— Господин де Шавере! Какое счастье не просто видеть вас, но видеть в вашем собственном замке. Такая встреча снимает бремя с моей души и притупляет боль упреков, которыми я ежедневно осыпаю себя за то, что не смогла помочь вам в его обретении. Я завидую более достойным друзьям, сумевшим сделать для вас то, в чем мне было отказано силой обстоятельств.

Кантэн поднес к губам длинные, унизанные кольцами пальцы виконтессы.

— Сударыня, если вы не даровали мне удовольствие обрести этот дом, то ваше прибытие сохранило его для меня, что почти одно и то же.

— Ах, нет! За это вы должны благодарить генерала Гоша.

— Но от чего мы вас избавили, мой друг? — снова спросил генерал Гош. — Рассказ за вами.

— Он не слишком занимателен.

Стоя в центре окружившей его группы, Кантэн кратко, без лишних подробностей, рассказал о случившемся. Полагая, что он купил Шавере, местные крестьяне пришли расправиться с ним, как обычно расправляются с покупателями национальной собственности.

— Если после нашего отъезда они снова примутся за свое, — заметил Гош, — вы сможете воспользоваться плодами нашей помощи лишь временно.

— Да, если они не решат, что отряд республиканских драгун пришел мне на выручку по чистой случайности.

— Урок был суров, — рассмеялся Умберт. — Мы разбили несколько голов ударами наших сабель.

— Сабель, — добавил Гош, — которые, благодарение Богу, больше не будут применяться в этой братоубийственной войне.

Объяснения этого туманного высказывания пришлось ждать, пока не закончился ужин, прошедший гораздо лучше, чем можно было рассчитывать, принимая во внимание его неожиданность и политические убеждения домочадцев Кантэна.

Чтобы накормить республиканских офицеров и сопровождаемую ими даму, из кладовой пришлось извлечь почти всю имевшуюся там провизию. Мартон с помощью Шарло и одного из бретонцев подала на стол, пусть непритязательный, но вкусный ужин, а Кантэн украсил его несколькими бутылками испанского вина, с незапамятных времен хранившегося в погребе замка.

Когда с едой было покончено и грубоватые республиканцы из свиты Гоша под влиянием винных паров стали утрачивать внешний лоск, виконтесса попросила разрешения удалиться. Кантэн вскочил из-за стола, чтобы проводить ее. Гош поднялся вместе с ними.

Оставив остальных за столом под опекой Шарло, виконтесса и двое мужчин прошли в «павлиний» салон, где в канделябрах уже горели свечи, а в камине пылал яркий огонь. Виконтесса, высокая, гибкая, в коротком, наподобие мужского, золотисто-коричневом жакете, с восхитительной грацией двигалась по прекрасной комнате, где зеленые, голубые и золотые тона украшавших ее гобеленов повторялись в парчовых портьерах окон и в мягком обюссонском ковре на полу.

— Похоже на покои в Версале, — сказала виконтесса. Гош, знакомый с Версалем не дальше конюшни, улыбнулся в знак согласия.

— Не ирония ли судьбы, — сказал он, — что толпа, которая не так давно сожгла бы этот замок лишь потому, что в нем обитает дворянин, сегодня вечером едва не сожгла его на том основании, что нынешний его обитатель дворянином не является? Впрочем, кто стал бы искать последовательности у толпы?

— Неужели этот вопрос задает республиканец? — шутливо заметила виконтесса.

— Республиканец, который оставил свои иллюзии в тюрьме Консьержери [Консьержери — знаменитая парижская тюрьма, куда в годы Террора заключали осужденных на казнь перед их отправкой на эшафот], когда жалкие демократы, которым он служил, страшась его популярности, хотели отправить его на эшафот. Их преемники мне также не по душе — те, кто послал меня умиротворять эту страну, заливая землю кровью французов.

— Умерьте ваше озлобление, — попросила виконтесса. — Ведь теперь вас избавили от этой гнусной задачи.

— Она никогда не годилась для человека, стяжавшего лавры в битвах с врагами Франции. Такие вещи я не забываю. Даже сейчас примирение диктуется соображениями сиюминутной целесообразности, а не здравым смыслом, как должно быть.

— Но раз все-таки примирение, к чему такая горечь? Поменьше думайте о том, что вы должны были бы делать, и побольше о том, что вам делать предстоит.

