— Да бросьте, доктор, зачем так преувеличивать… у вас же есть профессия.

— Да, есть… я действительно мог бы стать врачом, настоящим врачом, сделать карьеру. Барбентан вам это подтвердит. Но я все бросил ради Розы… попробуйте обосноваться где-нибудь по-настоящему с этой кочевницей, с этой вечной беглянкой. Первое время… И потом это было слишком ужасно, и я отказался…

— Но вы же практикуете!

— Практикую, практикую. Летом где-нибудь на водах, только в течение курортного сезона. Я отлично понимаю, что и приглашают-то меня лишь ради Розы. Роза ездит на воды, чтобы сохранить фигуру. Подумайте сами, какая реклама для бальнеологического заведения и казино! А в течение всего года просто невозможно держать кабинет, иметь какое-то определенное занятие. Но я как-то устраиваюсь. Поскольку я Розин врач, прежде всего ее врач, на мне лежит вся забота о ее красоте, впрочем, я бы не потерпел, чтобы кто-нибудь другой… странная вещь ревность! Пусть у нее есть любовники, но только не это… даже при одной мысли об этом холодею. О чем это я говорил? Так вот, мало-помалу я докатился до весьма малопочтенной специальности, не сильно научной… косметика, массаж, режим для сохранения красоты и молодости… естественно, я первый должен являть тому пример… доказать на себе свое умение. А Роза тем временем… Вы же сами теперь видите, что, даже занимаясь своим ремеслом, я все равно кормлюсь при Розе… Неужели думаете, что театр, гений может оплатить такую вот Розу… Ей нужны деньги, как и всем, кто не знает, что такое деньги в этой высокоинтеллектуальной атмосфере… Ну вот я изобретаю разные трюки. Примазался к одной русской даме… настоящая аристократка, эмигрантка, и ест-то она только на царском сервизе… так вот она приготовляет различные кремы и прочее. А я их рекомендую. И если даже я ношусь вслед за Розой по Бразилии или по Балканам — наше дело все равно идет своим чередом. Кремы, которые возвращают упругость коже. Есть один такой крем, по цвету и запаху настоящее дерьмо, вы накладываете его на лицо, он жжет, просто огнем жжет, потом становится легче, вы смываете крем лосьоном моего изготовления и в течение полусуток у вас кожа как у пятнадцатилетней девочки. Мы даже поместили Розину фотографию на баночке с кремом. Теперь вы понимаете…

Они снова взялись за джин. Слушая болтовню своего собеседника, Орельен думал о Розе. Он вспомнил, какая она была тогда у Мэри, в тускло-зеленом бархатном платье, вспомнил ее рот. Все-таки как-то странно узнать изнанку такой красоты… И еще более странно, что доктор, показывая ему эту изнанку, сделал Розу более привлекательной, возбудил любопытство. Орельен с негодованием отверг коварную мысль, мелькнувшую у него в голове. Правда, когда они обедали втроем, Роза явно его поощряла. Однако любовь этого человека к жене столь необъятно велика, столь необыкновенна…

— Как вы ее любите! — пробормотал Лертилуа. — Должно быть, удивительная вещь — такая любовь… любовь, как в романах, которая длится недели, месяцы, годы… счастье.

Декер хохотнул.

— Счастье! Ах да, ведь счастливые люди не имеют истории. Недурная шуточка. Никакого счастья нет. Есть война, милый мой Гераклит, есть война.

«Пролог окончен. Сейчас тема получит свое развитие», — подумал Орельен. Он взглянул на длинное лицо, казавшееся несколько пухлым по сравнению с худощавой фигурой, на выпуклый лоб, прилизанные иссиня-черные волосы, черные глаза, где светится укрощенная горечь. Можно ли считать, что такой Декер — просто существо стилизованное; если же все это натурально — тогда еще хуже! И эта привычно горькая складка, меняющая рисунок губ, должно быть, появилась в результате долгих лет страданий. Доктор был почти одного роста с Орельеном. Нет, чуточку пониже.

