По пути в Москву я спросил Карасева, откуда к нам попала эта «дача».

— А очень просто, — ответил «карасик». — Жила здесь раньше одна бабенка, любовница Берии. У него тоже в этих местах дача была. Дальше, за Новогорском. По дороге в Москву и наведывался. У бабенки, между прочим, даже ребенок появился. От него, наверное. Потом, когда полетел Лаврентий Павлович, бабенку тоже вымели. Не знаю, что с ней сделалось. В общем, дача эта некоторое время пустовала, а недавно ее вам дали. Ваши ребята как раз и обновят.

Я невольно тряхнул головой, стараясь выбросить из сознания все эти комбинации высокопоставленных любовниц, падших министров, будущих убийц и прочих атрибутов великой догмы «так нужно для государства». От дома, от Яны и А лютки меня отделяли теперь минуты.

Машина остановилась у арки ворот. Я попрощался с Карасевым, прихлопнул дверцу и потащил свой чемодан сквозь туннель ворот.

Заслышав звук шагов по деревянным ступенькам, Яна открыла дверь. На душе у меня было одновременно и тепло и тревожно. Я не привез с собой никакого решения. Это плохо. Яне будет тяжело услышать о моем бессилии. Как бы сделать так, чтобы она увидела сложность положения, убедилась, что дело не в нерешительности, что я просто хочу действовать в границах здравого смысла, что я…

Цепочка моих мыслей прервалась. Янины руки обняли меня и потянули вглубь квартиры.

Глава двенадцатая

426 Мама и сестра ушли. Сестра, смотревшая передачу из театра, забыла выключить телевизор. Пустой зеленый экран озарял комнату мягким отблеском. Алюшка спал. Я привез ему из Берлина новую игрушку, заводной мотоцикл, бегающий замысловатыми кругами. Он топал за ним целый вечер, устал и заснул необычно быстро.

Яна щелкнула выключателем в кухне и зашла в спальню, посмотреть на сына. Шелест ее халата показал мне, что она вернулась в столовую. Яна задернула поплотнее половинки портьеры и остановилась у телевизора.

— Выключить?

— Не надо. Пусть погорит. Не хочется свет зажигать.

Она села рядом со мной на диване. Мы молча следили за рваными зигзагами, замелькавшими на экране. Передача кончилась и стали заметны помехи от искрящих троллейбусных дуг на соседнем Арбате. Вспышки озаряли Янины глаза, смотревшие мимо меня. Она уже знала о моей неудаче в Берлине. Но мы не успели поговорить подробно.

— Немцев, по-видимому, убийство не испугает… — сказал я.

— Да?.. — машинально отозвалась Яна.

Она не знала деталей о Франце и Феликсе, но понимала, что я имел в виду. Я продолжал:

— Обсуждать с ними моральную сторону задания бесполезно. И вряд ли, что даст. Даже если они: откажутся, найдутся другие. Вообще, кто бы из нас ни отказался, это уже не изменит самого главного. Может быть, такова судьба Околовича…

Яна покачала головой, стараясь остановить ход моих мыслей.

— Дело в нашей собственной судьбе…

— О нашей судьбе я и беспокоюсь, — согласился я. — Вернее, о твоей и Алюшкиной. Если я начну воевать с ветряными мельницами, то, в первую очередь, потеряю вас. И ничего существенного, при этом…

Яна прервала меня.

— Какие же это ветряные мельницы, Коля. Самые настоящие злые силы, если уж вспоминать Дон-Кихота. Неужели ты не понимаешь, что пытаясь оставаться в стороне, ты нас потеряешь гораздо скорее? Именно сейчас выяснится, были твои попытки уйти из МГБ искренней борьбой или половинчатым самообманом…

— Но и рубить с плеча в нашем положении слишком опасно, Яна. У МВД длинные руки.

Яна отмахнулась от моих слов.

— Совсем уж не такие длинные. Ты это знаешь лучше меня. Да и потом, в лагерь мы с тобой готовы попасть еще с прошлого года. Как раз в этом случае, мы друг друга не обязательно потеряем, в настоящем смысле слова. И Алюшка нас. Лучше уж Колыма, чем концлагерь собственной совести. Ведь, если убьют Околовича, ты все равно будешь считаться одним из его убийц. Наша жизнь с тобой рухнет. Рухнет безнадежно и непоправимо. Я не смогу остаться твоей женой. Это совершенно ясно. И Алюшке не смогу рассказать об отце-убийце. Значит, он будет расти без отца… Зачем ты заставляешь меня говорить все это вслух?!