Гош снисходительно улыбнулся и обратился к Кантэну:

— Редкая женщина, господин де Шавере. Та, чьи глаза различают лишь главное направление.

— Главное направление? Что это значит?

— Да то, что я еду в Ренн, чтобы заключить мир пером, а не шпагой, и вместо моря крови пролить немного чернил.

— Но с кем вы намерены заключить мир? — спросил Кантэн в замешательстве.

— С кем? А с кем мы воевали? С роялистами, разумеется. Неужели Шавере такая глушь, и вам неизвестно, что происходит в мире?

— С роялистами? — у Кантэна вытянулось лицо. — Интересно, кого вы имеете в виду?

— Я имею в виду роялистов Бретани, Нормандии, Мена и Анжу. Разве есть еще и другие?

— И Республика надеется заключить с ними мир?

— Надеется? — Гош беззаботно рассмеялся. — Берите выше. Объявлено перемирие. Созвана конференция. Граждане представители Республики едут на встречу с роялистскими вожаками, трехцветная и белая кокарды вот-вот сольются в братском объятии.

Кантэн недоверчиво улыбнулся.

— Мое отношение к чудесам во многом совпадает с отношением к ним святого Фомы [Святой Фома — святой, прославившийся тем, что не поверил в воскрешение своего учителя Иисуса Христа, и Христос, явившись ему вторично, показал Св. Фоме свои раны и заставил его вложить в них пальцы. В переносном смысле — человек, верящий чему-то только тогда, когда он может «потрогать это руками»].

— И тем не менее, оное чудо свершилось. На мирном договоре недостает только наших подписей.

— Боже мой! А условия?

— Всеобщая амнистия, свобода вероисповедания, прекращение рекрутских наборов — с нашей стороны; признание Республики и подчинение ей — с их. Таким образом, конец разбоям и гражданской войне и восстановление спокойствия в стране.

Кантэну вдруг показалось, что и комната с гобеленами, и грациозная женская фигура в золотисто-коричневом жакете на фоне зелено-голубых портьер, и подтянутый, мужественный солдат в облегающем синем сюртуке — не более чем призрачные видения, а слова Гоша — порождение того же фантастического сна. Пюизе в Лондоне, Корматен — его представитель в Бретани — были реальностью, перед которой рассеялись ночные грезы.

Но вот Гош снова заговорил, и его голос вернул Кантэна к подлинной реальности.

— Я только что из Нанта, где Шаретт уже подписал мир. Стоффле, который командует католической армией Анжу, еще упрямится и, чтобы уговорить его, к нему отправили Буарди.

Это было невероятно. Но впереди было нечто еще более невероятное.

— Что касается Королевской католической армии Бретани, то я уже обсуждал предварительные условия мира с господином де Корматеном, их генерал-майором, как он себя называет. Он ведет всех главарей шуанов, человек двести, чтобы встретиться с нами в Ренне.

— Господин Корматен! Это с ним вы обсуждали предварительные условия мира?

Увидев, на лице Кантэна ужас, Гош рассмеялся.

— Дорогой господин де Шавере, кажется, я поверг вас из изумления в еще большее изумление.

— Вы правы. Чтобы господин де Корматен согласился вести переговоры с Республикой...

— Согласился! — перебил Гош. — Да он сам обратился к нам с таким предложением. Он оказался хорошим французом, много делающим для мира. Именно он был главным посредником в умиротворении Шаретта и с тех пор старается добиться тех же результатов на правом берегу Луары.

— Корматен! Это сделал Корматен! Невероятно!

— И тем не менее, можете мне поверить, что это так.

— Должен верить, поскольку вы говорите так определенно.

— И я уверена, что вы вместе с нами радуетесь, что кровопролитию пришел конец, — вмешалась виконтесса.

— О, разумеется, разумеется, — согласился Кантэн.

Гош и виконтесса занялись беседой. Кантэн словно не замечал их. Его мысли обратились к последней встрече с Корматеном и Тэнтеньяком в Ла Нуэ, и он вспомнил, с каким пессимизмом отнесся барон к усилиям Пюизе. Тогда Кантэн приписал это упрямству Корматена. Но теперь он понял причину. Барон уже тогда ступил на путь предательства. В то самое время, когда Пюизе в Лондоне подготавливал военную экспедицию для поддержки армии Бретани, Корматен, его агент во Франции, прилагал все возможные усилия, чтобы развалить эту армию.