Вытирая рукавом пот со лба, из калитки вышел Свиридов. По-хозяйски покачав столб забора, как будто желая убедиться в его прочности, он осмотрелся вокруг и, нахлобучив шапку, вернулся в отбитый дом.

На улице, начинавшейся тем домом, который заняли Найденов и его солдаты, уже действовали автоматчики, ехавшие десантом на танках Кобцева. Соскочив с машин, они стали прочесывать дома близ площади. Отовсюду выскакивали фашисты и, отстреливаясь, разбегались в разных направлениях.

Неподалеку от церкви, куда просочилась уже одна группа десантников, возле здания сельского клуба, над лежащим на снегу раненым автоматчиком склонился доктор Никитин. Он опустился возле него на колени, разрезал ножом рукав полушубка и начал перевязывать рану. Из проулка выбежал фашист. Пятясь вдоль изгороди, он выпускал из своего автомата очередь за очередью, потом повернулся и побежал прямо на Никитина. Доктор схватил нож, которым за две минуты до этого разрезал рукав полушубка у раненого автоматчика, и прыгнул на фашиста. Нож пробил ватник, но застрял в ремнях портупеи. Фашист выронил автомат, растерянно и удивленно оглянулся назад и вскрикнул. Маленький доктор, отлетев, сжался, как стальная пружина, и, рванувшись вперед, снова бросился на фашиста, ударив его своей круглой, как шар, головой под массивный, отвисший от страха подбородок. Фашист ахнул и, взмахнув в воздухе руками, навзничь упал в снег. Доктор навалился на него сверху. Завязалась борьба. Раненый фашист быстро слабел, но все же преимущество в силе было на его стороне. Скоро доктор уже оказался внизу, а фашист, сопя и отдуваясь, тянулся рукой к его горлу.

В это время появился Чечирко. Обе руки его были заняты: как маленьких ребятишек нес он двух раненых автоматчиков, а шапка его все время сползала на глаза. Он чертыхался, крутил головой, но помочь себе не мог. Увидев дерущихся, Чечирко остановился. Сначала он никак не мог понять, что, собственно, здесь происходит, но потом, узнав в том человеке, который лежал снизу, своего начальника, аккуратно положил на дорогу раненых, поправил шапку и тяжело побежал на помощь Никитину. Санитар схватил фашиста за шиворот и рванул его на себя. Его громовой бас далеко разнесся по селу:

— Кого ты бьешь, погань паршивая!.. — кричал возмущенный Чечирко. — Ты меня попробуй ударить, анафема проклятая!

Гитлеровец будто понял, о чем говорит санитар, и, вырвавшись из рук Чечирки, сильно ударил его по скуле. Не столько от боли, сколько от беспримерного нахальства фашиста Чечирко рассвирепел, Он схватил его за грудь и опустил ему на голову свой тяжелый кулак. Гитлеровец обмяк и кулем свалился в снег.

Зажимая пальцами нос, из которого струйками бежала кровь, Никитин опустился возле поверженного врага, ощупывая у него пульс. Затем встал, заложил в нос вату и, сплюнув на снег, сгусток крови, сказал:

— Готов. Отвоевался. Вот что значит, Чечирко, твой смертельный удар!

— А как он — вас разукрасил, доктор, — рассматривая своего начальника, сочувственно проговорил санитар. — Разделал вас, как повар котлетку.

Никитин поморщился и буркнул сквозь зубы:

— Попробуй справься вот с таким верзилой, как ты. А он немногим тебя меньше.

— Так чего же вы меня не кликнули, товарищ доктор? Я вот туточки, за углом, раненых бинтовал, — с огорчением ответил Чечирко.

— Откуда я знал, что ты здесь?

— Да как же иначе? Я за вами следовал, да услышал, что раненый там закричал…

— Ладно, Чечирко, хорошо, что так обошлось. Вытащи лучше пластырь да залепи мне прорехи.

Скоро Чечирко вместе с доктором тащили уже трех раненых автоматчиков к центру села. Бой затихал, только кое-где слышались короткие автоматные очереди десантников. Здание сельсовета горело. Лейтенант Найденов, взяв с собой шестёрых саперов, бросился в пылающий дом. Из выбитых окон на улицу полетели портфели, планшеты и папки с бумагами. Находившиеся на улице тут же подбирали их и оттаскивали подальше от огня.

