— А чужих жен… — рванулся к нему Горбатов, выпалив прямо в упор, — чужих жен вы тоже спокойно провожаете после свиданий?

Лесовод побледнел, откинув назад голову, и в тревожном ожидании слышал беспокойное биение своего сердца. Опять легло молчание, глубокое и темное, как овраг.

— Вы знаете всё? — спросил Вершинин, явно нервничая, но стараясь держаться спокойно.

— Знаю, только не все. А мне нужно знать все. У меня есть это право… Так вот: вы можете быть откровенным?

— Пожалуйста.

— С женой я не говорил еще, сперва — с вами… Вы… — Нужное слово выговорилось с трудом: — Вы любите ее?.. Или только так, мимоходом?.. (Вершинин молчал.) Что? Неужели нечего сказать? Или стыдно сказать правду?.. Когда мужчина любит искренне и глубоко и у него честные намерения, он отмалчиваться не будет: он знает, что его поймут. Большую любовь люди не осудят… Ну, говорите же прямо, всю правду, какая есть. Молчите? Тогда я кое-что скажу… Да, человек она во многом наивный, неопытный, слабовольный. Вы поняли это, учли — и вот… захотели себя потешить. — Горбатов повысил голос: — Вы же должны знать, что делаете! За последствия-то надо отвечать! Зачем вы ломаете чужую семью? Неужели — от скуки? из баловства? соблазнила легкость добычи?

— Любовь и семья — не вечная цепь, а свободный выбор. Каждый человек имеет право не связывать себя навек… У вас отсталые взгляды в этом вопросе.

— Во-он что!.. Где это вычитали вы, — может, из Мальтуса?.. Где речь идет о прочности, о здоровье семьи, о семье нормальной, там ваши взгляды — плесень. Прочная семья — это норма, а не отсталость.

— Нормы и право в человеческом обществе…

— Подождите, — остановил его Горбатов. — Не пускайтесь в свою философию и не кормите меня мякиной… Мякина эта легковесна, летит по ветру и засоряет глаза… Тут ей не место.

— Казалось бы, — не уступал лесовод, — что и ревности здесь не место. Вы человек высокого сознания, член партии и потому… должны бы учесть реальный факт, а вы — злитесь, мечетесь, кричите… и, наверное, будете мстить, заставите меня уйти отсюда?

— И ее увезете с собой?

— Не знаю… Там будет видно.

— Да вы… не любите ее! — гневно и запальчиво произнес Горбатов. — Вы должны отойти в сторону, оставить мою семью в покое: у нас есть дочь… А уж уезжать вам отсюда или нет — это ваше дело… Теперь мне совершенно ясно: вам от нее было нужно только одно…

Вершинин ждал оскорбительного слова, но не услышал его: Горбатов умолк, очевидно спохватившись вовремя… Так они сидели рядом, и когда Горбатов дергал вожжой, лесовод боком чуял нервно двигающийся его локоть.

Прошло несколько долгих, тягостных минут. Свежий бор тонул в тишине, и только изредка в вершинах сосен посвистывал ветер. По сторонам дороги поднимался частокол деревьев. Вдруг Тибет, сорвавшись с иноходи, метнулся с дороги и вырвал вожжи из рук. Несколько сажен они волочились под санями, Горбатов не скоро поймал их. Отогнув воротник бурого чапана, он оглядывался по сторонам, отыскивая, что испугало гнедого… Поодаль от дороги, на небольшой поляне, разветвилась кряжистая, с густою кроной сосна. В ее зелено-матовой хвое царапалось что-то и ожесточенно пищало. Горбатов нащупал глазами серые прыгающие комки в ветках. Услышав повторившиеся необычайные звуки, Тибет рванул сани и понес, стреляя в седоков жесткими комьями снега из-под копыт.

— Видал? — нетвердо спросил Вершинин, когда Тибет успокоился и снова перешел на иноходь. — Белки дрались… дрались за место на сучке… или из-за сосновой шишки, а может…

— Что же не договариваете? Ну, смелее… Из-за самки? Так что ли?..

— Да.

— И что вы хотите этим сказать?

— Хочу сказать, что я… меня мучает то, что произошло между нами, но я удовлетворен одним обстоятельством: сегодня в мою систему вошел еще один человек, как новый экземпляр рыбы в аквариум.

— О, теперь на вас снизошла откровенность… Кто он?

