Забастовка подготовлялась долго и тщательно, но участники забастовочного комитета были так осторожны, что администрация узнала о забастовке лишь тогда, когда работы в копях остановились.

Управляющий копями, узнав, что рабочие не вышли, схватился за рыжую голову.

— Сволочи! Без ножа зарезали! — кричал он визгливым голосом, бегая по конторе, белый от ярости. Хозяева с него шкуру спустят, если завод останется без угля.

Верховой полетел с эстафетой к ближайшему владельцу Рязанову.

«Но и мне нельзя сидеть сложа руки», — думал управляющий. Что же делать? Других рабочих взять негде. Надо сговариваться с этими. Взяв бухгалтера конторы, он отправился к рабочим казармам.

А там в это время председатель стачечного комитета шахтер Топорков читал петицию по-русски и тут же переводил на казахский язык:

— «Мы требуем ввести восьмичасовой рабочий день…» — весть о забастовках в России и о требованиях рабочих докатилась в глухую Караганду.

— Ой-ба-яй! Джаксы! — крикнул кто-то по-казахски из дальнего угла.

— Разве они согласятся? — безнадежным тоном произнес Молотилин, старый рабочий с длинными, обвислыми усами, сидевший за Топорковым.

Евдоким Молотилин хоть и согласился бастовать вместе со всеми, но ему было жаль терять заработок. Мало платят — это да, а сейчас и ничего не дадут.

Топорков быстро повернулся к нему.

— Если все твердо будем требовать, не уступая, то согласятся. Хозяевам без угля зарез сейчас, а кроме нас, работать некому…

— Знаем! Читай дальше! — перебил его молодой звонкий голос.

— «Повысить плату на двадцать пять процентов…» — вновь начал читать Топорков.

— Это значит, чтобы на каждый рубль прибавили четвертак, — негромко пояснил сосед Топоркова, чернявый, смуглый рабочий.

— «Улучшить качество хлеба, снизить цены на продукты и поправить казармы».

Прочитав последние слова, Топорков, остановился.

— У нас все. Может, еще кто чего-нибудь добавит? — спросил он.

— Кабы это приняли, и то хорошо было бы… — протянул вислоусый Евдоким.

Но его перебил тот же молодой голос с казахским акцентом:

— Все выполнят. Не будем работать! Мои братья Мукажан и Азирбай, весь аул нам будут помогать. Утепов — собака! Продал нашу землю купцу…

В открытой двери показалась голова управляющего. Казах замолчал.

— Здорово, ребята! — бодро произнес управляющий. Он решил попробовать договориться по-хорошему.

— Здравия желаем, господин управитель! — проворно вскочив, закричал Евдоким.

Остальные рабочие молчали.

— Что это вы сегодня праздник устроили? Вроде в календаре черное число, — делая вид, что ничего не заметил, заговорил управляющий шутливым тоном.

— Господин управитель! Мы объявили забастовку и, пока наши требования не выполнят хозяева, к работе не приступим, — остановил его Топорков. — Через два часа придем к вам в контору с петицией, а пока вам здесь делать нечего.

Управляющий злобно взглянул на него, но сдержался.

— Буду ждать, — буркнул, направляясь к дверям.

Бухгалтер молча пошел за ним.

Забастовка продолжалась всего два дня. На третий вместе с приставом приехал Рязанов.

— Из-за пустяков работу бросили, ребята, — говорил он с наигранным добродушием, стоя перед рабочими. — Казармы поправят, уж послал плотников, хлеб будут теперь выпекать из хорошей муки, и цена городская, заработок я велел бухгалтеру выдавать на руки. Идите в шахты!

— А про восьмичасовой день и прибавку что же молчите? — крикнул из толпы Топорков.

— Ха-ха-ха! — закатился Рязанов. — Ишь чего захотел — восемь часов в день работать! Видно, лодырь большой. Такому скатертью дорожка, не задерживаем! А прибавку давать, когда от этих копей и так убытки получаем, вот где они у меня сидят, — ребром ладони постучал он себя по затылку, — так уж лучше прикрыть их совсем…

Среди рабочих многие заволновались. Приняли слова хозяина всерьез и испугались — куда пойдут, без работы жить нечем… Топорков вполголоса стал чего-то объяснять ближайшим, но пристав на него заорал:

— Сам бунтуешь и других с ума сводишь! Бунтовщикам живо место найдем — за решеткой!

