— Да что же, наконец, произошло, господин генерал? — теряясь в догадках, воскликнула Грета.

Фон Лютце спустился с кресла и, молитвенно стиснув синеватые ладошки с сухими остренькими пальчиками, торжественно-печальным тоном сообщил:

— Я вынужден огорчить вас, дорогая фрейлин Шуппе. Глубоко уважаемый мною ваш жених господин Отто фон Бломберг погиб в борьбе с врагами Германии, с врагами фюрера. Лично я, и не только я, вся Германия скорбит вместе с вами. Мужайтесь! Божественный фюрер вознаградит ваше беспримерное мужество.

И вот тут-то нервы Греты сдали. Уронив голову на стол, она громко разрыдалась. Генерал подбежал к ней и начал торопливо наливать в стакан воду. В кабинет вошел заранее предупрежденный врач. В дверях маячили сочувствующие лица адъютанта и вызванных на прием сотрудников. Все выражали свое соболезнование красивой девушке, неожиданно лишившейся жениха. А Грета плакала, не замечая поднявшейся вокруг нее суеты. Слезы текли по ее щекам, но это были слезы облегчения.

Глава 19

В поисках выхода

Неуверенной походкой тяжело больного человека Грета вышла из подземного города. Адъютант генерала, поддерживая Грету под руку, проводил ее до самой машины. Охранявшие коридоры эсэсовцы удивленно косились на изменившееся от пережитых волнений лицо девушки. Но адъютант кидал несколько негромких слов, и охранники, не требуя пропуска, провожали Грету сочувствующими взглядами.

Адъютант усадил Грету, и машина помчалась по мягкой травянистой дороге в лабораторию «А». Грета сидела, словно окаменелая. Глаза ее были еще красны от недавних слез, застывшее лицо казалось выточенным из белого мрамора. Шофер, слышавший краем уха о несчастье, постигшем начальницу лаборатории «А», поглядывал на нее сбоку, не решаясь заговорить. Да Грете было и не до разговоров. Слезы, хлынувшие из глаз девушки при известии о гибели Отто фон Бломберга, разрядили страшное напряжение, в котором она находилась последние дни. И хотя Грета понимала, что угроза разоблачения лишь отсрочена, она впервые почувствовала, что ей не страшно. Страх остался по ту сторону только что пережитого. Пусть Фриц Гольд доносит на нее. Пусть в любую минуту в лабораторию врываются гестаповцы. Пусть угрожают любыми муками… Живой она им не дастся…

В верхнем отделении лаборатории никого не было.

«Зельц все еще внизу», — с облегчением подумала Грета и, сев на свое рабочее место, опустила голову на столик пульта. Так она и сидела, равнодушная ко всему и только безмерно, нечеловечески усталая. Она не заметила, как из отверстия шахты показалась голова Зельца, как, сев на кольцо горловины, помощник долго смотрел на своего начальника внимательным, изучающим взглядом. Она не расслышала даже, когда Зельц подошел и встал за ее спиною.

— Что случилось, фрейлин? — негромко спросил Зельц.

Грета вздрогнула и подняла голову. Во взгляде Карла Зельца она прочла искреннее участие и готовность помочь. Девушке захотелось услышать дружеское слово, захотелось рассказать все своему немногословному помощнику. Чувствуя, как это желание все разрастается, Грета, стараясь побороть его, усталым голосом ответила:

— Обычное в наше время событие, господин Зельц. Меня известили, что мой жених погиб на Восточном фронте.

Зельц испытующе взглянул в глаза девушки. В ее взоре он не нашел той боли, которая, как бы ни владел собой человек, всегда будет красноречиво говорить о невозвратимой утрате. Заметив недоверие на лице своего помощника, Грета повторила:

— Господин генерал пригласил меня к себе и сообщил, что мой жених Отто фон Бломберг пал смертью храбрых.

Голос выдал девушку: он звучал равнодушно. Грета сама это почувствовала, но, не имея сил разыгрывать роль убитой горем невесты, желая переменить тему разговора, спросила первое, что пришло на ум:

— Скажите, Карл, что произошло на нашей радиостанции перед моим приездом?

Зельц насторожился.

— На радиостанции? Ничего особенного, — пристально взглянув на девушку, ответил он тоном полного безразличия. — А разве что-нибудь случилось?

