«После корана мы с тобой начнем читать Гюлистан и Та-расун-Ниссах и Тарих-Надир».
Теперь Алиев—рассказал парикмахерам Гудрат—надумал снова созвать школьных товарищей. Все, кто ел у него плов пятнадцать лет назад, пускай едят его и сейчас, то есть завтра.
— Где он найдет всех товарищей! Кто умер, а кто уехал. Один стал бо-олыпим человеком, другой на дальнем промысле, третий опять учится... Что касается меня, — с гордостью проговорил Гудрат, — то мне всегда нравилось наше парикмахерское ремесло! От каждого слышишь: «Спасибо, Гудрат, ты меня совсем сделал молодым! Спасибо».
Прижав крепким пальцем штору к подоконнику, он запер ее затем на замок.
А Рамазан пробирался через узенькие Каменистые и Персидские переулки, через глинобитные кварталы, путанно вьющиеся вокруг холмов, мимо темных двориков и старинных мечетей. Люди здесь были еще более любопытны, чем на Ба-лаханской. Они заметили, что у бегущего спрятан'под курткой какой-то предмет.
— Никак не пойму, что за предмет! — с досадой прогово-
рила старая женщина, одетая в черное, как все старые жен щины этого района Баку. — Эй, дорогой, скажи, пожалуйста, что ты там прячешь под курткой?
Рамазан ей не ответил; он задержался только на улице Мирзы Фатали. Здесь Рамазан разыскал богатый каменный дом, очень хороший дом, потому что над входом рука умелого мастера высекла из мрамора виноградные листья. Их хотелось всегда потрогать рукой. Приподнявшись, Рамазан и сейчас коснулся рукой их затейливой красоты. Потом он постучал в окно.
— Кого тебе? — крикнуло несколько голосов.
В хорошем, с виноградными листьями, доме жило много народу. На любой звонок или стук отзывался весь дом.
— Зовите Мамеда Али.
Но Мамеда Али как раз не было дома, Рамазан задумался, затем важно произнес, оглядывая всех жильцов поочередно:
— Скажите Мамеду Али так: завтра вечером его ждет в своем доме Рамазан Алиев! Скажите так: у Рамазана Алиева будет плов.
— Так и скажем, — пообещали жильцы, осматривая со всех сторон оттопыренную куртку Алиева.
Когда-то шумная и даже скандальная Крайнекривая улица была сейчас тиха. Приезжий из Ганджи или Шамхора подумал бы, что такая тишина стояла на ней всегда, словно тут и не дрались никогда, не орали на все голоса. Теперь не поверят, что Миранса не выпускала сына на улицу одного. Сама отводила в школу, сама приходила за ним к вечеру. Из-за того, 470 улица была в старину драчливой, детские годы Рамазана были не веселыми, как нужно, годами, а скучными. Одни сестрицы играли с ним — Гюльназ, Наргиз и Асмет. С тех пор они командуют над ним — не каждая в отдельности, а втроем: не одолеешь.
Дома Рамазана ждала вся семья. Дверь открыла сестра Асмет, а за ее спиной стояли и другие сестрицы. Асмет строго спросила, почему он долго не приходил. И Гюльназ сказала то же самое, и Наргиз:
— Отчего не пришел два часа назад?
Мать ничего не спросила, только обратила к сыну свои слезящиеся, красные глаза. Она была очень стара, ей почти девяносто лет. Она давно не вставала с постели. Ее молчаливый взгляд значил для Рамазана много больше, чем вопросы сестер. Мать ждала новостей, но не торопила сына.-Когда отец пошел навстречу Рамазану, ласково отстраняя дочерей, Ми-ранса и его удержала от вопросов.
— Ты пришел, Рамазан, — сказала Миранса. — Хорошо, что ты пришел, мы будем ужинать.
— Я вас обрадую, — сказал Рамазан.
— Говори скорей, непутевый! — торопили сестры.
— Вот! — показал на куртку Рамазан.
Он ее широко распахнул, и вся семья увидела большой фонарь, на котором с одной стороны повисли два флажка, а с другой — рожок. Сдув со стола пыль, Рамазан бережно положил на него флажки и рожок, затем поставил фонарь.
— Видишь, мать? Мне выдали сигналы.
— Сигналы! — радостно повторила мать.
— Сигналы? — переспросил отец. — Значит, тебя взяли на транспорт?
— Взяли, — ответил Рамазан. — Меня назначили стрелочником. Честное слово!
