С каким учтивым смирением принимала она комплименты тех, кто не мог не хвалить изысканность банкета! И как набожно воспользовалась она случаем напомнить о достоинствах своего родителя, заметив, что нет никакой ее заслуги, если она кое-что понимает в приеме гостей, ибо столько раз приходилось ей исполнять обязанности хозяйки дома в ту пору, когда ее папаша занимал должность мэра! Отнюдь не обнаруживая ни малейших признаков чванства и ликования, когда разговор зашел о состоятельности ее семьи, она приняла суровый вид и, после нравоучительных рассуждений о суетности богатства, заявила, что те, кто смотрит на нее как на богатую наследницу, очень ошибаются, ибо ее отец не оставил ей ничего, кроме жалких пяти тысяч фунтов, которые, в соединении с тем немногим, что осталось ей от прироста капитала после его смерти, являются всем, на что она может рассчитывать. Да, почитай она богатство величайшим благополучием, она не стала бы так стремиться к разрушению своих собственных надежд, давая советы и способствуя событию, по случаю которою они предаются сегодня веселью. Но она надеется, что у нее всегда хватило бы добродетели отложить всякие эгоистические соображения, если бы им случилось столкнуться со счастьем ее друзей. И, наконец, скромность и самоотречение заставили ее заботливо осведомить тех, кого это могло интересовать, что она не менее чем на три года старше новобрачной, хотя, прибавь она еще десять лет, она не сделала бы никакой ошибки в вычислениях.

Дабы содействовать по мере своих сил развлечению всех присутствующих, она после полудня усладила их игрой на клавикордах и пением, хотя голос ее отнюдь не был самым мелодическим в мире, однако, полагаю я, она усладила бы их своим пением и в том случае, если бы могла соперничать с Филомелой; а когда было предложено начать танцы, она с величайшей снисходительностью и уступая просьбам своей новой сестры согласилась открыть бал.

Одним словом, мисс Гризль была первой особой на этом празднестве и почти затмила новобрачную, которая отнюдь, казалось, не оспаривая ее превосходства, весьма разумно разрешила ей использовать наилучшим образом свои таланты, а сама довольствовалась жребием, предоставленным ей судьбой, каковой жребий, как думала она, был бы не менее желанным, если бы ее золовка отделилась от семьи.

Мне кажется, нет нужды сообщать читателю, что в продолжение всех этих увеселений коммодор и его лейтенант были вовсе не в своей тарелке, и поистине так же чувствовал себя сам новобрачный, который, будучи совершенно незнаком с галантным обхождением, был связан по рукам и ногам во время всей церемонии.

Траньон, который почти не сходил на берег, пока не вышел в отставку, и ни разу за всю свою жизнь не бывал в обществе женщин, поднимающихся над уровнем тех, что толпятся на мысе в Портсмуте, чувствовал себя более неуверенно, чем если бы его окружил на море весь французский военный флот. Он никогда не произносил слова «мадам» с той поры, как родился на свет; и вот, не помышляя о том, чтобы вступить в разговор с леди, он даже не отвечал на комплименты и не благодарил хотя бы самым легким учтивым поклоном, когда они пили за его здоровье; и, право же, я думаю, скорее согласился бы задохнуться, чем допустить, чтобы слова «ваш слуга» сорвались с его языка. Так же скованы были и его движения, ибо, из упрямства или из робости, он сидел выпрямившись, неподвижно и даже вызвал смех некоего шутника, который, обращаясь к лейтенанту, спросил, сам ли это коммодор, или же деревянный лев, который стоит у его ворот, — статуя, с коей, нужно признать, особа мистера Траньона имела немалое сходство.

Мистер Хэтчуей, который был не так неотесан, как коммодор, и имел некоторые понятия, казалось приближавшиеся к правилам повседневной жизни, производил менее странное впечатление; но ведь он был остроумец, хотя и весьма своеобразный, и в значительной степени разделял свойство, общее всем остроумцам, которые веселятся только в том случае, когда их талант встречает те знаки внимания и уважения, каких, по их мнению, он заслуживает.