— Когда я въезжала в Грюнманбург, мимо нашей машины провели под конвоем солдата. Позднее в приемной генерала Лютце я слышала разговор двух офицеров. Я поняла, что расстреляли радистов.

— Расстреляли одного, — с горечью вырвалось у Зельца. — Старшего радиста Макса Бехера.

— Бехера!.. — встрепенулась девушка — Подождите… Макс Бехер… он не работал в Зегере на заводе моего отца? На заводе сельскохозяйственных машин Эриха Верк… то есть, я хочу сказать, на заводах Верк и Шуппе. Их ведь так раньше называли.

— Кажется, работал…

— Ну да, конечно, работал. Рыжеватый такой, дерзкий. Он еще юнгштурмовским вожаком был. За что же его?

— Фрейлин, — вместо ответа спросил Зельц, — мы с вами ведем разговоры, за которые не похвалят в гестапо. Вас это не пугает?

— А за вчерашний разговор нас в гестапо похвалят? — невесело усмехнулась девушка. — Меня сейчас ничто испугать не может.

Зельц, насторожившись, пристально посмотрел на Грету.

— Если так, — после некоторого колебания заговорил он, — то я вам расскажу, что знаю. Я с Максом Бехером познакомился на фронте. Мы ведь оба были в Алжире, в армии Роммеля. Макс был старшим радистом, я механиком. Ранило нас одновременно, при бомбежке аэродрома. После выздоровления мы оба приехали сюда. Макс был назначен старшим радистом. А в то время среди военнопленных в подземельях генерала Лютце оказался стрелок-радист с советского самолета. Имя у него было очень странное. Звали его Тогда сын Ухапов. Я никогда не слыхал, чтобы у русских были такие имена.

— Тогда сын Ухапов, — повторила Грета. — Я ведь немного учила русский язык. Слова все русские, но это по-моему, не имя.

— Не знаю. Он назывался этим именем. Макс как-то сумел разговориться с ним, когда пленных вывели на работу. Даже подружился, табак ему приносил. Советский радист вскоре убежал, и с ним еще шестеро ушло. После этого весь Грюнманбург обнесли дополнительной оградой из колючей проволоки. Говорят, беглецы долго жили где-то неподалеку, в лесу. Здесь ведь давно лесопосадки не прореживались, и теперь вокруг нас такие заросли… Ну, в общем, они жили где-то на холмах, ходы там в чаще понаделали. А потом ушли. Позднее мы слышали, что их поймали уже где-то далеко отсюда. Но перед побегом русский зашифровал радиограмму и просил Макса Бехера передать ее советскому командованию. Вот за передачу этой шифровки Макса и расстреляли.

— А что было в радиограмме? — нетерпеливо спросила Грета.

— Никто не знает, что там было, — уклончиво ответил Зельц. — Дешифровщики давно ломают себе голову, стараясь разгадать ее.

— Но Макс-то знал?

— Наверное. Он ведь много раз беседовал с русским. Кажется, русский радист вызывал авиацию, чтобы Грюнманбург вверх дном поставить.

— Хорошо бы!.. — девушка осеклась, бросив тревожный взгляд на Зельца.

— Да, неплохо бы… — усмехнулся Зельц.

Несколько времени оба сидели молча.

— Карл, — совсем тихо спросила Грета. — Вы были другом Макса Бехера?

— Был, — помолчав, так же негромко ответил Зельц. — Мы были очень близкими друзьями. Я и Макс…

— Почему же вы не помогли ему? — шепотом задала вопрос Грета. — Не спасли?

— Не успели, — после долгого молчания мрачно ответил Зельц. — Макса расстреляли через семь часов после ареста. В нашем распоряжении не было и одной ночи.

— А иначе вы бы его спасли?

— Конечно! По крайней мере, сделали бы все для того, чтобы спасти.

— Карл, это правда, что ваша семья погибла от русских бомб?

Зельц вздрогнул. Лицо его потемнело. Вот уже полтора года прошло, а он не может спокойно ответить на такой обычный в условиях военного времени вопрос. Воспоминание о семье, как рана, кровоточит и не заживает.

— Да, — глухо проговорил он. — Жена и дочурка… Три годика было… Тоже Гретой звали.

— Бомбили русские?

— Наши газеты писали, что русские. Я не поверил. Советские летчики не бомбят мирные города. А от заводов до нашего города было более пяти километров. Когда это произошло, я поехал к своим. Домика не нашел. Зато нашел вот что.