И Кантэн достал из шелкового бумажника один из векселей на Амстердамский банк, которые он получил в результате визита, нанесенного мистеру Томасу Куттсу.

— Но он ничего не стоит, пока я не сделаю передаточную надпись. На это не потребуется много времени. Столько же, сколько потребуется вам, чтобы поставить свою подпись под документом, признающим справедливость моих притязаний.

Видя, как перед его глазами пляшет цифра «100 гиней», Общественный обвинитель скривил губы.

— Досадно! — пробормотал он. — Чрезвычайно досадно. Повторяю: конфискация зарегистрирована. Теперь только посредством покупки вы можете стать владельцем своего имения. Но в этом случае оно стало бы вдвойне вашим: на основании покупки и по праву наследования.

Гражданин Бене предложил Кантэну открытую табакерку. Господин де Морле отказался, нетерпеливо взмахнув рукой.

— И какова же цена?

— О, цена, конечно, чисто номинальная. Я мог был повторить уже названную мною сумму — пять миллионов ливров. Тогда, падение курса национальной валюты было бы вам на руку. В золоте это сегодня не больше двух тысяч английских гиней. Сущий пустяк. Смехотворная цена. Меня могли бы упрекнуть за нее. Но что поделаешь! — он пожал плечами. — Покупателей нет, и нации приходится довольствоваться тем, что она может получить. Послушайте, гражданин, вы можете приобрести имение за пять миллионов ливров, или две тысячи английских гиней. К завтрашнему дню я вам все устрою. Ну и, разумеется, небольшие комиссионные в размере тысячи гиней, как мы договорились.

Итак, в обмен на векселя — два с передаточной надписью на Национальное казначейство, один на гражданина Бене, — Кантэн получил документ, подтверждающий его права, и с ним в кармане вновь появился перед высокими чугунными воротами, за которые во время своего предыдущего визита был беспардонно выставлен.

В ответ на звон колокольчика залаяла собака, и вскоре все из той же низкой двери в левом крыле, что и тогда, показался дворецкий Лафон, на сей раз в компании рычащего темно-каштанового мастифа.

Сквозь решетку ворот он внимательно посмотрел на сидевшего в седле Кантэна.

— Кто вы такой? Что вам надо?

— Владелец Шавере. Откройте ворота.

По взгляду Лафона было заметно, что он узнал Кантэна.

— Так это снова вы!

— Память у вас лучше, чем манеры. Откройте ворота, говорят вам.

— Еще чего! Нация — вот кто нынешний владелец Шавере, и мне поручено присматривать за ним.

— С сегодняшнего дня уже нет. Я сам займусь этим вместо вас.

Кантэн нагнулся в седле и протянул бумагу между прутьями решетки.

Лафон вслух прочел ее:

— «Предъявитель сего, гражданин Кантэн Морле, посредством покупки приобретя во владение...»

Дворецкий прервался и, злобно ухмыльнувшись, поднял глаза на Кантэна.

— Понятно. Покупатель национальной собственности. — Он мрачно рассмеялся. — Надеюсь, вы будете пользоваться ею дольше, чем обычно случается в наше время.

— А пока откройте ворота.

— Конечно, конечно. Ворота.

Лафон повернул ключ в замке и, прикрикнув на собаку, отворил одну створку ворот.

Кантэн оставил своих шуанов на переднем дворе, распорядившись отвести коней в конюшню, и в сопровождении угрюмого Лафона, с явной неохотой исполнявшего обязанности проводника, пошел осматривать дом.