— Дык что ж! Коль хлебушко будет добрый и по божеской цене, так и можно работать, — мигая Топоркову, чтобы он скрылся, испуганно заговорил Евдоким, поправляя беспрестанно тыльной стороной кисти свои повисшие усы. — Мы не бунтари…

— Правильно!

— Верно!

— Пошли, времени терять нечего! — послышались выкрики на русском и казахском языках.

Рязанов, оглядев прищуренными глазами толпу рабочих, молча пошел в контору. Он понял, что забастовщики сдались. Пристав остался и косо поглядывал на толпу возле Топоркова, решив «принять меры», если кто опять начнет сбивать с пути «этих черномазых», как мысленно назвал он шахтеров.

Но вмешиваться ему не пришлось. Большинство рабочих, еще темных, запуганных, пошли за Евдокимом Молотилиным в шахты.

— Трусы несчастные! — плюнул с досады Топорков. — С вами вместе и работать не хочу, пойду за расчетом…

С ним осталось человек шестьдесят русских шахтеров и пятеро казахов, они в тот день взяли расчет и демонстративно покинули шахтерский поселок.

— Я с тобой пойду, джолдас, — сказал Топоркову Исхак Кокобаев, молодой высокий казах.

Куда уехали два товарища, никто не знал.

Для начальника Акмолинского уезда господина Нехорошко карагандинская забастовка была первой неожиданной неприятностью. Он принял меры: на Спасском заводе и каменноугольных копях после срыва забастовки остался пристав, появились личности с неопределенными занятиями. Большое внимание уделяли царские ищейки и казахам Спасской и Нельденской волостей, посягнувших на земельную собственность господина Рязанова.

Но что среди новых переселенцев начнется весной канитель, пахнущая политикой, этого он не мог предположить.

Когда в конце прошлого лета в Родионовку прибыл второй обоз переселенцев, старики староверы вначале ворчали на Федора Карпова, что он иноверцев привел, но Мурашев утихомирил их ссылкой на волю начальства. Приехавшие начали строиться по другой улице, где общество отвело место, и все обошлось тихо, спокойно.

Петр Андреевич радовался: село выросло, больше ста дворов стало, можно и сельскую лавку открыть. Рядом со своим двором Мурашевы сразу же начали строить деревянный амбар с окнами и массивной дверью — будущую лавку.

Новоселы до самой поздней осени заготовляли на зиму корм скоту, строили избы и теплые дворы, о наделах не беспокоились. Многим, правда, не на что было на зиму хлеба запасти, но Мурашев, Дубняк, Коробченко и Кондрат Юрченко наперебой, радушно предлагали взаймы под будущий урожай, а то и под отработку, так что и эта беда особенно не волновала: уродит — заплатят.

Зиму встретили весело. Молодежь откупила хату у Евдохи Железновой — у них всего двое, да и то один-то парень, хоть и свинопас, — и начались посиделки. С вечера собирались девушки вязать чулки, варежки и перчатки с хитрыми узорами. Евдоха уходила к брату, чтоб не мешать. Позднее появлялись ребята. Николай Горов, черноглазый, кудрявый, плечи косая сажень, приносил двухрядку, и начиналось веселье. Молодежь не интересовалась религиозными спорами старших. Ей дела не было, что гармонист из православных.

Старики и старухи сначала пытались ворчать, но отец Гурьян их не поддержал. Он окончательно подчинился бывшему начетчику, усердно справлял службу и больше ни во что не вмешивался. Мурашев же совсем стал равнодушным к делам «истинной веры». У них в доме богатых казахов за стол сажали и подавали для них лучшую посуду. Одна Марфа Ниловна осуждала новые порядки и от обиды не разжимала губ, но на нее никто не обращал внимания.

Танюшка и Аксюта Карповы тоже ходили на посиделки, вызывая зависть подруг платьями — подарками Савиной — и городскими манерами.

Пробовали над ними подруги насмехаться, да когда самые лучшие ребята к ним льнут, не больно много посмеешься.

Особенное впечатление произвел на девок один случай.