— А покоришься — замучают. Съедят целиком, как пряник. Нам с тобой надо идти напрямик, наперекор насилию, но осторожно, чтобы не подкопались. Если у тебя разум да смелость есть, должон понять… Так ли я говорю? Краем оврага пройти — и не оступиться.

— Еще бы, — согласился Самоквасов. — Тут дело ясное: свое взять и шкурой не поплатиться.

Пронька позвал его к Палашке попить чайку. Никодим нынче поутру ушел в деревню Вариху, Палашка дома — одна. Самоквасов не отказался.

Глава VIII

С открытым сердцем

Наталкина хата опустела. Кровать уже увезли, стулья тоже. На том месте, где стоял комод, Наталка поставила свой сундучок, маленький, деревянный, без баляс и запора. На лавке стояла немудрящая посуда, на вешалке висело только Ванюшкино короткое пальтецо, зеленый шлем да ее шуба. Короба с куклами тоже не видно: Катя забрала свое, уезжая с первым возом.

Если бы не Ванюшка — он был эти дни с Наталкой особенно ласков, — Наталка, наверное, плакала бы: жаль было расставаться с людьми, к которым так привыкла.

В избе было сумеречно, тихо, Наталка сидела в белой кофточке на лавке, положив на колени руки. Оглядевшись кругом, как лучше расставить то, чем они владели, поднялась и подошла к кровати:

— Давай, Ванюшенька, передвинем ее… на Катино место. Тут лучше.

— Как хочешь. Давай.

Они долго возились с огромной деревянной кроватью, которую называли в шутку рыдваном, сняли старую занавеску, гвозди вколотили в другие потолочины, и Наталка, привязав к ним веревочку, закрыла кровать новой занавеской, потом взбила матрац, поправила одеяло, села к подушке ближе и, улыбнувшись, поманила Ванюшку к себе:

— Иди… синеглазый.

И когда он улегся к ней на колени, она опустила пальцы в волосы ему и тихонько сжала:

— Ты ведь вот не чуешь, пес, как тебя… люблю.

Чуть приоткрыв глаза, Ванюшка продолжал лежать, по-кошачьи щурясь.

— Не знай… Может, и чую.

— Все намеками, — беззлобно брюзжала Наталка, домогаясь ответной ласки. — Мытаришь ты меня этим «не знай». Сказал бы уж прямо. Ну?.. Не притворяйся.

— А чего сказать-то, толстуха?

— Ну, окажи, что… любишь. А то мне все думается.

Он обхватил ее мягкие плечи и крепко прижал к себе.

— Ну, а теперь?.. не думается?

— Кажись, нет…

Она была спокойна и счастлива — больше ничего и не надо. Им и впредь никто не будет мешать, станут жить вдвоем, хата простоит еще долго, — пожалуй, хватит на всю жизнь. Наталка об иной и не мечтает даже: хорошо и тут, лишь бы Ванюшка был рядом. Она радовалась всему, что давала ей жизнь. И вдруг явственно послышался тяжелый Ванюшкин вздох.

Подозревая мужа в новом притворстве, Наталка шутливо потеребила за ухо:

— Ты о чем это, а? Чего тебе не хватает?

Осторожно, чтобы не спугнуть ее радость, Ванюшка ответил:

— На курсы посылают. Скоро поедут за тракторами, а людей — своих трактористов — нет…

Наталка сразу переменилась в лице:

— Это как то есть?

— А так вот, велят ехать.

— Что допреже болтал, то и сбывается. Стало быть, уходишь все-таки?

— Да не навовсе же… Ты умная у меня, должна понять… Дисциплина. Нельзя… я — комсомолец. Как же не ехать.

— Знаю, сам напросился.

— Да нет же… Горбатов да Бережнов посылают. Четыре дня тому назад разговор был.

Это признание еще более опечалило Наталку:

— Почему же до сих пор не сказывал?.. Обмануть хотел?

— Раньше срока чего расстраивать? Жалел тебя.

— А выучишься — найдешь другую, стриженую, — чуть не плача, сказала она и испугалась, что вырвалось для самой неожиданно.

