— Алеша, я ничего не могу найти, — солгала Валя, краснея, — но дома у меня есть тетрадка, может быть, в ней… В общем, я вечером обязательно разыщу эту книгу…

— Да, не везет мне, — с досадой проговорил Алексей. — Ну что ж, приду завтра, раз уж не получается. Только ты постарайся, Валя. Ну, пока!

Он вышел. Валя смотрела ему вслед и боролась со слезами.

— Мне бы, Валентина Леонтьевна, какую-нибудь книгу поинтересней, роман или повесть, — ничего не отыскав в каталоге, попросил парнишка в ремесленной фуражке. — Хорошо бы про дерево вообще, про лес.

Валя как бы очнулась от раздумья и проговорила так тихо, что сама едва услышала свой голос:

— Возьми «Русский лес», Саша… Хорошая книга.

— Ну, давайте, — согласился паренек.

Валя нашла карточку с фамилией Лебедь А. М., записала название книги, взяла с полки объемистый том и, поставив в карточке номер, протянула книгу.

Лебедь озадаченно повертел книгу в руках, улыбнулся.

— Вы мне Гончарова дали, «Обрыв», — сказал он, возвращая книгу.

Валя, опустив глаза, молча взяла книгу. Исправила запись в карточке. Руки ее дрожали. С пера упала жирная клякса. Валя долго прикладывала к ней промокашку.

Получив, наконец, «Русский лес», Саша довольно сказал:

— Вот теперь правильно! — и ушел развалистой, совсем еще мальчишеской походочкой.

Когда за ним затворилась дверь, Валя беспомощно опустилась на стул и, уткнувшись лицом в стопку газет, сложенных на столе, разрыдалась.

Правый берег Елони не очень высокий, но крутой, у излучин — обрывистый. Наверху высокие ели и пихты. По склонам, похожие на язычки зеленого пламени, сбегают кустики можжевельника вперемежку с молодыми елочками. Набираясь храбрости, кое-где они подступают к самой воде. Молодые, редко разбросанные осинки стыдливо поднимают серовато-серебряные стволы над густой и колючей хвойной зеленью.

Жаркое лето уводит Елонь в сторону от береговых круч. Тогда обнажаются песчаные косы и отмели. В сухой год они выдаются чуть не до середины реки. А совсем рядом с отмелями таятся омуты. Вода в них замедляет свой бег, словно задумывается, заглядывая в себя, в непроглядную свою глубь, и, только вдоволь наглядевшись, бежит дальше, переливаясь струйчатым говорком на перекатах.

Осенью, в пору дождей, Елонь становится гневной и темной. Она буйно радуется ледяному промозглому ветру, косым струям дождя, низким синеватым тучам, стремительно летящим над ней. Хлесткие волны набивают в буром ивнячке кудреватую пену, опоясывая его белой кружевной оторочкой.

Тогда зеленое пламя можжевельника темнеет, ослепленное пожаром осинок, с которых неистовый ветер срывает желтые и багряные листья, швыряя их пригоршнями во все стороны.

Но в полную силу разгуливается Елонь по весне. Когда сходят снега, вода в ней становится рыжей, река вспухает, надувается и идет напролом, подмывая кручи, слизывая огромные оползни. Они с пушечным гулом бултыхаются в воду, и на месте их падения долго еще шипит землистая пена.

Левый берег, поросший высокими соснами, в половодье скрывается под водой до самых деревьев. Берег тот пологий и ровный, и река там течет спокойнее, образуя кое-где заводи, затянутые травой и кувшинками. Когда солнце опускается к горизонту, берег начинает светиться. Солнце зажигает сосновые кроны и прямые стволы оранжевым пламенем. Вот и сейчас они словно пылают.

За стволами елей показалось светлое платье. На кручу вышла девушка и остановилась, вглядываясь в противоположный берег. Толстые светлые косы тугими жгутами уложены на затылке. Серые глаза задумчивы и немного печальны.

Обходя кусты можжевельника, придерживаясь за стволы осинок, она сошла к реке и остановилась у самой воды, пушистой пихтовой веточкой отмахиваясь от комаров…

Напрасно Варвара Степановна уговаривала выспаться как следует с дороги: Таня отказалась наотрез.

— Пойду лучше воздухом подышу, — сказала она.

Иван Филиппович посоветовал сходить к Елони, которую северогорцы справедливо считают самым красивым местом во всей округе.

