Генерал вошел в комнату стремительно, небрежно сбросил пальто, коротко и полуслышно поздоровался и, присев немного боком к столу, откинулся выжидательно назад. Видно было, что он подчеркивает всем этим случайность своего визита. На лице его было ясно написано: — «Вы явно пользуетесь тем, что сейчас очень нужны мне… Ну, я выполнил ваш каприз… И что же дальше?»

После секунды молчания он добавил уже вслух.

— Я слушаю вас…

Отсутствие подготовленного решения сказывалось. Я мерно царапал ногтем упругий ворс скатерти. Какие-нибудь убедительные или просто гладкие фразы никак не приходили в голову. Но что-то говорить надо было.

— Понимаете, Павел Анатольевич… я не могу решиться на такую ответственную поездку сразу…

Судоплатов оборвал меня довольно вежливо.

— Я уже слышал это вчера и дал вам время подумать.

— Да, конечно. Я пытался убедить себя. Ничего не получается.

Генерал нахмурился и мотнул головой.

— Не понимаю. В чем убедить? Что не получается?

Действительно, надо быть конкретнее, говорю я себе, и произношу вслух:

— Я просто не могу принять это задание и все.

— Почему-у-у!?!

Судоплатов потряс перед собой раскрытыми ладонями рук жестом воззвания к высшей справедливости. Наклонившись вперед, как бы стараясь заглянуть в мою душу, он повторил:

— В чем дело? Не сумеете проехать по Европе, что ли? Кому вы говорите? Короткая и несложная поездка.

— Ну, хорошо, Павел Анатольевич. Вы заставляете меня поставить точки над «i». Мне страшно взяться за это дело. Я просто боюсь…

Судоплатов на мгновение опешил. Глаза его прищурились. Лицо перекосилось гримасой иронического недоверия.

— Бои-и-тесь?

Он перевел глаза на Иванову, как бы ожидая объяснений.

Та только пожала плечами и покачала головой. Так обычно показывают: — «Бредит, бедный». Судоплатов откинулся назад с полуулыбкой человека, которого не так легко провести.

— Неубедительно, Николай. Если бы я не знал вас десять лет… Здесь что-то не то… Вы мне чего-то не договариваете… И, потом, я рассказал вам уже столько доверительных вещей. Очень доверительных… Если бы я только мог понять, что вам мешает. Простое, абсолютно выполнимое дело. Надежное бесшумное оружие. Важное, очень важное задание. Таких заданий люди ждут всю жизнь. Не понимаю, совершенно не понимаю. Вы, конечно, что-то не договариваете…

Мне показалось вдруг, что я прижат к краю пропасти. Еще несколько секунд и Судоплатов поймет правду… Прежде чем мое внутреннее «я» сумело сообразить, что происходит, физическое уже рванулось вперед.

— Но вы не можете… не можете послать на такое дело человека, у которого… у которого… руки и ноги трясутся!

Я затаил дыхание. Поверят ли? Не хватил ли я через край? Бессмысленный довод от повторения выиграть не мог.

Но, возможно, отчаяние человека загнанного в угол, прозвучавшее в моем голосе, так поразило Судоплатова. Он долго молчал, рассматривая меня остановившимся и очень серьезным взглядом. Потом хмуро опустил голову. Прошло несколько минут. Долгих минут. Медленно роняя слова, грустно, почти торжественно генерал повторил, как бы про себя:

— Да… наверное не могу… вы правы…

И не меняя ни позы, ни тона, добавил.

— От задания я вас, конечно, освобождаю… о вашей дальнейшей судьбе вам сообщат… можете идти…

Глаза Судоплатова оставались прикованными к краю стола, но легкий кивок в сторону двери придал последним словам оттенок приказания: «убирайтесь, вон».

Я тяжело поднялся из-за стола, набросил на себя пальто и задержался нерешительно на пороге.

— До свидания.

Сзади, из-за книжного шкафа, донеслось, как эхо, холодное: «До свидания».

Одновременный прощальный ответ их прозвучал по-смешному стройно, совсем не соответствуя обстановке.