Иван Федорович Кудряшов, еще во время боя взяв с собой трех (автоматчиков и Ваню Рыбалченко, побежал к амбару, где находился Овчаренко и другие заключенные. Дверь была заперта. Большой висячий замок тут же сбили, и наши люди вошли в темное, холодное помещение.

— Есть кто-нибудь живой? — крикнул в темноту Кудряшов.

— Братцы, свои! — послышался в ответ радостный слабый голос.

К открытой настежь двери из глубины амбара стали выходить избитые, полузамученные узники. Все они походили на живые скелеты. Но по духу это были мужественные советские люди. Твердыми и непреклонными оставались они до последней минуты. Ни угрозами и ни посулами, ни пытками и истязаниями не удалось врагам сломить их, склонить к измене.

Действуя в фашистском тылу, они не давали врагу покоя ни днем ни ночью, истребляли гитлеровцев, мстили им беспощадно, презирая опасность, смерть. Овчаренко был среди них. Он лежал без сознания с проломанным черепом. Брошенный гестаповцами в таком состоянии после второго допроса, Овчаренко ни разу не пришел в себя. Узники рассказали, что первое время он ругался, скрежетал зубами, но потом стих и только время от времени слабо стонал. Люди поведали о том, как пытали и мучили фашистские изверги нашего друга гвардии сержанта Семена Овчаренко.

Еще до допроса Овчаренко был жестоко избит полицейскими и его в полусознательном состоянии втолкнули в этот сарай. Когда сержант пришел в себя, никто его не расспрашивал, кто он, откуда. Все старались, каждый по силе возможности, помочь избитому, еле живому товарищу. Овчаренко попросил пить. Ему дали.

— Кто вы? — тихо спросил он, пристально всматриваясь в изможденные, заросшие бородами лица.

Заключенные партизаны и подпольщики переглядывались и молчали. Они опасались, как бы гестаповцы не подсунули провокатора. «А может быть, он и не провокатор, — думали некоторые из них. — Может быть, парню нужна поддержка, хорошее, теплое слово участия?»

— Здорово они, сволочи, тебя разделали? — ласково спросил Семена один из партизан.

— Кажется, все внутри отбили, — облизывая языком засохшие губы, проговорил Овчаренко. — Жжет у (меня все там. Дайте еще водички.

Утолив жажду, сержант, тяжело вздохнув, сказал:

— Если кто из вас останется живой, прошу сообщить моей матери, что сын ее Семен Овчаренко помер правильной смертью, как положено советскому солдату. Адрес запомните: под Жмеринкой, в деревне Коростыли есть колхоз Червонный Луч. Там живет Настасья Поликарповна Овчаренко. Пусть она не убивается, что потеряла последнего сына, пусть примет к себе сироту и воспитает его, как воспитывала нас. — Потом едва слышно он добавил: — Братку мой Петрусь и батько в сорок втором убиты.

— Добре, хлопче. Наказ твой будет исполнен, — торжественно и твердо сказал пожилой заключенный.

— Еще, товарищи, — сказал Овчаренко, — доведется если вам когда встретиться с Иваном Федоровичем Кудряшовым, так передайте ему, что Семен Овчаренко умер как партийный.

Хрустнул снег на крыльце под тяжелыми сапогами, щелкнул открываемый замок. В амбар вошли два гестаповца. Они Схватили Овчаренко за руки и потащили к двери.

— Прощайте, товарищи! — крикнул Семен. — Останетесь живы, — бейте их, гадов! Скоро вы все будете на воле!

Это были последние слова, которые слышали заключенные от Семена. Через несколько часов гестаповцы снова бросили Овчаренко в амбар, но в нем уже едва теплилась жизнь. Смыв кровь с лица Овчаренко и уложив его, заключенные с тревогой прислушивались к слабому биению сердца умирающего человека. Таким и увидел его вошедший в амбар Кудряшов с группой автоматчиков.

Посланный Кудряшовым десантник привел доктора. Осторожно подняв Овчаренко на руки, товарищи отнесли его в дом. Осмотрев рану на голове, Никитин хмуро сказал:

— Не знаю, каким чудом он еще жив. Ни одной кости целой нет, все перебиты.

Он осторожно взял руку сержанта и стал внимательно слушать его пульс. Все стояли молча, еще с какой-то надеждой глядя на доктора. А он, не выпуская руки Овчаренко, резко обернулся и коротко приказал: