Алеша быстро налил стопки, придвинул к каждому закуску, какая была ближе, и сел, приготовившись слушать.

— Антоныч говорил мне о вас, товарищи, — негромко начал Константин, поглаживая белой рукой бородку. — Вот кто-то из вас сказал сейчас: «Надо самим позаботиться, чтоб лучше стало», — хорошо сказал!

Он усмехнулся и дружески подмигнул. Рабочие ответили ему широкими, открытыми улыбками, а Антоныч посмотрел ему в лицо, перевел взгляд на тонкую, белую руку и опустил глаза.

— А сделать вам в Петропавловске очень много можно, — продолжал Константин. — Условия у вас подходящие, союзников много. Возьмите рабочих с мелких предприятий. На каждом их понемногу, а всех тыщонка наберется… — Он посмотрел вопросительно на Мухина, и тот закивал головой. — Работать им еще труднее, чем вам. Купцы из них всю кровь высасывают, за копейки по шестнадцать часов заставляют работать….

— Антоныч говорил, да и сами теперь видим, — перебил его Потапов.

Константин оглянулся на Антоныча и живо подхватил:

— Вот-вот! Главное, что вы видите, а они-то вот не видят. А переселенцы? Выбросили их сюда из России, посулами выманили, а здесь заставляют в кабалу идти… Возьмите теперь киргизов. Грабят их купцы, наживая миллионы, издеваются царские чиновники… Объединить всех, научить понимать свою силу — тогда все прихлебатели полетят вверх тормашками. Верно, товарищи?

— Верно-то верно, — отозвался литейщик Котлицын, — да темны они очень, своей пользы не понимают.

— Верно, товарищ, они пока темны, — подтвердил Константин. — Вот вы и должны помочь им все понять. Только вперед вам надо самим крепкую подпольную организацию сколотить, всех передовых товарищей в нее втянуть и… побольше учиться!

Он смолк и выжидающе посмотрел на всех. Рабочие, сдвинувшись к столу, смотрели на него требовательно, словно говорили: «Ну, скажи, как это сделать нам?»

— Меня к вам послала омская организация, товарищи! О вашей работе она знает, — продолжал совсем тихо Константин. — До нас дошел первый номер «Искры»…

— Газета Владимира Ильича, — пояснил Антоныч.

За столом произошло движение. Об Ильиче сидящие много слышали от слесаря.

— К сожалению, я не привез газету с собой, товарищи. Но помню каждое слово наизусть и расскажу вам, — заявил Константин и лекторским тоном прочитал эпиграф: — «Из искры возгорится пламя». — И добавил: — Пламя революционной борьбы, товарищи!

Пока Константин передавал содержание номера, а комнате стояла напряженная тишина. Антоныч, облокотившись о стол, глядел теплым взглядом куда-то вдаль, будто видел перед собой Владимира Ильича; Шохин, опершись грудью на стол, сжал руками свою вихрастую кудрявую голову; Мухин пристально смотрел на рассказчика, иногда выражение его лица делалось страдальческим и взгляд недоуменным. Он не все понимал из читаемого, и это мучило его.

Когда Константин кончил, Федулов показал ему карманные часы — пора было идти к поезду.

— Жаль, товарищи. Приходится торопиться. Обсудите сами с Антонычем слова Ильича, — промолвил тот, вставая из-за стола. — Смелей начинайте работать…

После ухода гостя и Федулова все заговорили, взволнованно обсуждая слышанное.

В двенадцать часов Шохин предложил:

— Хватит на сегодня! Будем встречать Новый год. Зови, Федот Гаврилыч, жену. Выпьем, споем и под гармошку топнем. Недаром же я ее тащил…

— Ксана! Что ты меня выводишь из терпения! — капризно протянула Калерия Владимировна, опускаясь на кушетку.

Аксюта, стоявшая посредине гостиной в костюме боярышни, пугливо оглянулась на хозяйку. Кроме них, в комнате еще было трое: пианист, старик в черном фраке и бальных башмаках — учитель танцев — и молодой человек, тоже в боярском костюме, с черными влажными глазами и пунцовыми губами, не отрывающий нежного взгляда от Савиной.

Федосеевна угадала — с первых же дней Савина превратила Аксюту в игрушку. Четвертый месяц жили сестры Карповы у купчихи, а ей все еще не надоело играть Аксютой.

Сначала Калерия Владимировна наряжала девушку в диковинные для нее наряды, заставляла заплетать ей две косы и возила с собой кататься по проспекту Вознесенского.

— Ты же очаровательна, моя милая! — восторгалась она.

Пригласили преподавателя, и Аксюту начали учить грамоте. Сметливая девочка одолела азбуку в два месяца и, радуясь неожиданному счастью, привязалась к хозяйке. Однако настоящее ученье на этом и кончилось.

Калерия Владимировна случайно услышала, как Аксюта поет, и немедленно решила учить ее пению. Учила она сама, с голоса. Достаточно было Аксюте ошибиться в одной ноте, как капризная учительница выходила из себя. Однажды ученица получила от нее даже пощечину.

— Терпи, Окся! — уговаривала Аксюту старшая сестра, когда та в слезах прибежала в маленькую полутемную комнатушку, где они спали. — Надо зиму перебиться. Каждый месяц тебе три рубля платят, а сколько подарков перепадает! Будет на что весной вторую лошадь купить…

Тане приходилось много работать, с утра до вечера присесть не удавалось. Хорошо хоть, что Федосеевна, которой она подчинялась, ее ничем не обижала. По воскресеньям Таня ходила к матери, Аксюту же барыня не пускала домой.

— Я учу тебя приличным манерам, а дома ты опять деревенщиной станешь, — утверждала Савина.

Прасковья плакала, скучала по младшей дочери, но Катя Потапова ей говорила, что идти к Савиным не следует — хозяйка рассердится. Аксюта здорова, сестра ее видит постоянно — чего ж зря волноваться? То же сказал и Федор, когда мать на третье воскресенье пожаловалась ему. Таня приносила часто гостинцы, один раз хозяйка даже ситцу послала матери на платье.

Под Новый год Калерия Владимировна велела Тане идти домой ночевать, дала подарок для родителей, а Аксюту опять не пустила.

Савины собирались встречать Новый год в купеческом клубе. Там устраивался бал-маскарад, и хозяйка брала Аксюту с собой. Она решила показать ее в маске, поинтриговать всех. Девушка должна была исполнять русские танцы с Сержем, постоянным провожатым Савиной. Учить Аксюту пляскам начали месяц назад. Стройная, подвижная девочка танцевала хорошо, но когда учитель начинал свое «раз-два-три», путалась и сердила хозяйку.

— Вот посмотрите, Серж, на эту деревенщину! — жаловалась Калерия Владимировна. — Топает, как медвежонок.

Серж презрительно улыбался, пожимая по-женски плечами. Аксюта боялась хозяйки, а этого парня, похожего на девку, ненавидела всей душой. И с ним надо было плясать в клубе!

Калерия Владимировна, в сущности, не была злым человеком. Капризная, избалованная безотказным повиновением окружающих, она просто не интересовалась, что испытывают ее жертвы. Родилась Калерия в разорившейся дворянской семье. С детства привыкшая делить людей на благородных, к которым относились в их доме только дворяне, и на простонародье, Калерия считала, что первые умеют тонко чувствовать, а вторым, если они сыты, одеты, не мерзнут, ничего больше для их счастья и не требуется. Горничных своих она хорошо одевала, кормила, значит делала счастливыми. Должны же они за это угождать ей!

Купцов она относила к какой-то средней категории. Калерию выдали замуж за Савина из-за денег. Он был и тогда богатым купцом, в Петропавловске же его богатство росло не по дням, а по часам.

Свою красавицу Калечку, как Савин называл жену, Сидор Карпович очень любил и к тому же чрезвычайно гордился ее дворянством. Чтобы Калерия не скучала, он осыпал ее драгоценностями и деньгами без счета. Постоянно занятый погоней за барышами, он не вникал в занятия жены. Даже появление на горизонте Сержа его не обеспокоило — пусть развлекается!

…Репетиция наконец была закончена. Калерия Владимировна подозвала к себе Аксюту.

— Умница! Как сейчас плясала, так и в клубе пляши. Смущаться не нужно, ты ведь будешь в маске, и тебя никто не узнает, — весело говорила она.

Аксюта улыбалась.

— Хорошо спляшешь, а может быть и споешь — я подарю тебе этот костюм. А сейчас иди отдохни и приготовь все для меня. Я скоро одеваться буду.