Вечером Яна и я срочно навестили одну из наших родственниц. Мы договорились, что она возьмет к себе Машу, когда нам придется двинуться в «дальние края». Дома Яна собрала мне смену чистого белья и несколько самых необходимых вещей для себя. Свертки были положены на сундук в коридоре, чтобы были всегда под рукой.

Мы не сетовали на то, что ждало нас. Рано или поздно, все равно должно было так кончиться. Я только дивился немного самому себе. Жить мне стало, почему-то, сразу легко и просто. Смешно… В сорок девятом, по приезде в Москву, когда настоящей опасности никакой не было, я так метался и думал… Нет, хватит воспоминаний! Они не нужны мне больше. Возвращаясь все время мысленно в прошлое, я пытался найти в нем поддержку и оправдание своим действиям. Теперь же смысл-то уже не собьет меня с правильного пути. А шагая по этому пути я всегда буду вместе с Яной. Что бы ни случилось…

Во имя чего мы оба готовы на все? Трудно сказать… Наверное, прежде всего, во имя собственной совести и любви друг к другу. Может быть, за этим и скрывается что-то более глубокое, но не все ли равно…

Стукнув чашкой о блюдце, Яна прервала мои мысли. Подняв глаза, я увидел, что лицо ее было очень бледным и насторожившиеся глаза впились в блик света, заскользивший по оконным занавескам.

— Ты, что? Так быстро они не могут приехать… Неужели боишься?

— Конечно, — улыбнулась она. — А что ты думаешь? Как машину во дворе услышу, так сердце начинает колотиться. Что же я могу поделать… А ты?

Я протянул ей обе руки через стол: «А я — нет!»

— Врешь, ведь, — засмеялась Яна. — Ну, зачем врешь?

— Ну, так… немножко страшно. Но, ведь Сибирь — тоже русская земля.

— Конечно, — кивнула она мне почти радостно. — Сибирь тоже русская земля…

Глава восьмая

Карлсхорст — одно из восточных предместий Берлина.

Вскоре после окончания войны несколько кварталов в центре Карлсхорста были отделены от остальных улиц и домов высокой железной решеткой. Кое-где решетка переходила в забор из колючей проволоки. Вдоль забора по ночам бродили патрули немецкой полиции с автоматами через плечо и тренированными овчарками на поводках. Полиции разрешалось дежурить только с внешней стороны ограды. Территория за решеткой принадлежала советскому оккупационному командованию в Германии.

Рядом с приземистым вокзалом городской электрички в решетке был просвет, перечеркнутый полосатым шлагбаумом. Около него — будка для часового и калитка для пешеходов. Большинство жителей советского городка были пешеходами. Жизнь их протекала, в основном, внутри ограды.

В городке помещался штаб главнокомандующего, советская Контрольная комиссия, служба связи, административные и хозяйственные управления. Сотрудники этих учреждений жили вместе с семьями тут же, на территории городка.

В огороженных кварталах было все, что могло дать возможность жителям городка избежать контакта с немецким населением.

В двухэтажном здании «Гастронома» имелись продукты высшего качества в большом выборе. Граждане Восточной Германии продолжали перебиваться на скудном рационе карточной системы. Обитатели советского городка недостатка в продуктах не знали. Здесь же, в магазинах обуви, одежды, посуды, книг, музыкальных инструментов продавались лучшие изделия восточногерманской промышленности. В ресторане «Волга» готовились русские блюда, а немец-аккордеонист играл советские песни.

Во Дворце Культуры приезжие артисты из СССР давали концерты, каждый вечер демонстрировались кинофильмы, советские и заграничные. В городке был свой парк с танцплощадкой и летним театром, свой стадион, гостиницы и прачечные, закусочные, ателье химчистки, и парикмахерские.

И все же каждый день сквозь калитку городка сотни советских граждан выходили на территорию Германии.

Служащие торгпредства совершали это законным и организованным порядком: утром специальный автобус отвозил их в Берлин, где находилось торгпредство. Как правило, разгуливать по городу не разрешалось. Вечером, после работы, тот же автобус увозил их обратно к железной решетке.

Много пешеходов выскальзывало за ограду по собственному почину.