— И как же теперь?

— Да ить как же, — Филипп развел руками, — не знаю, что и придумать. Голова кругом идет, места себе не нахожу… тоска… прямо убил бы того, кто этот слух пустил. Узнаю — все равно убью… вот до чего дело доходит!..

— Всегда так, — ворчал лесовод, — работают люди хорошо, для дела иногда себя не щадят, а как чуть коснется поближе, так и работу бросают и добро портят… Бегут за спичками, за керосином, а общественное добро хоть все сгори — не жаль…

В голосе его слышал Филипп обиду за людей и стыд.

— Да, темны мы, Петр Николаич, темны… Медведи мы с Кузьмой-то… вот что… и весь секрет тут темнота.

— Да я не только о вас, и не только в темноте дело. — Будто успокаивая Филиппа, Вершинин сказал: — Кирпич вам нынче посылаю, а печники придут завтра…

— Ну вот и гоже. Спасибо за хлопоты. А насчет угля не сомневайся: мы с Кузьмой нагоним… Слышь, что ли? Нагоним!..

Глава III

Как падают сосны…

В сто девятую кулису, которую требовалось разделать экстренно, Вершинин направил коробовцев и сам на другой день поехал проверить.

Артель Семена Коробова в пятнадцать человек, работая парами, тройками, валила столетний сосняк и ельник, лишь не трогая сосновые семенники, отмеченные инструктором. По временам слышались громкие предупреждающие возгласы, затем раздавался хруст ломающихся сучьев и точно выстрел — удар по земле стволом. Эхо ухало гулко, протяжно, и вслед за ним начинали тукать топоры-дятлы: ко-об, коб, ко-об, коб…

Семен работал без шубы, несмотря на крепкий мороз; согнувшуюся спину его, вспотевшую и мокрую, покрывал иней, на русой бороде висели сосульки. Увидав Вершинина, он выпрямился и, стоя под высокой стройной сосной, приветно щурился; в глазах, острых и наметанных, светился здоровый блеск, словно ему только сейчас принесли из деревни радостное известие.

— Ага, вот и гость заявился, — сказал он, снимая перед Вершининым шапку. — Хорошо, когда ближе к массам. — И, тронув глазами комель сосны, сказал Ванюшке Сорокину и Гриньке Дроздову, обминавшим у сосны снег:

— Комелек гожий, пилите пониже.

В нескольких шагах от них трое лесорубов, расположившихся в низинке на бревнах, разговаривали, курили, побросав топоры.

— Эй! — окликнул их Коробов. — Не стой, не стой!.. Попиливать надо…

Остальные работали где-то тут рядом, но их не видно было: еловый подрост заслонял их от глаз Вершинина. В просвете густых елей иногда появлялась Палашка с охапкой мохнатой хвои и исчезала снова.

Сорокин и Дроздов, широко расставив ноги, пилили; острая пила быстро переедала мягкую древесину. Крона сосны качнулась, посыпала вальщиков снежной пылью, а стальное полотнище, сжатое с боков страшной силой, остановилось. Коробов подпер сосну рогатиной, и пила, почуяв простор, засвистала торопливее и звонче. Скрипнула и снова качнулась сосна и, направляемая рогатиной, уронила крупичатый снег, — вслед за ним взвыла вершина, ломая по дороге сучья; прогнувшись посередине, стремительно падал гладкий ствол и через секунду хлобыстнул в землю гулким тяжелым взрывом… Вершинину лишний раз довелось увидеть, как кладут деревья опытные вальщики и какую при этом они имеют сноровку. И похвалил расторопного старика:

— Неплохо, дядя Семен, неплохо. Снимаешь по всем правилам.

— А то как же, — оживился старик. — По-другому не быть. Доверили — оправдать надо. Если я хоть один столб испорчу — меня совесть закусает. До того меня порченый столб доймет, что иной раз — беда!.. Глядишь-глядишь, да какой, мол, я есть мастер, коли брак сделал!.. Ну и стараюсь. — Он вскидывал голову, размашисто двигал руками и, покрякивая, подгонял лесорубов.

Вершинин знал, что Коробов иногда сделает через силу, не пощадит рук и спины, а спиленное дерево в брак не пустит, — зато и считали его надежным человеком, старателем. В его отношении к людям была заметна искренняя теплота и учтивая обходительность.

На снегу — и тут, и там — виднелась неприбранная хвоя.

