Зная о моих довольно частых, хотя и невинных сердечных увлечениях, Воронов и Сухопаров беспощадно меня высмеивали за это. Моей реабилитации в их глазах помог лишь следующий случай. Известный московский купец миллионер Протопопов состоял почетным старостой нашей полковой церкви, находившейся в городском манеже. По установившейся традиции Протопопов в различные торжественные даты устраивал для офицеров нашего полка званые обеды. В благодарность за это командир полка рекомендовал офицерам на рождество и пасху хотя бы по очереди поздравлять семью Протопоповых. Дважды с визитом был в доме купца и я, сопровождая командира Яцыну. Только Воронов и Сухопаров решительно отказывались от этих визитов, объясняя свой отказ тем, что у Протопоповых были две взрослые дочери.

Однажды Яцына, приглашая меня к Протопопову, заметил, что я понравился хозяйке, которая не прочь была бы видеть меня женихом своей Наденьки. Я попросил Яцыну передать мою благодарность за оказанную мне честь, но больше к Протопоповым решил не ездить. Воронов и Сухопаров с удовлетворением констатировали, что я, по их мнению, стал исправляться. И только мой дядюшка Алентьев, узнав об этом, сказал: «Ну и дурак же ты, брат!» Я утешал себя мыслью, что отец мой, вероятно, присоединился бы к мнению Воронова и Сухопарова.

Спустя несколько месяцев Наденька Протопопова вышла замуж за одного из офицеров нашего полка поручика Бейдемана. Хорошо зная Бейдемана, я искренне пожалел Наденьку. Через пять лет женился и я. Жену мою также звали Наденькой. Поселились мы в маленьком домике у Малого Каменного моста, и вдруг выяснилось, что этот домик куплен на слом Протопоповым. Вскоре здесь был построен большой дом, полновластным хозяином которого стал Бейдеман.

Глава 4-я

В АКАДЕМИИ

В августе 1895 года после некоторой задержки в полку по случаю смерти царя Александра III я приехал в Петербург держать вступительный экзамен. Академия помещалась тогда на Английской набережной, около Николаевского моста. Подыскивать себе квартиру я отправился на Васильевский остров и скоро снял ее на Большом проспекте за двенадцать рублей в месяц, с обедом за другие двенадцать. Это был максимум того, что я мог выделить на эти главные статьи расходов из моего месячного бюджета в 60 рублей.

Академия в то время имела два основных назначения. Первой ее задачей было повышать специальное военное образование офицеров. Для этого предназначались два первых курса. Окончившие их офицеры получали право на ношение особого академического значка. Второй задачей академии было комплектовать корпус офицеров Генерального штаба. Для этого существовал третий, дополнительный курс, на который переводились лучшие по баллам офицеры, кончившие два первых курса. Зачисление на этот третий курс осуществлялось по числу вакансий, открывавшихся по штатам Генерального штаба.

Наличие при Генеральном штабе специального офицерского корпуса было одной из особенностей русской армии, отличавшей ее от других европейских армий. Офицерам Генерального штаба была присвоена особая форма одежды, они пользовались правами на ускоренное чинопроизводство. Перед ними открывалась широкая дорога для службы не только по военному ведомству, но и на поприще дипломатическом, а также по ведомствам внутренних дел и даже народного просвещения. Естественно, что оказаться в офицерском корпусе Генштаба было очень много желающих. В академию стремились офицеры из всех родов войск армии и гвардии, казачества и флота. Не брезговали академией и отпрыски императорской фамилии. Академия находилась как бы под боком у гвардии, великих князей, военной и всякой иной аристократии. Обширная сеть из протекций, родственных связей, дружеских отношений, знакомств, интриг и прямой подлости была связана с поступлением в академию и обучением в ней. Здесь расцветали и разносились по всей армии чувства, не имевшие ничего общего с крепкой товарищеской спайкой, доверием и уважением к Генеральному штабу как «мозгу» армии. Недаром один из молодых преподавателей академии полковник Мартынов говорил, что академия — это нечто среднее между институтом благородных девиц и иезуитской коллегией. Профессорский состав, по преимуществу из немцев, группировался вокруг маститого ученого стратега Леера, начальника академии, воспитывавшего и лиц царской крови.

В академии я встретился со многими товарищами, однополчанами и однокашниками по Алексеевскому училищу: Кудленко, Ласточкиным и другими.

Вступительные экзамены носили торжественный характер, но ничего особенного не представляли. Оригинальными были темы для сочинений по русскому языку, вроде «Не по-хорошему мил, а по-милу хорош», рассчитанные скорее на выявление фантазии, чем знаний. Я выбрал именно эту тему и иллюстрировал свои рассуждения примерами из военной истории. На высший балл по каждому из иностранных языков полагалось также писать сочинение; мне была дана тема «Полтавская битва». По всем четырем языкам, считая и русский, я получил по 12; по всем остальным предметам, общим и военным, — по 11 или 12 и только по математике 10.

Среди преподавателей своей сухостью и какой-то неприязненностью выделялись три профессора — геодезии и астрономии — Шарнгорст, Штубендорф и Цингер, все трое генералы и немцы. Впечатление от остальных было вначале даже приятное, кроме полковника Орлова, говорившего вкрадчиво и даже слишком нежно, но не внушавшего симпатии.

Ни с кем из слушателей ясных и приятельских отношений у меня не установилось. Со многими из них, особенно с гвардейцами (за исключением симпатичного подпоручика Семеновского полка Скалона) и кавалеристами, я за все пребывание в академии ни разу дружески не разговаривал.

Сразу после начала занятий определились две категории слушателей: одни исправно посещали все лекции — тем более, что это считалось обязательным, — другие засели за изучение курсов дома, а на лекции приходили лишь эпизодически, поручая приятелям расписываться за себя на явочных листах.

Через год на переходных экзаменах лучшие знания показали те, кто занимался дома. Но я по своему упрямству не только не прекратил посещение лекций, но своими записями их снабжал даже своих близких товарищей. Думаю, что если не в баллах, то в своем военном развитии я не прогадал.

Правда, качество лекций было неодинаковым. Увлекательно читал стратегию генерал Михневич. С кием в руке он бегал по всей длинной кафедре, представляя иногда в лицах, тоне, жестах характеризуемых им полководцев.

Тактику преподавал нам толстый, тяжелый генерал Кублицкий. Он, тяжело дыша, ставил свой стул возле карты и читал сидя, указывая иногда нужные места на карте ногой. Несколькими годами позже он получил дивизию в Харькове, а я был назначен к нему в штаб.

Военную историю читали по эпохам несколько профессоров. Невзрачный на вид, косоглазый М. В. Алексеев (будущий генерал-адъютант и начальник штаба Верховного главнокомандующего — царя) содержательно и просто читал турецкие войны XIX века. В своих лекциях Алексеев выпукло обрисовывал «Восточный вопрос» как узел европейских противоречий, связанных с судьбой Турции и историческими стремлениями России к выходу из Черного моря. Конечно, он в своих лекциях не затрагивал трагических сторон войны, которые так ярко выразил Верещагин в ряде своих картин. И, разумеется, не говорил нам об отсталости России, ничтожестве ее правителей, интендантском хищничестве и других подобных вещах…

Средневековые воины читал немец Гейсман. Он непрерывно ходил взад и вперед по кафедре и, не отрывая глаз от тетради, передавал слово в слово свой учебник. Всем нам было ясно, что посещать лекции «гершки» бесполезно, и только упрямцы, как я, не пропускали его лекций из принципа.

Наполеоновские войны были специальностью полковника Баскакова, богатого сахарозаводчика. На свои лекции он приносил отличные карты, схемы и т. п., но читал монотонно и скучно.