Но если Робби Уоллинг выписывал чек, значит он ждал какой-то услуги. В чем же могла состоять эта услуга?

Олли был своего рода божком в среде этих ультрамодных людей. Присущий ему хороший вкус считался чуть ли не вдохновением свыше; и все же, как заметил Монтэгю, в вопросах вкуса брат всегда сообразовывался с Уоллингами. Да и Уоллинги отнюдь не принадлежали к людям, которых можно было убедить, что они нуждаются в руководстве по вопросам вкуса. Опять же Олли был самим демоном остроумия, и люди не на шутку боялись попасться ему на язычок; но Монтэгю обратил внимание, что брат никогда не позволял себе шуток по адресу Робби и всегда относился с полным почтением ко всем кумирам дома Уоллингов. Монтэгю остановился было на предположении, что Робби так щедр к брату за его способность ставить людей в неловкое положение, но тут же сообразил, что Уоллинги, по крайней мере с их собственной точки зрения, нуждались в его остроумии не больше, чем броненосец—в детских пистолетах.

В их присутствии поведение Оливера говорило скорее о том, что он временами даже воздерживается от острот, чтобы не возбуждать недовольства своего завистливого приятеля.

Все это выглядело весьма загадочно и вызывало старшего брата тревожное чувство. Элис была молода, неопытна, и приятно было ей покровительствовать. Но он, человек, умудренный жизненным опытом, должен был сам позаботиться о ней. До сих пор он всегда жил независимо, сообразуясь со своими возможностями, и ему претило то, что приходится одолжаться у этих Уоллингов, которые были ему неприятны и которые, как он инстинктивно чувствовал, его тоже недолюбливали.

Но сейчас он, разумеется, ничего не мог поделать. День бала уже назначен, Уоллинги приветливы и любезны, а Элис положительно трепещет от радостного волнения.

Наконец наступил этот торжественный вечер, на который, сверкая драгоценностями и роскошью туалетов, явились все враги Уоллингов. Их пришлось пригласить, они были слишком влиятельны, чтобы их можно было обойти; а они явились потому, что Уоллинги были слишком могущественны, чтобы их приглашение можно было отклонить.

Они уничтожали в отместку в невероятном количестве тонкие дорогие яства, любезно улыбались Элис, пожимая ей руку, и тут же у нее за спиной обсуждали ее так, словно она была выставленной в витрине магазина французской куклой. И пришли к единогласному заключению, что старший брат — просто «сухарь», а все семейство — пронырливые, беззастенчивые авантюристы, но, разумеется, поскольку Уоллинги нашли возможным ввести их в общество, придется их приглашать.

Во всяком случае, так все представлялось Монтэгю, погруженному в мрачное раздумье. А для Элис этот вечер был великолепным празднеством, на которое собрались очаровательные люди, чтобы насладиться обществом друг друга. Какие роскошные туалеты! Как ярко сверкают драгоценности! Настоящие симфонии ароматов и золотые потоки музыки опьяняют чувства! Повсюду смеющиеся голоса, восхищенные взгляды; танцы с красивыми партнерами, с которыми чувствуешь себя как в волшебной сказке!

А на следующее утро во всех газетах описания бала и туалетов и даже меню ужина, воскрешавшие воспоминания о чудесном вечере.

Теперь они были действительно введены в высший свет. К Элис явился репортер, чтобы сфотографировать ее для воскресного выпуска. На них нахлынул целый поток приглашений и все те заботы и осложнения, о которых говорила миссис Робби. Часть приглашений пришлось отклонить, но было необходимо знать, кого можно обидеть отказом, ничем не рискуя. Пришло длинное письмо от обездоленной вдовы и формальное предложение руки и сердца от какого-то иностранного графа. У секретаря миссис Робби был целый список в несколько сот имен всевозможных профессиональных попрошаек и шантажистов.

На балу всеобщее внимание привлекала миссис Уинни в своем изумительном шелковом платье цвета электрик. Она погрозила Монтэгю веером и кокетливо сказала:

— Негодный вы человек, вы же обещали навестить меня!

— Я уезжал за город,— оправдался Монтэгю.

— Ну хорошо, жду вас завтра на ужин. Соберется компания для бриджа.

