— Замолчи, доченька, — сказала женщина и что-то зашептала девочке.

Женщина поглядывала настороженно и сурово. Чувствовалось, что она понимает, кто перед ней. Рауберман некоторое время неподвижно смотрел ей в глаза, а лотом, шагнув к полатям, крикнул:

— Валенки, шуба, хлеб… Бистро дать!

— Нет у меня ничего. Видите, какая бедность, — женщина как-то беспомощно провела рукой перед собой и вздохнула. — Все погибло, и сама вот погибаю от чахотки.

— Фу!.. Зачем хитрость?.. Я не люблю шутки… Давай!

— Так нет же… Где я возьму вам, пан?

— О, швайн!.. Застрелю!.. Ты знаешь, кто мы?

— Знаю. Видела вас когда-то в Калиновке, пан комендант, и вас, — взглянула она на Бошкина, — в волостном гарнизоне…

— Молчать! — воскликнул Рауберман и рукояткой пистолета ударил женщину в грудь. — Ну!

— Не трогайте ее! — закричала девочка и, обхватив мать за голову, прикрыла ее своим телом.

— Успокойся, доченька, успокойся, миленькая, — проговорила женщина и снова что-то зашептала ей на ухо.

— Что вы шепчетесь там? — отозвался с чурбана Бошкин. — Давайте то, что вам говорят.

— Бистро! — подхватил Рауберман и отбросив левой рукой девочку на пол, навел пистолет женщине в грудь. — Давай! Стрелять буду.

— Отстаньте от нее, отстаньте! — взмолилась девочка, вскакивая на ноги. — Она совсем больная, даже встать не может. Я вам сейчас что-нибудь поищу.

Рауберман и Бошкин не успели и оглянуться, как внезапно погасла лампочка, стоявшая на загнетке! Одновременно хлопнула дверь и со двора ворвалась волна ледяного ветра.

Пораженный происшедшим, Рауберман какое-то мгновение стоял неподвижно, будто окаменелый. Затем же, наугад выстрелив несколько раз в женщину, он бросился к двери. За ним, опрокинув чурбан, устремился Бошкин.

Они выскочили из землянки, обежали ее вокруг, пошарили взглядом по сторонам, но девочки нигде не было.

— Расстрелять вас надо! — заорал Рауберман на Бошкина. — Вы есть ворона!

Бегом вернувшись в землянку, они зажгли лампочку, сбросили труп женщины на пол и стали перерывать полати, ища какую-нибудь пригодную одежду. Нашли тулуп, какой-то серый армяк, захватили два одеяла, буханку хлеба со стола и затем, пугливо озираясь, выбежали во двор.

1

Перевод П. Кобзаревского.

Проворные молодые аисты один за другим поднимались в небо. Еще несколько дней тому назад, неуклюже подпрыгивая в гнезде, они только пробовали упругость и силу своих крыльев, а сегодня уже по-взрослому хозяйничали в поднебесье. Степенно и как-то задумчиво они кружились в чистом утреннем небе над Калиновкой.

Вместе с ними летал и их отец. Медленно взмахивая крыльями, он спокойно плавал в кругу своих детей и, казалось, любовался ими.

Старая аистиха стояла на краю гнезда и зачарованно смотрела вверх. Она и сама с удовольствием полетела бы вместе с детьми, если бы не болело крыло, которое после ранения стало таким непослушным. Где уж тут развлекаться?! Хорошо хоть, что хватает силы слетать к речке, к болотам и колдобинам. Не следует натруждать крыло, пусть залечивается рана, ведь скоро, ой, как скоро, придется собираться в большую дорогу — в отлет. Надо будет вести детей… Вон какие они сильные, хорошие!.. И, радуясь, она вскидывала голову, клекотала.

Камлюк стоял у открытого окна и смотрел то в небо, то на макушку старой березы, на гнездо. Аисты отвлекли его внимание от работы, он перестал писать и вышел из-за стола. Все лето он внимательно наблюдал за этой крылатой семьей. Ему было радостно, что в гнезде, которое предвоенной весной было сделано его сыновьями, Павликом и Костей, и Сенькой Гудкевичем, не прекращалась жизнь. Каждый день из окон райкомовского дома он мог наблюдать, как над сожженным, одичавшим переулком, на огромной березе, мирно шла жизнь этой кроткой и дружной семьи белокрылых птиц.

Сегодня он видел, как возмужала эта семья.

Молодые аисты все летали и летали в небе. Казалось, они не знали, как им сложить свои крылья, как приземлиться, и потому всегда так будут кружиться на одном месте. Но вот, обгоняя их, вперед вырвался старый аист. Точно показывая, как надо спускаться, он выгнулся и понесся вниз. За ним устремились молодые аисты. Один за другим они проплывали над березой, над гнездом, словно звали за собой мать, и вслед за отцом летели дальше — к Заречью, на луга. Старая аистиха встретила и проводила их клекотом и потом, как-то неуклюже и торопливо взмахивая крыльями, тоже полетела к речке.

Камлюк оторвался от окна и, тихо ступая, чтобы не разбудить Струшню, который на рассвете вернулся из Родников и теперь спал в соседней комнате, подошел к столу. Несколько минут он стоял задумчиво, прислушиваясь к далекому приглушенному гулу, долетавшему с востока. Раньше этот гул был почти неуловим, теперь же, когда во дворе воцарилась тишина, он снова слышался отчетливо и непрерывно. Сегодня фронтовой гул, казалось, был более сильным, чем в последние дни. Камлюк невольно взглянул на карту, висевшую в простенке между окнами. Взгляд остановился на красных кружках, обведенных вокруг Орла и Белгорода, вокруг многих других городов. Фронт стремительно приближался к Белоруссии. От населенных пунктов Орловщины он извилистой линией расходился на юг и на север. Красные кружки, обведенные вокруг недавно освобожденных городов, мелькали на востоке Украины, на просторах Смоленской, Калининской и Ленинградской областей. Разгромив гитлеровские войска на Орловско-Курской дуге, Советская Армия развивала свое наступление по всему фронту. «Большой, очень большой путь пройден нашими войсками в этом году. Где Сталинград — и вот они уже на подступах к Белоруссии, — Камлюк вдруг перевел взгляд на карту Калиновщины. — Ну, а что мы в своем маленьком районе успели сделать за это время?» В его памяти стали возникать события минувших дней. Припомнился один бой, второй, третий — десятки больших и малых боев, которые пришлось провести в течение зимы, весны и лета этого года. Хотя Калиновщина и была освобождена от оккупантов, тем не менее она по-прежнему жила боевой напряженной жизнью. Враг никак не мог примириться с тем, что в его тылу существует восстановленный партизанами советский район, и все время стремился вернуть утраченные позиции. Приходилось непрерывно вести бои. Калиновщина стала сплошным вооруженным лагерем. Партизанские отряды выросли в два — три раза, в деревнях на базе групп содействия партизанам и групп сопротивления были созданы сильные дружины самообороны. Защищаясь, вооруженная Калиновщина в то же время и наступала. Ударов было много, не счесть. Как-то недавно штабисты подсчитали, что за семь месяцев этого года партизаны соединения уничтожили вражеской техники и живой силы столько, сколько уничтожили за все предыдущее время войны — за сорок первый и сорок второй годы. «Выходит, что мы не сложа руки встречаем приход Советской Армии, — рассуждал Камлюк и, вновь посмотрев на красные кружки вокруг населенных пунктов Орловщины, подумал: — Интересно, как далеко продвинулись наши войска за вчерашний день?» Он взглянул на свои ручные часы. До начала утренних московских радиопередач оставалось еще около сорока минут. «За это время я как раз и окончу писать письмо», — решил он и направился к столу.

Минувшей ночью пришло письмо от Алены Васильевны. Много писем он получал после того, как отыскал ее, но это было особенным — оно шло необычным путем… Камлюк был на аэродроме. Прилетел самолет. Летчик вылез из кабины и неожиданно воскликнул:

— Кузьма Михайлович, да мы же вроде родственники! Десятый раз прилетаю к тебе, но никогда мы так и не побеседовали о своих женах.