— Здоров, Петро… — Он хрипло рассмеялся. — Забываешь старых приятелей. Все деньгу копишь? Угостил бы ради встречи.

Петр недовольно отмахнулся:

— Настроение не то.

— Дела небось плохи? — понимающе улыбнулся Ярохин. — Так это не только у тебя. Перед тобой заходил Семенов из Поддубенки, знаешь его? Так у него тоже не лучше.

Ярохин знал все последние рыночные новости. Они стекались со всего рынка в чайную.

— Что же делать будешь, Петро? Так и прогореть недолго.

— Не каркай, — стукнул кулаком по столу Бычков. — Без тебя душа болит.

— Да ты не обижайся, я же тебе добра хочу. Тут одно дельце есть… — Ярохин оглянулся по сторонам. — Выпить бы неплохо…

— Да где же я тебе выпить-то возьму? До завтра потерпеть не можешь?

— Не могу, Гаврилыч, поверь, не могу. Я знаю, где можно достать. Там и о деле поговорим. Только никому ни-ни. Понял? — Ярохин живо поднялся, пританцовывая на одной ноге. — Пошли.

Приятели молча шли по притихшей улице. Возле большого, сумрачного, из потемневших бревен, дома они остановились и исчезли в темном провале двери.

С тех пор на деревне стали замечать, что Бычков изменился. На базаре появлялся редко, только за покупками…

Осень была холодная и злая. Дожди шли неделями. Земля размокла, по дорогам ни пройти, ни проехать.

Как-то Петр вернулся домой вместе с бригадиром.

— Слушай, Анюта, принеси-ка нам горяченького. А то продрогли мы с Кузьмичом, — попросил он жену.

На столе появился борщ, соленые огурцы, вареная картошка.

— Ну, Кузьмич, по маленькой, что ли?

— А что? Можно.

Петр достал бутылку с мутноватой жидкостью.

— Где это ты раздобыл? — удивился бригадир.

— На станции. На водку не хватило, так пришлось взять это у одной тетки. И недорого. Будь здоров!

Они чокнулись и выпили.

— А что за тетка-то? — продолжал допытываться Кузьмич.

— Тетка как тетка. Две руки, голова. Мы с ней детей не крестили. А тебе-то зачем? — подозрительно покосился Петр. — Председателю доложить хочешь?

— Чудак! Просто сам хотел достать где-нибудь…

— Могу устроить… Это нетрудно.

Возвращаясь домой, бригадир снова и снова вспоминал разговор с Петром.

«Черт его знает, откуда он берет самогон! А какое мне, собственно, дело? Что я, милиционер? А хоть бы и сам варил! Ведь за свои деньги и сахар покупает, и все…»

После самогона было тепло и весело. Даже дождь не казался таким противным.

— Все-таки хорошая это штука, выпьешь — и вроде легче становится. Вот как сегодня: председатель честил с утра, муторно было, а сейчас ничего. А Петр — хороший мужик. И работает ничего, только жмот порядочный. Ну, да все мы не без греха.

С утра у бригадира страшно болела голова, и он забежал к Петру.

— У тебя там не осталось в бутылке? — подмигнул он Бычкову.

— Да есть немного. А что?

— Опохмелиться бы.

— Это можно.

Петр исчез в задней комнате и через некоторое время вернулся со стаканом самогона и соленым огурцом.

— Спасибо, Гаврилыч, выручил ты меня, а то спасу не было, башка трещала! — говорил Петру бригадир, когда они шли на работу.

— Да ладно уж, — отмахнулся Бычков. — Чего там, свои люди — сочтемся. Надо будет — заходи. Выручу.

Так у Петра появился первый клиент. А обслужить он мог многих…

Посреди задней комнаты теперь стоял большой жестяной чан — литров на двадцать. Сверху его прикрывала крышка. Это и был самогонный аппарат.

Сам Бычков не решался продавать свою продукцию, а делал это через бабку Ефросинью из соседнего села. Это была довольно бойкая старуха лет семидесяти. Любители выпить хорошо знали ее дом. Постоянным клиентам самогон отпускался даже в кредит.