— Вы. — И Вершинин, помолчав, досказал: — Вы — белка, как и все, а не исключение…

— Носитесь вы с своей «теорией», как с писаной торбой, и то и дело заглядываете — кстати и не кстати: не прибавилось ли в этой котомке? У вас в голове одни сплошные схемы. Хаос!.. Мрак… Вы болеете им!.. Полечитесь.

— А вы не мстите.

— Я не мщу, а говорю о жизни. И мстить не собираюсь. Не мести учит меня партия. — Горбатов отвернулся от лесовода, чтобы на этом и кончить разговор.

Черная большая птица перелетела над дорогой впереди них, крылья свистели от напряжения, и скоро канула в лесную тишину. Устало бежал Тибет, отфыркиваясь, прядая трепетно ушами. Вдали, слева от дороги, стучали топоры лесорубов и раздавалось короткое, отрывистое эхо…

Глава V

Пронькин проигрыш

В делянке красным огнем горело смолье. Стаивал снег, и серое кольцо лежало вокруг костра. Еловые неприбранные сучья виднелись зелеными пятнами. Расположившись на бревнах, лесорубы спорили… Горбатов открыл собрание, давая полную свободу высказаться каждому. Вершинин стоял у костра, слушая и наблюдая. Пронька молча набивал цигарку, придерживая топор между колен.

Первым выступил Сажин:

— Все это гоже… я так и знал. А только с этим… как его… с переходом на бригадное положение не насидимся ли без хлеба?

Коробов Семен быстро соскочил с бревен:

— Как это так? Да неужели я или другой кто в бригаде меньше заработает, нежели в артели? Не может этого быть. Ты, Платон, не расстраивайся. А касательно насчет работы — работа будет. Теперь у нас браку много, ассортимент даем не такой, какой требуется, и все — вразброд, кому как вздумается, а в бригаде все по линейке пойдет… Вы с Пронькой второй день одни бревна режете. Бревно кривое — на тюльку резать надо… Да еще хвалитесь, что у вас задание — на сто, а по-моему, это сплошной брак. В бригаде этого не допустим. После курсов голова у нас посветлее стала — видим, как дело вести надо, и потому старую артель — дубинушку — к шаху. По-новому надо работать и жить по-новому.

Сразу в несколько голосов загудело собрание, но не трудно было понять, кто какое отстаивал мнение.

— Рано в бригаду-то, — опять пробасил Платон, — не дорос человек до социализмы этой. Рано! Пущай молодежь попробует, а мы поглядим, полюбуемся.

Низенький Пронька замигал белыми ресницами и покосился на Платона. Он не мог удержаться от едкого словца даже в такой решительный момент, но сказал добродушно, как бы щадя Платоново самолюбие:

— Ты, верно, не дорос, Платон, и большое нас берет сомнение — дорастешь ли когда. С таким «билетом», как у тебя, в социализм не пускает контрольная, у двери с метлой комиссия. Жди пригласительного билета.

Покатился дружный смех, заглушая кроткое протестующее мычание Платона. Все же Платон понял, что Пронька шутит и что это нисколько не мешает им вести общую линию, о которой был уговор в землянке у Никодима…

Пронька продолжал:

— Ну, давайте так решать… Коробов говорит, что браку много, что лес портим, режем на бревна. Ладно… А по моему мнению, браку нет: рабочему классу бревна нужны? Нужны… Везде стройка идет — пятилетка в четыре года. И как же ей нейти, коли социализму дверь открыли? Столовую, два барака, баню сгрохали, и еще бараки строятся — бревен только давай. Одному Автострою пригони тыщу вагонов — все возьмет!

— Да чудак ты, — принялся убеждать его Горбатов. — Бревно кривое и сучковатое идет как третий сорт, а шпала из такого же бревна идет первым и вторым сортом. Они леспромхозу выгоднее. А потом, мы не можем заготовлять одни строевые бревна, и шпала нужна, и тюлька нужна, и рудстройка. У нас задание, а вы душите одними бревнами. Так нельзя.

Сажин хитро прищурился и, чуточку помедлив, пока затихнут, сказал:

— И нас, и всех городских рабочих домами надо ублаготворить, потому по самому и пилим больше бревна, а не тюльку.

— Верно, — поддержал его безусый юнец Микишка — сын Самоквасова.

Сорокин протянул вперед руку, будто поймать хотел завравшегося Сажина: