Сказочника Терентьича от сказочника Ерофея отделяли не только сотни верст расстояния, но и целая эпоха во времени. Время сказочника Ерофея — уже послереформенная Россия. Буржуазный характер реформы, проведенной крепостниками, не мог по существу изменить положения крестьянства. Обнищание крестьян после отмены крепостного права еще усилилось. По стране шла цепь крестьянских восстаний. Революционная ситуация, возникшая еще в предреформенные годы, не рассасывалась. Отзвуки ее проникали и в крестьянскую идеологию, в народное творчество.
Сказочник Ерофей в изображении М. И. Семевского не холоп, развлекающий своего господина. Рассказы Ерофея носят резко выраженный антибарский, антикрепостнический характер. Зачастую они далеки от традиционной передачи сюжетов и говорят о творческой силе сказочника, о его импровизаторских данных. Барин, которого везут в «пекло», староста Наум («и не весть в кого был ум; боем бил, боем гнал крестьян»), швецы, ищущие правды, — все эти образы даны с такой художественной силой, что подчас видно, как забывал Ереха стоящего перед ним слушателя-барина, раскрывая все потаенное и обнаруживая скрытые элементы классового самосознания. Небезинтересно, что концовка одной из сказок — расправа барина со старостой Наумом, раздавшим барские деньги разоренным мужикам, — у М. И. Семевского отсутствует: после угроз сжить со света Наума барин приезжает в село. «„Заприте такую бестию, каналью, в амбар“. Вот его в амбар заперли ...». Дальше в тексте М. И. Семевского многоточие. Очевидно, или, не желая вступать в конфликт с цензурой, М. И. Семевский опустил социально заостренную концовку, или, возможно, и сам сказочник не рискнул досказать до конца рассказ о жестокой борьбе мужика и его гибели.
Но если о творчестве Терентьича и Ерофея мы можем судить только по очеркам их современников, не имея сколько-нибудь полных записей их сказок, то об облике крупнейшего мастера сказки Абрама Новопольцева, наоборот, мы можем судить исключительно по текстам его сказок. К сожалению, Д. Н. Садовников, разыскавший А. Новопольцева и записавший от него 72 сказочных текста, не дал зарисовки облика сказочника. Но на основании сказочных текстов можно реконструировать облик этого мастера сказки. Прежде всего, несмотря на формальное преобладание в записанных текстах волшебных сказок, Абрам Новопольцев — сказочник-сатирик, и притом сатирик-профессионал.
М. К. Азадовский, которому принадлежит опыт реконструкции образа этого сказочника, указывает, что сказочник эскизно начертил себя в одной из своих сказок («Спящая девица»): «Восходит молодец: „Мир вам гостям на беседе“. — „Просим милости, добрый молодец“. — „Что вы сидите, водку пьете, а ничего не говорите? Должно быть вы спать хотите? Поднесите водочки стакан — я шуточки пошучу!“. Они спрашивают: „А ты чей такой?“. — „А вот я, из Помрясьскина, сказывальщик“ (Садовников, стр. 92). Таким образом, это — сказочник-шутник, один из любимых членов артелей, участник „веселых бесед“ и пр.».[38]
Но эта характеристика не полна; к ней можно добавить одну существенную деталь, подчеркивающую, что сказочник Новопольцев был выразителем интересов бедняцкой среды. В сказке «Елевы шашки» рассказывается о том, как «жили два брата, один богатый, другой бедный»; бедный уезжает в Москву продавать шишки. Здесь Новопольцев вводит в повествование один штришок, позволяющий еще ярче понять его облик: «Он был бедный; поехал в Москву совсем раздевши, что я же». И мы ясно видим сказочника разутого, раздетого, бедняка.
Сатирические сказки Новопольцева «Елевы шашки», «Барин и мужик», «Мужик и поп» являют черты резкой социальной заостренности. Бедняцкой идеологией проникнуты все сказки Новопольцева, в первую очередь также сатирические: «Ванюша дурачок», «Спинка и брюшко», «Поп и дьякон», «О немце» и названные выше.
Сказочник Абрам Новопольцев — наследник скоморошьей традиции. Эта связь обнаруживается не только в концовке одной из его сказок: «... а нам молодцам по стаканчику пивца», от скоморохов у Новопольцева идет любовь к рифме и ритму (вроде «Байки про тетерева»: «... в снегу ночку ночевал, поутру рано встал, по вольному свету полетал, громко, шибко покричал, товарищев поискал...»), ощущение своего профессионализма, ироническая интерпретация даже драматических мотивов сказки.
К сожалению, Новопольцевым ограничивается наше знакомство с репертуаром сказочников-сатириков прошлого века. В современных сборнику Садовникова изданиях (у Худякова, например) нет имени сказочников-сатириков; названы лишь некоторые имена сказочников, рассказывавших в основном волшебные сказки.
Лишь работы собирателей, выступавших уже в девятисотых годах, дают сравнительно полное отражение облика сказочников-сатириков.
Галлерею образов сказочников-сатириков дал исследователь северной сказки Н. Е. Ончуков. Ончуков записывал сказки в Архангельской и Олонецкой губерниях в 1903—1904 гг., создав, в основном из этого материала, сборник «Северные сказки» (1908), где есть характеристики сказителей и впервые материал расположен по сказочникам.
Архангельский крестьянин Григорий Иванович Чупров рассказал собирателю 15 сказок, в значительной части сатирических. По словам исследователя, любимый жанр Чупрова — «смешные сказки». Его сказки «всегда остроумны, особенно если слушать их в его передаче... Григорий Иванович... никогда не унывающий, ни перед чем долго не задумывающийся человек, на все смотрящий глазами только постороннего наблюдателя, ищущий во всем смешного. Свой характер и свое отношение к жизни Григорий Иванович всецело передал и в сказках. Любимые сказки его — про попов и скабрезные, знает которых он множество» (Ончуков, стр. 49—50).
Психологическое обоснование обычного сказочного положения характерно для Чупрова. Умение одним штрихом дать герою жизненную черту отличает его сказки. Приведенных Ончуковым материалов вполне достаточно, чтобы отнести Г. И. Чупрова к числу оригинальных сказочников-сатириков; об этом свидетельствует и обилие присказок в его сказках (украшающих, например, сказку «Лисица, петух и журавль»), небылиц и острот.
Близок к Г. И. Чупрову и другой сказочник — Василий Дорофеевич Шишлов. Собиратель отмечает, что это «веселый, разухабистый мужик 40—45 лет, очень похожий характером на Г. И. Чупрова».
Сказки Н. П. Дементьевой, Павла Калинина, П. М. Кашина, И. А. Иванова, И. Н. Макарова (из того же сборника) отличаются остроумием, но и крайним натурализмом. Характерно, что самые непристойные, далеко оставляющие за собой сюжеты «Заветных сказок», истории прикреплены к духовенству, и именно это придает данным сказкам социальную остроту. Следует учесть, что многие из указанных сказочников — старообрядцы-беспоповцы, и поэтому сказки о «православных» попах приобретают в их изложении особенно яркие сатирические черты.
В русской деревне конца XIX — начала XX века происходит процесс развития капитализма. Появляются деревенская буржуазия, кулачество, деревенские пролетарии или полупролетарии. Но в народном творчестве того времени кулак-мироед еще не успел стать рядом с вековыми угнетателями помещичьей России. Еще попрежнему в центре внимания сказки — помещики-бары и попы.
Характерным сказочником-сатириком этого периода был сибирский крестьянин Доримон Михайлович Сизов из села Коуранского, Тареминской волости, Кузнецкого уезда, Томской губернии. Мы располагаем записью всего лишь одной его сатирической сказки о бабушке Домне. Весь сюжет сказки о ворожее перенесен в условия губернаторского дома. За старухой (Домной) посылается казак. Очень удачно короткое описание испуга старухи при виде его. В бытовых очертаниях дан эпизод встречи посланца губернатора с братьями, которым Домна нашла коня. «Настала осень. Братья на десяти возах повезли в город муку продавать. Вот приходит на базар посланный от губернатора, спрашивает у них: „Почем мука?“. — „Пятьдесят копеек“. — „Берите сорок девять“. — „Нет, пятьдесят. Что уж вам из-за копейки-то рядиться?“. — „Что рядиться: нынче вон у нашего губернатора четырнадцать тысяч рублей украли... Нет ли у вас в деревне ворожеи какой-нибудь поворожить, кто украл?“».[39] К сожалению, биография Д. М. Сизова нам не известна, но судя по языку записи (записи В. Ф. Булгакова, видимо, точны) сказочник принадлежал к числу передовых людей старой деревни. Убедительна завязка, развиты мотивы узнавания. Умело подчеркнуто классовое лицо героев.