— Захламили мы делянку, — сказал Коробов. — Сборщик один заболел, Палашка не поспевает, а из лесорубов никто не соглашается. Нам бы еще работничка, а то неудобно.

— Некого прислать-то, — ответил Вершинин. — Я говорил коневозчикам. Они сами разберут дорожку.

— Не больно разберут. Самоквасов вон сучки на дороге собрать так и отказался. Другие, правда, собирали.

Вершинин лазил по глубокому снегу и видел, как, разбредясь по низине, работала артель. Порядку тут все же не было: отдыхают в разное время; вон на груде зеленой хвои сидит Палашка, а вокруг нее увивается Пронька Жиган и зубоскалит; высоченный Платон подтаскивает дрова и сам же укладывает их.

— Э-гей, какого черта! — кричит Платон с досадой. — Я ломай тут, а вы сидеть да зубоскалить?.. А деньги поровну?..

Пронька не думал отходить от Палашки и Платону ответил насмешливо:

— В таком разе хлопочи себе персональную пенсию.

Палашка первая заметила «гостя» и своего кавалера толкнула в бок. Жиган притих. Вершинин прошел мимо и неподалеку от них остановился за густыми елками. У Проньки с Платоном продолжался спор: никто не хотел собирать сучья.

— Я не буду, — кричит Платон, — наплевать я хотел, гнуть занапрасно спину… Так на лошадь никогда не скопить. Мне цена пять целковых в день, а вы на сучки поставить хотите. — Платон раздраженно бросил к ногам топор, сдвинул на затылок шапку и, сев на бревно, вытянул длиннущие ноги.

Пронька напирал на него, и белые брови хмурились:

— Сучки — это тоже профессия. Тебе в самый раз. Не воображай из себя. Пожалуйста, без вывертов! — И вдруг властно скомандовал: — А ну, становись!.. Берись за дело, живо!

В ответ ему Платон бросил с каким-то упорным отчаянием:

— Пшел к черту, свиная морда! Заездить хошь? И так прошлую декаду один я собирал. Больше, Пронька, не стану, хоть зарежь.

— И зарежу. У меня не дрогнет. Собирай сучки. Нельзя же разлагать производство!.. Я пилить с Шейкиным стану. У нас быстрее идет.

— Ну ладно, пес с тобой, — покорился Платон.

Лесовода крайне заинтересовал этот поединок, а сама победа над Платоном поразила до чрезвычайности. Как слепа оказалась природа, дав Платону большую физическую силу, огромный рост и такую ничтожную по сравнению с Пронькой волю.

Проверяя заготовленные бревна, Вершинин осматривал торцы — нет ли защепы, залысины, по правилам ли кряжут нужный ассортимент… По глубокому снегу он забрел в глубь делянки и не мог видеть того, что произошло с Сорокиным получасом позже…

Жиган и Спиридон Шейкин, с привычной ровностью в работе, пилили под комель сосну, а вблизи от них, за молодыми елками, перетаскивал обледенелую тюльку Сорокин, складывая в груду, рядом с поленницей дров.

— Давай, давай, Спиридон! — торопил Пронька своего напарника. — Видишь, как Ванюшка старается при начальнике-то… в ударники лезет, на выслугу, премии ждет, а мы — ртом ворон ловим… Нажимай. — Но сам-то «нажимал» не очень, только голос был нарочито громок, чтобы другие слышали.

— Не треплись, пересмешник, — отозвался Ванюшка за густым ельником. А проходя мимо, прибавил не без угрозы: — Не забывайся, знаем твою подноготную!..

Жиган распрямился, оставив пилу, и поглядел ему в спину долгим бесстрастным взглядом. Потом шагнул к Сажину, взял из рук у него рогатину с двумя остриями на длинном стержне и повелительно буркнул:

— Помоги Шейкину, устал я что-то…

Платон не возразил на этот раз ни словом… Острая Пронькина пила, о которой в делянках ходила слава, въедалась легко, шипя и мерно посвистывая. А Пронька медлил подпереть рогатиной ослабелое, перепиленное больше чем наполовину дерево, — и пилу зажало… Ванюшка опять проходил мимо, и тут удалось Проньке исправить дело: побагровев от натуги, он поддерживал девятнадцатиметровый, уже нестойкий ствол и, никого больше не видя, следил лишь за тем, чтобы в нужную сторону падала сосна, и вот с судорожным напряжением процедил сквозь зубы:

— Быстрее, черти, торец испортим!..