— И искать не буду, — с глубокой искренностью уверял Ванюшка. — Не веришь, а? Не веришь? Чудачка ты эдакая. Вот честное слово…

Несколько минут она молча думала: как же быть теперь? Чем удержать его? Плохо ли то, что посылают на курсы? Если все благополучно кончится, самой тогда приятно будет, что он — ученый, образованный — сядет управлять машиной. А родится, подрастет сынок (она почему-то предчувствовала, что будет непременно сын) — Ванюшка будет катать его на тракторе — и стало от того светло, радостно, даже застучало, запрыгало сердце. Нет, не обманет, не такой уж Ванюшка безжалостный… Пускай идет… Но четыре месяца все-таки большой, непомерно великий срок.

— А поскорее нельзя?

— Чудная ты. Как же скорее, если курсы трудные?

Наталка стремительно подняла его голову, повернула к себе и, глянув в лицо большими полыхающими глазами, поднесла к самому Ванюшкиному носу увесистый кулак:

— Ну, смотри у меня!.. Если что — не прощу… Алексей вон молчит да терпит, волю ей дал, распустил вожжи, а я молчать не стану… У меня — гляди в оба!..

Ванюшка рассмеялся откровенно и весело:

— Молодец ты, Наталка… Решительная. У нас с тобой дело выйдет.

Через несколько минут он послал ее в щитковый дом: сейчас Горбатовы приедут за сундуком, за посудой, за ведрами, которые не уместились на первом возу. Катя не захочет остаться дома, а надо помочь им убраться дотемна. Наталка и сама это знала, надела Ванюшкин шубняк, закутала голову шалью и, молвив: «Не ходи до меня», — вышла на улицу.

Глава IX

Чему улыбались звезды…

Под окнами двухэтажного щиткового дома переминался привязанный к стойке крыльца Орленок. Алексей развязывал вожжи и что-то говорил Арише, стоявшей на крыльце в дверях.

— Ах, вон сама идет, — обрадовалась Ариша, увидав Наталку. — Иди посиди у нас, а то Катю оставить не с кем.

— Езжайте оба, — махнула рукой Наталка, — я подомовничаю. — И поднялась на крыльцо.

Алексей едва сдерживал жеребца: Орленок гнул шею, вырывал из рук натянутые вожжи и никак не стоял на месте, у него ходили бока, словно распирала могучая сила. И едва Ариша уселась в санки, жеребец помчался по улице размашистой рысью, не сбавляя хода на поворотах. Сани раскатывались, Ариша испуганно вскрикивала и хваталась за рукав мужа.

Орленка было трудно удержать. Раздосадованный Алексей стегнул вожжой, — Орленок подпрыгнул, вытянулся, прижал уши и припустил прыти. Теперь он не хотел видеть давешнего своего следа и вместо того, чтобы завернуть к Наталкиной избе, рванулся по дороге в поле, вымахал на косогор и, забрасывая передки снегом, понес к лесу.

С замирающим сердцем Ариша прижалась к Алексею, уперлась в нахлестку ногой, зажмурилась. В ушах свистел ветер, и вдруг над самым ухом ее раздался голос мужа:

— Э-гей, Орленок! Шалишь?!.

Едва опомнясь, Ариша открыла глаза: взбесившийся конь бежал неукротимой рысью, из-под копыт летела буря снега. Через несколько минут он вихрем ворвался в лес и только здесь, на глубокой в сугробах дороге, стал сговорчивей, послушней.

— Вот черт, — дивился Алексей, — не удержишь никак. Полторы версты пропер… Еще час — и на станции Кудёма… к Наталкиному отцу в гости, — хочешь, довезу?

— Что ты! — всполошилась Ариша. — Поворачивай назад, уже вечер, мне страшно… Скажи: почему так случилось?

Муж отпустил вожжи и, резко повернувшись к ней, посмотрел неожиданно в упор:

— Нет, не я, а ты скажи: почему все так случилось?.. Почему?

Она поняла, о чем спрашивали ее здесь, в лесу, с глазу на глаз, и застыла в неподдельном страхе, словно ее поймали на месте преступления и держат за руку.

— Ты что имеешь в виду?

— Не притворяйся, говори правду… Какая бы она ни была, я пойму. Но я не могу — и не буду терпеть лжи… хватит!..

Она не находила слов, чтобы ответить, а уклониться от объяснений было уже нельзя, но, и застигнутая врасплох, искала второпях каких-то оправданий, а они не давались никак, и знала сама, что им нельзя верить. Это еще больше повергло ее в озноб и трепет.

— Ты решила уйти к нему совсем?.. Дочь бросишь?

— О, нет! — вырвалось у ней невольно. — Я не хочу этого.

— А что же ты хочешь? (Она молчала.) Ты же любишь его. И живешь с ним почти месяц… Любишь?