Многие знали, что бабка продает самогон, но смотрели на это сквозь пальцы. Бычков же оставался в тени.

— Петя, а может быть, не надо? — говорила Анна. — Ведь нам и без того хватает.

— Ты только помалкивай, — предупредил Петр. — И сыну Славке надо сказать, чтобы не проболтался. Для него и тебя стараюсь, чтоб жизнь сделать вольготную.

И жизнь в доме с каждым месяцем становилась «вольготней»: купили радиоприемник, Славке Бычков подарил велосипед.

Сын не очень хорошо понимал слово «самогон». Самолет, самокат — это ему было понятно. Это были привычные вещи, о которых люди говорили открыто, не таясь. А вот при слове «самогон» отец почему-то обязательно понижал голос.

— Ты, сынок, помалкивай про заднюю комнату. Чтоб никому…

— А почему, бать?

— Вырастешь — поймешь. А пока это тайна. Ты тайны хранить умеешь?

— Умею, — серьезно отвечал Славка.

Так в его жизнь вошла первая тайна. Нехорошая, грязная.

Как только из задней комнаты начинало тянуть сладким запахом, отец посылал его на улицу.

— Поди погуляй. Если кто-нибудь подойдет, прибеги и скажи.

Славке это напоминало игру в войну. Когда кто-нибудь приближался к их калитке, сердце его замирало. «Ну войди, войди же…»

Но никто не входил. Проходил один час, другой. Славке становилось скучно.

И однажды Славка не выдержал и убежал, ничего не сказав. Мимо шли ребята кататься с ледяной горки.

«Прокачусь разок и обратно», — решил Славка и помчался к горке.

Но так уж получилось, что домой он вернулся только поздно вечером.

— Где был? — мрачно спросил отец.

— Я, бать, на минуточку… — начал было Славка.

— На минуточку! — взорвался Петр. — А если кто-нибудь пришел бы в эту минуточку, тогда что?

— А что, бать? — переспросил Славка.

— Посадили бы меня, вот что.

В беззаботную мальчишескую жизнь вошло еще одно слово — «посадили». Слово это вызывало страх.

Ночью Славка проснулся от ужаса. Ему приснилось, будто отца арестовали. Мальчик сел на кровати и заплакал. Ему было страшно.

За закрытой дверью разговаривали. Славка приоткрыл дверь. За столом сидели отец, бригадир Кузьмич и еще один дядька, которого он не знал. На скрип двери все трое мгновенно повернулись.

— А-а… наследник! — Отец был какой-то красный, взлохмаченный. Таким его Славка видел в первый раз. — Входи, входи. Значит, хочешь узнать, что такое самогон? Сейчас узнаешь.

Анны в комнате не было. Ей нужно было рано идти на ферму, и она легла спать. Да и не любила она этих ночных сборищ.

— На, попробуй! — Отец поднес к Славкиному лицу стакан с мутной жидкостью.

Славка отхлебнул глоток. В нос ударил противный запах, обожгло горло. Славка закашлялся, на глазах его выступили слезы.

— Какой же ты мужик, если водку не умеешь пить? Учись, малец, — пробасил незнакомый дядька и, опрокинув в рот полный стакан самогона, аппетитно закусил салом. Славке вдруг стало весело.

— И я так могу! — Он одним махом проглотил оставшуюся жидкость и задохнулся. Он чувствовал, как в рот ему стараются запихнуть что-то.

— Огурцом закуси, — шептал Петр, перепуганный внезапно побледневшим лицом сына, — легче станет.

Славка начал жевать огурец. В голове у него стоял шум, а стены избы начали плавно покачиваться.

К горлу подступил ком. Его начало тошнить. Славка корчился, держась за живот. Казалось, что внутренности выворачиваются наружу. Рядом топтался насмерть перепуганный Петр.

Славка болел почти неделю. Чувствуя себя виноватым, Петр приносил ему гостинцы, рассказывал, сидя у Славкиной постели, разные истории. Анна все эти дни почти не разговаривала с мужем.