И так почти на каждом километре, от деревни к деревне. Десятки встречных — и у всех разнообразные задания, большие заботы.

— Сколько нас! — обрадовался Злобич, откинувшись на спинку саней. — По какой дороге ни поедешь — везде наши. Из всех деревень выгнали гитлеровцев. Загнали их, как в западню, в Калиновку.

— Зверь в западне, но не добит. А для нас — это половина дела, — с ноткой неудовольствия в голосе отозвался Камлюк. — Знаешь, что мне сказали деды в одном колхозе? «Доколе, спрашивают, будете ездить вокруг Калиновки, почему не выгоняете из нее оккупантов?» Как тебе это нравится?

— Здорово! Радоваться надо таким требованиям!

— Конечно, радоваться. Только народу мало пользы от одной такой радости — нужны действия и действия!

— Так мы же не бьем баклуши. Каждый день, каждую ночь где-нибудь да ударим… Вот и сегодня наши у Заречья работают…

— Только бы успешно прошло! — подхватил Камлюк. Он мысленно перенесся к Заречью, увидел Струшню, который сгорбившись продвигается во тьме, ведя на врага партизан. — Я почему-то беспокоюсь… Понимаешь, что значит для нас ликвидировать зареченский гарнизон! Это же фундамент для будущего боя за Калиновку.

— Разобьют. Подготовка была проведена основательная. Да и руководство какое: Струшня повел!.. И Гарнак там, и Новиков… — Злобич бросил взгляд на желтый циферблат своих ручных часов. — Через сорок минут бой.

— Пусть будет тебе, Пилип, удача! — как-то таинственно произнес Камлюк, потом повернулся к Злобичу и добавил: — Знаешь, Борис, как много в моем сердце тепла к Пилипу Гордеевичу…

— Все партизаны готовы носить его на руках.

— Любят. И есть за что… Давно я с ним работаю вместе, хорошо узнал его. Трудолюбивый, вдумчивый и какой скромный… Работать с ним — одно удовольствие: с полуслова понимаем друг друга.

Камлюк умолк, задумался.

Лошади быстро пробежали кустарник и вынесли сани в открытое поле. С пригорков катились обжигающие волны студеного ветра. Справа промелькнула придорожная горбатая верба. Впереди в вихре снежной пыли замаячили крылья ветряной мельницы.

— Вот и родные места, — тепло проговорил Злобич.

— Да, считай, приехали. Минуем только Живой мостик, а там до деревни — рукой подать.

— Говорите — Живой мостик? — переспросил Злобич. — И вам он известен?..

— А что удивительного? Где только не ходил, куда не лазил! Особенно теперь, во время войны… Ну, и этот Живой мостик знаю… Он мне крепко запомнился. Здесь у меня когда-то было одно происшествие. Киномехаником тогда работал… Ехал в вашу деревню показывать кинокартину. Дело было вечером. Не заметил, что мостик поломанный… ну и ясно: и конь, и телега, и я с киноаппаратурой — полетели в ручей. Выбрался я из грязи, как черт, мазаный… Вот какую память оставил по себе этот мостик, — засмеялся Камлюк.

— А знаете, почему он называется Живым? — сдерживая смех, спросил Злобич.

— Рассказывали люди. Будто так называется родник, что вблизи, под пригорком.

— Правильно. И надо сказать, чудесный родник. Воду из него люди на лекарство берут.

— Пил изредка, когда проезжал по дороге. Вода исключительная. И, видимо, действительно в ней есть что-то целебное, — Камлюк помолчал, а потом горячо продолжал: — Земля наша, Борис Петрович, богата, но только мы ее еще недостаточно исследовали. Ну кто бы, скажем, когда-то мог подумать, что на поле вашего колхоза есть такие огромные залежи глины? А мы нашли ее, когда стали искать. Смотри, если бы не война, тут бы уже завод выстроили черт знает какой. Вот так и всюду. Надо больше искать, изучать. Признаться, я об этом часто думаю во время таких вот поездок… Кончится война — обеими руками возьмемся за это дело. Каждый кусок земли исследуем. Возьмем от нее все, чем она богата. И тогда увидишь, как заживут наши люди.

Злобич слушал Камлюка и не заметил, как въехали в деревню. Окрик патруля вывел его из задумчивости.

— Из какого отряда? — крикнул Сенька патрулю.

— Из дружины самообороны.