— Но вы же знаете, что я не умею играть,— возразил он.

— Все равно приезжайте. Мы вас научим. Я и сама неважный игрок; будет мой муж — он славный, и мой брат Дэн; ему придется приехать, хочет он или нет.

Итак, Монтэгю снова посетил «Снежный дворец» и познакомился с хозяином дома, банкиром Уинтоном Дювалем, человеком лет пятидесяти, с военной выправкой, высокого роста, с густыми нависшими бровями, большими седыми усами и львиной головой. Ему принадлежал один из крупнейших банков города, и он был тесно связан со всеми финансовыми рычагами Уолл-стрита. В последнее время Дюваль занялся мексиканскими и южноамериканскими рудниками и очень редко бывал дома. Он был взыскателен и требовал, чтобы все считались с его привычками; возвращаясь без предупреждения после целого месяца отсутствия, он считал, что и дома и в конторе все должно быть постоянно в таком виде, словно он выходил всего на минуту.

Монтэгю заметил, что после каждого поданного к столу блюда он делал какие-то пометки на меню и к концу обеда отослал их повару. Он редко бывал в гостях и в те дни, когда у них к обеду ожидались гости, отправлялся обедать в клуб.

После обеда, сославшись на деловое свидание, Дюваль сразу ушел. Брат Уинни, Дэн, так и не явился, и Монтэгю не пришлось обучаться бриджу. Четверо гостей уселись за карточный стол, а Монтэгю и миссис Уинни устроились в большом холле у камина и стали беседовать.

— Вы видели Чарли Картера? — был ее первый вопрос.

— Нет, давно уже,— ответил он.— Мы встретились в последний раз у Харвея.

— Об этом я знаю. Мне говорили, будто он там напился.

— Боюсь, что это верно,— сказал Монтэгю.

— Несчастный мальчик! — воскликнула миссис Уинни.— И Элис видела его в таком состоянии! Наверное, он совсем упал духом!

Монтэгю ничего не ответил.

— Знаете,— продолжала она,— Чарли совсем неплохой человек. У него честное, отзывчивое сердце.

Она помолчала, и Монтэгю нерешительно сказал:

— Возможно.

— Он вам не нравится,— сказала она,— я вижу. И Элис тоже теперь, вероятно, отвернется от него. А ведь я так старалась все наладить, чтобы она повлияла на него и помогла ему исправиться.

Монтэгю невольно улыбнулся.

— О, я знаю,— продолжала она,— это не так легко. Но вы не представляете, какой чудесный мальчик был Чарли, пока все женщины словно сговорились его испортить.

— Могу себе представить,— сказал Монтэгю, не проявив никакого интереса к этому вопросу.

— Вы такой же, как мой муж,— печально сказала миссис Уинни.— У вас нет ни малейшего сочувствия к слабым и несчастным.

Наступило молчание.

— И я думаю,—добавила она, помолчав,—что вы тоже станете дельцом, у которого ни для кого и ни на что не будет времени. Вы еще не приступили к своим делам?

— Пока нет,— ответил он,— я все приглядываюсь к здешним порядкам.

— Я тоже совсем не представляю, как ведутся дела,— призналась она.— Как к ним приступают?

— Да я и сам пока не знаю,— сказал, смеясь, Монтэгю.

— А хотели бы вы быть протеже моего мужа? —спросила она.

Это предложение выглядело несколько неожиданным, но он ответил с улыбкой:

— Я бы не возражал. Но что бы он стал со мной делать?

— Ну, уж этого я не знаю. Он в деловых кругах может сделать все, что захочет; если бы я попросила, он бы вас научил, как стать богатым.— И тут же миссис Уинни быстро добавила: — Нет, я серьезно — он в самом деле это может.

— Ничуть не сомневаюсь,— ответил Монтэгю.

— А главное,— продолжала она,— не стесняйтесь пользоваться теми возможностями, которые вам представляются. Вы сами увидите, что в Нью-Йорке ничего не добиться, если не идти напролом и не захватывать все, что можешь. А иначе люди станут пользоваться вами для своей выгоды.

— До сих пор все были очень добры ко мне,— сказал он,— но когда я возьмусь задела, я постараюсь забронировать свое сердце.