Она глубоко вздохнула, как бы пытаясь сбросить тяжесть всего происходящего. Я пошел к телевизору, выключил его, зажег лампу и, наливая в чашку остывший чай, ответил медленно:

— Все это, правильно, Яна. Я и не хотел об этом спорить. Получилось как-то, в пылу разговора. Но ты упрекаешь меня в слабости. Ты не называла слова «слабость», но оно все равно присутствует. Пойми, что когда я говорю о ветряных мельницах или осторожности, это не отражается на моем стремлении остановить убийство. Да, я не успел еще ничего найти. Но и ты, при всей своей непримиримости, до сих пор не выговорила вслух ни одного практического решения…

Голос Яны зазвучал почти негодующе:

— Я женщина и совершенно гражданский человек. Никогда не работала в разведке. Откуда мне знать тонкости этого учреждения? Да и вообще, причём тут мое решение? Ты и сам его найдешь, если перестанешь на нас оглядываться, на меня и Алюшку. Я готова разделить любой твой риск. И говорила с тобой так резко для того, чтобы ты чувствовал себя свободным в своих действиях.

Я невольно усмехнулся.

— И для того, чтобы напомнить, что в случае убийства Околовича, у меня больше не будет ни жены, ни сына.

Яна почувствовала, что я сказал это без досады и лицо ее посветлело.

— И для этого тоже, — кивнула она. — Ты же сам потом сказал, что все правильно. Давай, не будем спорить по мелочам. Если наш разговор зашел в тупик, отложим его лучше на другой раз.

— Да, нет. Зачем откладывать! — возразил я. — Наоборот. Пожалуй, мы только начинаем выходить из тупика. Я получил твое разрешение, похожее на ультиматум и могу теперь действовать за пределами здравого смысла. Я не иронизирую, не морщься. Я только ставлю точки над «i». Очень нужные точки. Уже ясно, — что выход может быть только в каком-то совершенно необычном шаге. Причем, не здесь, а на западной территории. Здесь я винтик. За мной следят десятки глаз. Там я хозяин операции и держу все карты в своих руках.

Чая я так и не отпил и продолжал рассуждать вслух:

— Путь, наверное, только один. Сделать так, чтобы о планируемом убийстве узнала широкая публика. Тогда задание будет отложено надолго, а наше правительство займется опровержениями. Но, как и кому сообщить? Просто некому и все. Полиция словам или анонимным посланиям не поверит: ей нужны люди или факты. Не могу же я посадить немцев в кафе и выдать их полиции заблаговременным телефонным звонком. Мелко и бесполезно.

— И нечестно, — добавила Яна. — Откуда ты знаешь, как немцы в душе относятся к заданию? Может быть, они просто очень хорошо играют роль, и так же как ты, не могут отказаться. Да и вообще, не нам судить их и наказывать.

— Не знаю, Яна. Может быть, и не совсем так. Если окажется абсолютно необходимым посадить их в тюрьму на несколько недель за переход границы с фальшивыми документами, то наша с тобой совесть будет чиста. В этом случае они отделаются легче, чем за убийство Околовича. Ну хорошо, не будем спорить. Все равно, этот вариант не выход. Западные власти не захотят связать арестованную агентуру с фантастическими слухами о планируемом убийстве какого-то русского эмигранта.

Я остановился, потом залпом выпил чай и заговорил так громко, как это можно было делать шопотом:

— Знаю! Нашел!! Как я не подумал об этом с самого начала. Ломаю голову над полицией, западными властями, всякой мурой. А решение, вот оно — правильное и беспроигрышное.

Я пересел на диван и, постукивая ребром ладони по Яниному колену, стал ей рассказывать, как рассказывают таблицу умножения:

— Пойду прямо к Околовичу. Устрою так, что никто о моем приходе не будет знать. Ни до, ни после. Все ему расскажу. Так мол и так. Пути наши скрестились и давайте решать вместе. Что может быть проще? С ними я? — С ними. С этого и надо начинать. Это и есть самое главное.