Река неторопливо размывала вечернее солнце. Оно растекалось блестящими чешуйками ряби. Чешуйки бежали к берегу и погасали, оставляя после себя светло-синие лоскутья неба, лениво бегущие в ивнячок. У Таниных ног блестела мокрая галька и чуть слышно плескалась вода.

Таня подняла несколько камешков. Они лежали на ладони как лакированные. Девушка долго любовалась ими, потом стала подбрасывать в воздух, ловя на лету.

«Если ни один не оброню, всё будет хорошо», как в детстве, загадала Таня. — Все будет хорошо, — следя за полетом камешков, повторяла она. Камешки взлетали, блестя на солнце, и послушно ложились на ладонь.

Вдруг синяя кругленькая галька озорно сверкнула на солнце гладким бочком и звонко шлепнулась в воду. В стороны побежали разбитые рябью круги.

Таня вздохнула:

— Так тебе и надо, не занимайся ерундой, не задумывай!.. Дура!.. Девчонка!.. А еще инженер.

Скорей бы завтрашний день! Скорей бы за дело, на фабрику! Уйти в работу, утонуть в ней, чтобы не думать о том, что произошло в Москве в самый день отъезда и заслонило всё, как темное облако…

— Георгий, Георгий!.. — прошептала Таня, и камешки с ее ладони скользнули в воду. — Как все это нелепо!..

Она медленно повернулась, чтобы идти назад, и замерла от удивления. Чуть правее поднимался высокий береговой выступ. Он выдавался далеко вперед, как бы врезаясь в воду. Наверху его, свисая корнями над красной осыпающейся громадой и накренившись в сторону реки, стояла высокая ель. Было непонятно, как она держится там, цепляясь за землю всего одной третью своих корней, как бы попирая все законы природы. От этого невероятно легким казался ее громадный ствол со свисающими ветвями, покрытыми серебристым налетом лишайника.

Отыскав боковую тропку, которая привела ее на примеченный выступ, Таня с замирающим сердцем подошла к наклонившейся ели. Осторожно, словно боясь уронить ее, она дотронулась рукой до потрескавшейся коры: «Как она не упадет?! На бесстрашного человека похожа».

Высоко в небе, покачиваясь на распластанных крыльях, проплыл ястреб. Он покружился над елью, сделал несколько кругов над водой. Опустившись ниже, взмахнул крыльями и помчался вдоль реки, поблескивая опереньем. Таня проводила его глазами и вдруг, слабо вскрикнув, испуганно отскочила от ствола ели.

Два черных, немного раскосых глаза почти в упор смотрели на нее снизу. У корней на самом обрыве сидел крепкого сложения парень с волосами, подстриженными ежиком. Лицо у парня было хмурое, почти злое от больших насупленных бровей.

— Кто вы? — прерывающимся от волнения голосом спросила Таня.

— А вам не все равно? — медленно, как будто ему было тяжело произносить слова, проговорил парень. Он отвернулся и прислонился спиной к стволу, обхватив руками колени.

Таня продолжала стоять. Первый испуг прошел, но теперь она чувствовала, себя виноватой в том, что невольно помешала этому человеку. Она не знала, как поступить: просто уйти или сказать что-то в свое оправдание.

— Ну чего стоять-то? — снова оборачиваясь к ней, спросил парень.

Таня повернулась и медленно пошла прочь. Когда она скрылась, парень рывком встал. Это был Илья Новиков. Он часто приходил сюда, на этот выступ, к «падающей ели» — так звали ее северогорцы, — подолгу сидел, обняв руками колени, и о чем-то думал.

Сейчас он стоял неподвижно и глядел на воду. Потом вдруг с размаху бросился на землю, уткнувшись в жесткую траву лицом и обхватив голову сильными большими руками…

Рано осиротевший Илья попал в компанию жуликов, научился воровать и вскоре оказался в трудовой колонии. За два года он перебывал в пяти разных мастерских, но нигде не обнаружил ни рвения, ни способностей к какой-нибудь из профессий. Лишь на третий год, когда попал в музыкальную мастерскую, где делали баяны, впервые почувствовал вкус к труду. Через три года он стал настройщиком и неплохим баянистом. Потом музыкальную мастерскую закрыли. Илья попал в мебельный цех. Новую профессию, конечно, нельзя было сравнить с прежней, но все-таки и это было неплохое дело. Илье полюбились шумные деревообделочные станки, стремительными резцами легко резавшие древесину; он стал фрезеровщиком.