотрю. В таком образе ты не казак, а отшельник. А за годы мои не пекись. Годы мои генеральские.

— А ежели немец тебя того, — приставил Яков Гордеевич указательный палец к виску.

— На войне и смерть красна, — резко махнул Кондрат Карпович рукой. — Но бесплатно не дамся. Чуть что — не спущу немцу, кокну.

Этого и боялся Михаил. Старый казак люто ненавидит фашистов. При встрече с ними начинает дрожать от злости. Привык разговаривать с фашистами клинком и винтовкой. А тут во время переговоров, чего доброго, придется сказать «господин немец». Язык не повернется у старого солдата. «При малейшем поводе, — подумал Михаил, — может броситься на немцев, погубит дело».

Яков Гордеевич, наоборот, любит пофилософствовать. Когда случалось встречаться с пленными, он пускал в ход свое красноречие, старался выведать что-нибудь полезное для ветеринарного дела. «Да и опыт обхождения с немецкими офицерами и генералами у него есть», — вспомнил Михаил работу украинца в тылу врага. Еще одна особенность выгодно отличает его от старого казака. Яков Гордеевич — начитанный человек и хорошо знает немецкий язык, может вставить умное слово во время переговоров. Выбор пал на него. Чтобы не обидеть отца, Михаил подчеркнул роль старого казака в подразделении:

— Вы, конечно, лучший кандидат в адъютанты, но эскадрон вам оставлять нельзя, станут боевые дела. От вас зависит все: обеспечение личного состава боеприпасами, продовольствием, коней — фуражом. Попрошу Якова Гордеевича пойти со мной.