Камлюк, услышав ответ, с удовлетворением отметил:

— Кравцов старается: организовал охрану как следует.

Деревенская улица была завалена снегом. Где вдоль, где поперек ее пересекали покатые сугробы. А полевой ветер нес с огородов все новые волны снежной пыли и в бешеном вихре кружился у заборов и домов, мгновенно засыпал следы от полозьев и конских копыт. Увязая в снегу, кони храпели от напряжения. Против двора Злобичей снега было особенно много. Огромный сугроб почти до самого верха закрывал ворота, тянулся вдоль двора, гребнем, упираясь в забитые досками окна дома.

— Запустел двор, обезлюдел, — сказал Камлюк.

— Да… — ответил Злобич, сдерживая легкий вздох. — Вот уже больше года прошло, как он осиротел. Мать иногда навещает его и все рвется переселиться назад из Бугров.

— Не стоит торопиться, там спокойней.

Сани повернули в переулок, к пустующим помещениям бывших колхозных ферм. Камлюк и Злобич на ходу соскочили с саней и пошли ко двору Яроцких.

— Открывай, Борис, — сказал Камлюк, когда они остановились у ворот. — Ты ведь здесь, как хозяин.

— Сейчас.

Когда-то Борис знал секрет, как с улицы отпирать эти ворота. И теперь он немедля просунул руку в отверстие. Пальцами нащупал щеколду, отодвинул ее, затем отбросил кол-подпорку. И сразу ветер с огромной силой рванул ворота, ударил ими о стену клети. Борис услышал, как скрипнула в сенях дверь.

— Кто это тут хозяйничает? — послышался голос с крыльца.

— Свои, дядька Макар.

— А-а… Чего же это ты ворота ломаешь? — пошутил старик, протягивая руку Борису. — Почему так поздно? Андрей заждался… — и, увидев Камлюка, заспешил к нему. — Кузьма Михайлович, в хату, в хату скорей. Поди ведь, замерз.

— Еще бы не замерзнуть. Такая холодина, — вмешалась в разговор Надя, которая вслед за отцом выбежала во двор.

Все пошли к крыльцу, но вдруг остановились, подняли головы: с запада, со стороны Калиновки, послышалась сильная стрельба. Камлюк и Злобич, как по команде, взглянули на свои ручные часы, одновременно проговорили:

— Как раз…

Стрельба была сильной; казалось, она ведется где-то совсем недалеко. В морозном воздухе гудело, грохотало от треска автоматных и пулеметных очередей, от частых разрывов мин.

Все минут десять стояли во дворе, прислушиваясь к стрельбе.

— Пусть будет тебе, Пилип, удача! — глядя на запад, тихонько промолвил Камлюк и первым пошел к крыльцу.

10

Камлюк и Злобич заперлись в задней половине хаты и больше двух часов беседовали с Андреем Перепечкиным. Для партизан, по очереди карауливших на улице, да и для всех тех, кто не спал в передней половине хаты, это время показалось вечностью.

— И о чем столько разговаривать? — поглядывая на потемневший циферблат ходиков, беспокоился Макар.

— Наверно, есть о чем. Кузьма Михайлович зря не будет задерживаться, — ответила Надя, штопая рукавицы Бориса.

— Правильно, — поддержал ее Сенька Гудкевич, только что вернувшийся с поста. — Пустых разговоров он не любит. Вы, дядька Макар, видимо, плохо знаете его.

— Как это — плохо? — сварливо запротестовал старик, разглаживая свою пышную бороду. — Если хочешь знать, я помню его вот таким… вот… — протянул он ладонь низко над полом. — И его отца-покойника, пусть будет ему пухом земля, знал. Были добрыми знакомыми. Бывало, когда ездил на ярмарку в Калиновку, обязательно к нему на постой заезжал. Увидит Михайло — от радости не знает, в какой угол меня посадить. Чарку достанет, примет по чести. Вот какой был человек. И сын у него такой же приветливый. На моих глазах вырос человек… А вы говорите — не знаю!..

Неизвестно, как долго ворчал бы дядька Макар, если бы вдруг не скрипнула дверь и на пороге не показался Камлюк. Все утихли, ожидая, что он сейчас начнет укорять их за поднятый шум. Но Камлюк обвел всех спокойным взглядом своих прищуренных глаз и сказал:

— Ну, вот и закончили. — Он посмотрел на старика, усмехнулся и добавил: — Дайте им, дайте как следует, дядька Макар!