Благодаря этим обстоятельствам не следует удивляться, если сей триумвират не представил никаких возражений, когда кое-кто из солидных персон предложил перейти в другую комнату, где они могли бы наслаждаться своими трубками и бутылками, в то время как молодежь продолжала предаваться своему излюбленному развлечению. Спасенные, таким образом, от состояния небытия, два молодца из замка воспользовались своим существованием прежде всего для того, чтобы угостить новобрачного таким количеством до края полных бокалов, что меньше чем через полчаса он сделал ряд попыток петь и вскоре после этого был отнесен в постель, без малейших признаков сознания, к крайнему разочарованию шаферов и подружек, которые благодаря этому событию лишились возможности бросить чулок и проделать ряд других церемоний, принятых в подобном случае. Что касается до новобрачной, то она перенесла это несчастье с большим добродушием и действительно при всех обстоятельствах вела себя, как благоразумная женщина, в совершенстве усвоившая особенности своего положения.

Какое бы уважение, чтобы не сказать — покорность, она ни оказывала мисс Гризль, пока не породнилась столь близко с ее семьей, но, едва превратившись в миссис Пикль, она сочла своим долгом поступать соответственно своему характеру и на следующий же день после свадьбы осмелилась поспорить с золовкой по вопросу о своей родословной, каковую она считала более почтенной во всех отношениях, чем родословная ее супруга, отметив, что многие младшие братья в ее семье занимали пост лорд-мэра в Лондоне, являвшийся пределом величия, которого никогда не достиг ни один из предков мистера Пикля.

Такая самонадеянность была подобна громовому удару для мисс Гризль, начинавшей догадываться, что она преуспела меньше, чем предполагала, в выборе для своего брата кроткой и послушной супруги, которая всегда будет относиться к ней с тем глубоким уважением, какого, по ее мнению, заслуживало превосходство ее ума, и всецело подчиняться ее советам и руководству. Однако она по-прежнему удерживала в своих руках бразды правления в доме, распекая, по обыкновению, слуг, — обязанность, исполняемая ею с большим мастерством и, казалось, доставляющая ей своеобразное удовольствие, — пока миссис Пикль, под предлогом заботы о ее спокойствии, не сказала ей однажды, что намерена взять эти хлопоты на себя и впредь управлять своим собственным домом. Не могло быть для мисс Гризль ничего более унизительного, чем такая декларация, на которую, после продолжительной паузы и с лицом, странно исказившимся, она отвечала:

— Я никогда не откажусь и никогда не посетую на те хлопоты, какие способствуют благополучию моего брата.

— Дорогая мадам, — возразила невестка, — я вам бесконечно признательна за добрую заботу об интересах мистера Пикля, которые я считаю и своими, но я не могу допустить, чтобы вы были жертвой вашего дружеского расположения, а потому настаиваю на освобождении вас от бремени, которое вы несли так долго.

Тщетно утверждала мисс Гризль, что этот труд доставляет ей удовольствие; миссис Пикль приписала это заверение чрезмерной ее учтивости и проявила такую нежную заботу о здоровье и спокойствии своей дорогой сестры, что недовольная дева оказалась вынужденной отказаться от власти, не находя для своего утешения ни малейшего предлога пожаловаться на отставку.

Этой опале сопутствовал приступ сварливой набожности, продолжавшийся три-четыре недели, на протяжении коих она испытала новое огорчение, видя, как молодая леди приобретает влияние на ее брата, которого она уговорила завести экипаж, окрашенный в яркий цвет, и улучшить домашнее хозяйство путем увеличения расходов по крайней мере до тысячи фунтов в год; впрочем, этот отказ от бережливости не произвел никакого впечатления на его расположение духа и образ жизни, ибо, как только было покончено с мучительной церемонией приема гостей и возвращения визитов, он снова вернулся в компанию своих друзей моряков, с которыми проводил наилучшие часы.