Здание было построено во времена Людовика XIII, однако большинство его просторных комнат было заново отделано в стиле Людовика XIV. Исключение составлял широкий вестибюль с элегантными пилястрами, черно-белым мраморным полом и большим камином, верх которого украшал щит герба Шеньеров с изображением дуба. С обоих концов вестибюля широкая мраморная лестница, покрытая выцветшим красным ковром, вела на галерею, окаймлявшую его с трех сторон. Столовая, обшитая потемневшими дубовыми панелями и обставленная массивной мебелью, также сохранила свой первозданный вид. Все остальные помещения были отделаны в более легкомысленном стиле позднейших времен. Кантэн прошел через анфиладу комнат первого этажа, обитых шелком и увешанных гобеленами в причудливых рамах с затейливой резьбой: зеленую комнату, розовую комнату, комнату, известную под названием павлиньей, — по рисункам, вытканным на шелковых панелях стен, обезьянью комнату — ее украшали гобелены с изображением резвящихся на деревьях обезьян. В некоторых комнатах мебель и люстры были затянуты полотняными чехлами, а в других — доступны пыли, которая толстым слоем покрывала все в этом запущенном доме, что наряду с разбитыми зеркалами, поломанными рамами картин к порванными гобеленами портило едва ли не каждую из его великолепных комнат.

В течение ближайших дней основной задачей Кантэна было навести в своем новом жилище хотя бы относительный порядок, что он и поручил молодым крестьянам, предоставленным в его распоряжение Тэнтеньяком. Их выбрали среди тех, кого бурные события того времени лишили родного очага и крыши над головой и кто не просто хотел, но был рад сменить кочевую жизнь лесного обитателя на более комфортабельное существование. Ими руководил пожилой шуан по имени Шарле, в прежние времена служивший чем-то вроде сенешаля в замке Плугастель, сожженном «синими» в девяносто третьем году. Служба в Шавере позволила ему вновь соединиться с женой и дочерью, благодаря чему Кантэн получил еще двух преданных слуг.

После наведения порядка в самом замке пришел через заняться имением. Было необходимо познакомиться с испольщиками и другими арендаторами, а также просить помощи Ледигьера в подыскании нового дворецкого, поскольку Лафона Кантэн немедленно рассчитал. Кантэну предстояло еще одно важное дело: визит в Гран Шэн; он откладывал его со дня на день, ибо отнюдь не был уверен, что ему окажут там радушный прием. Однако вскоре ему стало казаться, что дальнейшее промедление будет выглядеть как забвение и даже предательство истинной цели его приезда во Францию. Поэтому, исполненный решимости ради встречи с Жерменой де Шеньер спокойно отнестись к самому враждебному приему, одним прекрасным апрельским утром Кантэн приказал оседлать коня и выехал за ворота замка.

Он ехал без провожатых. Путь его пролегал по ровной, гладкой местности, испещренной норами полевых обитателей, которых становилось тем больше, чем ближе был берег Майены. Луга зеленели сочной травой — скота почти не было, и ничто не мешало ее буйному росту; пахотные земли, где пустые и заброшенные, где заросшие сорняком, являли картину полного запустения даже на взгляд такого непривычного к сельским трудам человека, как Кантэн. Лишь изредка ему — встречались одинокие селяне, которые хмуро глазели на него и почти никогда не отвечали на его приветствие. Старик, у которого Кантэн осведомился, попадет ли он по этой дороге к броду, пробормотал в ответ что-то нечленораздельное. Языка Кантэн не понял, но по тону и манерам крестьянина догадался, что в любезности его вряд ли можно заподозрить.

Тропинкой, бежавшей вдоль опушки небольшой рощи, он наконец выехал к поющей и сверкающей на солнце реке и, приглядевшись, увидел широкую, покрытую легкой зыбью отмель. Он пустил коня в воду и, преодолев бурный натиск течения, сквозь заросли кувшинок перебрался на противоположный берег. Затем утоптанная тропинка мили через две привела его к строгому зданию из серого камня с одной боковой башней и покатой крышей. Кантэн догадался, что это и есть Гран Шэн.

Видя, что навстречу ему вышел пожилой человек в крестьянской одежде вместо претенциозной ливреи, Кантэн счел более благоразумным объявить о себе на республиканский манер — как о гражданине Морле, и после недолгого ожидания в угрюмом вестибюле его провели в высокую, убранную со строгим достоинством комнату, в центре которой с холодным сардоническим выражением лица стоял Констан де Шеньер.

— Какая честь, господин де Морле! — именно так обратился он к гостю. — Я слышал о вашем прибытии в Шавере. Позвольте вам сказать, что я восхищен вашим мужеством.

Кантэн поклонился.

— Постараюсь не разочаровать вас.

— Вы слишком любезны. Чем могу служить?