— Стрелочником! — счастливо повторила Миранса.
— Так тебя в самом деле взяли на транспорт, Рамазан? — сказал счастливый, как и мать, отец.
— Я тебя поздравляю! — крикнула Асмет.
Сестры Гюльназ и Наргиз тоже поздравили брата. А отец подошел к матери и сказал совсем громко, чтобы та не пропустила ни одного звука:
— Миранса! Наш сын Рамазан поступил на транспорт. Я же тебе говорил, что наш Рамазан не простой человек!
Собирая ужин, сестры придвинули стол к постели матери. Сын погладил ее дряхлую голову, поцеловал сухой лоб. Он дал матери пощупать и фонарь, и рожок, и флажки. Она рассматривала полуослепшими глазами необычные красивые предметы и касалась их высохшей рукой.
— Вот так дуют в рожок, — показал Рамазан.
Он заиграл, как музыкант, и Миранса, очень редко смеявшаяся в своей жизни, хрипло, но весело рассмеялась. И теперь она спросила наконец, как же случилось, что его не хотели раньше брать на работу, а потом взяли. И он рассказал Ми-рансе, как пошел в профсоюзный комитет, где председательствует сам С а дых Бадыров.
— Он же меня помнит. Ведь я работал раньше на транспорте.
Бадыров его спросил, где он работал потом, и Рамазан сказал, что много лет, пока был нэп и подрядчики, Рамазан нанимался к ним то землекопом, то каменщиком.
«Верно, теперь другое время, — сказал Бадыров. — С безработицей кончено. И р.аз ты работал прежде на транспорте...»
Он взял листок бумаги и написал двадцать слов нарядчику кондукторской бригады.
— О, от него я пошел к самому помощнику начальника станции Баку-Вторая! Мне устроили экзамен.
— Трудные вопросы? — посочувствовала Миранса.
— Трудные. Но я ответил на все вопросы. Мне сказали так: «Ты можешь выходить завтра на работу». И выдали сигналы стрелоуника... — Он опять заиграл в рожок.
Миранса гладила сына по голове, приговаривая:
— Ты должен был выдержать экзамен. У тебя способности, ты хорошо учил коран.
«Э!» — сказал про себя Рамазан, а вслух проговорил:
— Они сразу поверили, что я смогу работать. Я мечтал поступить на транспорт и поступил.
— И ты не боишься, Рамазан? — тревожилась за сына Миранса.— На такой важной работе нетрудно наделать бед. Надо очень стараться, Рамазан.
—- Твой сын — смышленый человек! — похвастал Рамазан.
— Конечно, ведь ты закончил чтение корана в девять месяцев.
Рамазан подумал, что не скажет никогда матери своих мыслей о чтении корана. Совсем не к чему было торопиться, точно опоздаешь на скорый поезд или на ярмарку в Ганджу. И напрасно радовалась тогда Миранса, напрасно ели плов и пировали. Как и тогда, он не знает значения ни одного слова из всего корана. Они учили его на древнеарабском языке, и смысл книги был спрятан от него за высоким, как небо, забором.
— Я стара, — сказала Миранса, — а у нас радость. У меня не ходят ноги. Кто же теперь сделает плов для гостей?
— У Асмет искусные руки, почти как твои, — ответил Рамазан.— Она приготовит плов. Ведь я уже созвал гостей.
— Пойди умойся! — приказала Миранса.
Он отошел в угол комнаты, где освежил лицо, шею и руки. Он заметил оттуда, как отец перешептывается с матерью. Они все время смотрели в угол. Потом к постели подошли сестры. Рамазан пытался прислушаться, но ничего не вышло. Когда он умылся, его подозвал отец.
— Рамазан, — сказал он, — садись и слушай.
А мать добавила:
— Слушай и подчиняйся, Рамазан. Твоя мать тебе всегда делала добро. Она знает, что ты ее любишь.
— Конечно, — сказала одна из сестер.
Родители, видно, приготовили для него такое, что покажется ему неприятным. Он собрал свои флажки и вместе с рожком и фонарем спрятал в шкаф. Наконец отец произнес:
— Мы решили так, Рамазан. Ты поступил на транспорт — ты должен жениться.
Родители были старыми-престарыми людьми. Они верили прежним обычаям, сыну не полагалось жить своим разумением. Раз судьба Рамазана определилась и он получил хорошую работу, то должен поступить так, как укажут ему отец с матерью.