— С Розой требуется непрестанно завоевывать позиции. Всякое бывает, не все битвы приводят к победе. Бывают минуты, когда для того, чтобы выиграть приходится отступать, жертвовать достигнутым, хитрить… Ведь мир не пустыня, отнюдь нет. На земле живем не только мы с вами. Есть мужчины, женщины, словом, чудища. Роза свободна… Столь исключительная личность… По какому праву я могу требовать, чтобы она отказалась от соблазнов? У гения свои права. Нужно только постараться быть сильнее соблазнов, не быть таким преходящим, как они… И Роза ко мне возвращается…

Как остро ненавидел себя Орельен в эту минуту, мысли, что шевелились в его мозгу, были, в сущности, совсем неприглядны. Он всячески уважал этого человека, своего нового друга. Однако образ Розы заполнял собою весь бар, поднимался в завитках табачного дыма. Это трепетное пробуждение жизни всякий раз, когда ее молчание сменяется словами. И Орельену вспомнилось выражение ее губ, когда она просила передать ей хлеба, просто хлеба, словно ждала поцелуя. Но тут снова заговорил доктор своим смиренным голосом, скрывавшим какие-то тайные мысли. Этого тона Орельен не переносил.

— Тогда вечером я смотрел, как Роза на вас смотрит. Не возражайте, пожалуйста, я-то хорошо знаю. Целую минуту она глядела на вас, как на незнакомую ей вещь, выставленную в витрине. Я-то знаю, что это означает… О, конечно, это прошло. Не понимаю, зачем я это говорю вам. Потому что такова моя жизнь… счастье… война… Вы ведь тоже из тех, кто вполне приспособился к этой высокоинтеллектуальной атмосфере. Вам не нужно к любви подмешивать коммерцию, торговать кремами, преподавать гигиенические советы. Вы человек привилегированный.

Вдруг Орельен почувствовал, как в нем поднимается ненависть к доктору. И так же внезапно он подумал о Розе с жестокой откровенностью. В бар входили новые посетители и толпились в том углу, где американские моряки, приседая, отплясывали теперь жигу под громкие рукоплескания девиц и гостей.

— К тому же, — сказал доктор Декер, — вы не знаете Розы… Но я, кажется, говорю глупости. Возможно, вы уже были с ней близки.

Должно быть, он изрядно страдал, произнося эти слова. В его глазах промелькнул панический страх. В сущности, предположение его было малоправдоподобно. И все же он ждал ответа. По его неподвижному взгляду Орельен понял, что молчание пугает его до сумасшествия. Доктор, вероятно, думал, что его новый друг ищет какую-нибудь нейтральную фразу, дабы избежать прямого ответа. Надо было сказать хоть что-то. Почувствовав свою силу и не скрывая злобы, Орельен поднял плечи.

— Пока еще нет, — ответил он.

В комнату вихрем влетела Симона, таща за собой кавалера, с физиономией скотопромышленника и с жемчужной булавкой в галстуке. Проходя мимо Орельена, она возбужденно крикнула, не отпуская своего пленника:

— В зале тебя ждут друзья!

Орельен нахмурился. Кого это еще принесло?

Три дамы и два господина.

Хватит с него призраков Розы, да и Декер уже перестал его забавлять. Орельен предложил:

— Пойдемте поглядим, доктор! Вы знаете, мои друзья заходят сюда отчасти и потому, что здесь можно меня встретить.

Они перешли в дансинг.

XII

После царства розового света они попали в голубой полумрак. Оркестр наигрывал английский вальс, и дамы, сидевшие за столиками почти в полной темноте, вполголоса мурлыкали знакомый мотив «Такая красавица всем до безумья нравится», а танцующие пары плавно кружились, словно сошли с раскрашенной открытки.

В заведение Люлли вела стеклянная двухстворчатая дверь с оранжевыми занавесочками, и посетитель сразу попадал не то в вестибюль, не то в прихожую, слева от которой помещался бар, справа — туалетные комнаты, сообщавшиеся с дансингом. В этом вестибюле шла оживленная торговля, здесь продавалось все, имевшее хождение у Люлли: сердца, сигареты, а так же многое другое, не столь определенное. Тут вечно толпились какие-то люди, таинственно переговаривавшиеся между собой, сюда забегали на минутку проветриться клиенты или девицы, — поболтать с подружкой, просто постоять в обществе юноши, который через минуту не узнает их за танцами, какие-то бледные и отчаянно жестикулирующие субъекты, умолкавшие при приближении парочки или метрдотеля. Тут же, в углу помещался гардероб, который держала весьма сентиментальная дама, а рядом с туалетными комнатами, откуда доносился громкий смех девиц, имелась кухня и на пороге то и дело появлялись гарсоны, держа на весу подносы с бифштексами и цыплятами между двумя ведерками замороженного шампанского.