— Скоро ли?
Часы раскрыты. То и дело смотрю на них и сержусь: совсем не двигаются, проклятые. Лучше не смотреть. Идут… Отпирают камеру…
— Пожалуйте на свидание!
Вскочил и задохнулся от волнения и радости…
— Погодите!.. Выпью воды…
— Шапку-то захватите!..
— Ах, да… шапку… Отлично! Вот… Где же она, шапка?.. Экое наказание!..
— Вон она, на кровати!..
— Кто пришел?
— Не могу знать.
— Старая или молодая?
— Нам неизвестно…
Бегу по длинным коридорам, стражник едва поспевает за мной. Словно лечу: замирает дух и щекочет под сердцем, не могу сдерживать смеха…
— А вы, господин, не бегите… Этого не полагается… Направо, направо!
Вот и контора. Незаметно перекрестился и вошел в будку, похожую на телефонный чуланчик. Проволочная решетка. Через нее видна женщина в черном и жандармский ротмистр…
— Мама!
Мама вздрогнула и озирается: не понимает, откуда раздался мой окрик.
Ротмистр показал ей на стул, около решетки, и она торопливо приблизилась.
— Мама!..
— Геня, Геня!.. Что ты наделал!..
Мать опустила голову и заплакала. Я смотрел на мать, и мне самому хотелось плакать: бедная старушка, похудела, состарилась еще больше и никак не поймет, что я не простой арестант, не обыкновенный преступник, и что мать должна не плакать, а гордиться таким сыном. Как ей это растолкуешь?..
— Мама! Не плачь… Ничего скверного я не сделал… Давай лучше поговорим, а то не успеем: свидание очень коротенькое…
— Что теперь с тобой будет?!. Господи, помоги перенести это!.. Я…
Путаясь в словах и глотая слезы, мама стала рассказывать мне о своем разговоре с полковником и просить меня во всем сознаться чистосердечно.
— Полковник сказал, что тогда сейчас же выпустят…
— Не верь! Не в чем мне сознаваться.
— Тебя хозяйский сын смутил… Знаю я… Ты увлекаешься, а другие этим воспользовались…
— Мама, не стоит об этом говорить. Я здоров и весел, ничего не боюсь и прошу тебя не волноваться. Ничего у меня не нашли и вообще…
Подошел ротмистр и заметил:
— Разговаривать о деле нельзя, мадам. Говорите о частных делах…
— Я говорю со слов полковника…
— Не надо, мама!.. Не ищи там друзей… Скажи, понравилась тебе моя невеста?.. Придет она сегодня сюда?..
— Я не знаю, Геня, какая невеста… Видела раз у полковника девушку…
— Ну вот она и есть!.. с золотыми косами!..
— А полковник мне говорил, что была еще другая и тоже назвалась твоей невестой и просила свидания…
— Как другая? Кто? Откуда?..
— Какая-то Вера… Вера… а фамилию забыла…
— Что за чепуха! Какая Вера?. Неужели Игнатович?
— Вот, вот!. Она. И полковник ни одной не разрешил… не поверил обеим девицам…
— Никогда Вера Игнатович моей невестой не была и не будет… Врет!
— Я, Геня, не знаю… Да и стоит ли теперь думать о женитьбе, когда еще Бог знает, что будет впереди. И молод ты, и в тюрьме…
— Ну, это, мама, мое дело…
— Рассудительная девушка не пойдет за тебя, а…
— Мама, оставим!.. Повторяю, что у меня есть невеста, зовут ее Зоей Сергеевной. Прекрасная девушка. Как только я выйду на волю, мы сейчас же повенчаемся…
— Подождал бы, подумал…
— И ждал, и думал… Вообще это дело решенное и нечего… Я попрошу тебя сходить в жандармское и заявить, что моя невеста… Господин ротмистр! Прошу передать полковнику, что я прошу о свидании с первой девушкой…
— Потрудитесь написать официальное прошение на имя прокурора.
— Прекрасно!
— А как же с книгами, бумагой, чернилами?..
— Разрешено. Можете выписать через контору тюрьмы.
— Прекрасно! Когда меня привезли в тюрьму, у меня отобрали портрет моей невесты. Могу я взять его в свою камеру?
— Нельзя: он приобщен к делу.
— Будет еще допрос?
— Неизвестно. Смотря по ходу следствия… Кажется, есть новые данные…
— Не верю.
— А в таком случае прошу меня не спрашивать. Извините, мадам, свидание кончилось…
— Неужели, господин офицер?.. Ведь я больше полгода не видала сына!..
— Это всё равно…
— Не проси, мама!.. Зря унижаешься.
— Я тебе купила кое-что из белья… Сухарей и мыла… Марок купила…
— Пора, мадам!..
— Сейчас, сейчас… Кормят-то плохо?.. Худой ты какой!.. Ах, Господи!
— Хлопочи, мама, чтобы кто-нибудь взял меня на поруки… Прощай!.. Не беспокойся!..
— Пожалуйте!..
Я махнул матери шапкой и вышел из чулана. Так кончилось мое мучительное ожидание первого свидания…
Пришел и ткнулся в постель… Тоска, тоска, тоска…
Принесли что-то. Коробка. Конфекты. От кого? Мама или… Перебираю конфекты, внимательно рассматриваю их… Несколько конфект развернуто, бумажки брошены тут же, в коробку… Взял заливной орех на бумажной формочке…
— Зоя, Зоя, милая невеста!..
На дне формочки выдавлено булавкой: «твоя З.»… Милые конфекты! Необыкновенные конфекты!.. Единственные на свете!.. Родные!.. Я взял заливной орех и долго смотрел на него: этот орех был в руках Зои… Чтобы написать: «твоя З.», надо было вынуть орех… Я тебя, орех, не съем! Живи со мной в одиночной камере, помогай мне ждать Зою и постоянно смотри на меня с полочки, куда я тебя поставлю…
— Тук, ту-ту, тук-ту-ту!.. Погоди, Касьянов, некогда…
— Тук!
— Н-а-с в-ы-д-а-л-и, б-ы-л н-а д-о-п-р-о-с-е.
— Постой, постой!.. К-т-о?
— Н-е з-н-а-ю.
— Н-а-ш-л-и?
— Г-о-в-о-р-я-т, н-а-ш-л-и.
— В-р-у-т, л-о-в-я-т, в-с-ё о-т-р-и-ц-а-й.
— О-т-р-и-ц-а-ю.
— К-т-о с-и-д-и-т р-я-д-о-м?
— В-е-р-а И-г-н-а-т-о-в-и-ч.
— К-о-г-д-а в-з-я-л-и?
— С-е-г-о-д-н-я, н-о-ч.
Вера взята!.. Как так?.. Эх, бабье!.. А что же с Зоей… Неужели…
— Тук-ту-ту, тук-ту-ту!
— Тук!
— С-п-р-о-с-и В-е-р-у п-р-о З-о-ю.
— О-н-а т-о-ж-е а-р-е-с-т.
Зоя арестована, Зоя!.. Она сидит с нами!.. Где она сидит?.. Милая!.. Что же случилось там, на воле?.. Как же конфекты?.. Не было ли чего-нибудь в конфектах? Не написала ли по неопытности чего-нибудь лишнего? Ах, Зоя, Зоя!.. И ты — политическая арестантка… Теперь не скоро увидимся… И жалко Зою, и радостно, что мы оба под одними сводами тюрьмы… Словно кто-то еще крепче связал наши жизни и наши души…
Как только сгустились сумерки, начал без умолку перестукиваться с Касьяновым и через него с Верой Игнатович. Обеих арестовали сегодня ночью. Ничего не нашли, кроме пузырька с гектографическими чернилами. Сказали, что купили для метки белья. Не удалось узнать, в каком номере сидит Зоя. Вера обещала узнать и постучать… Медленно выясняется дело: есть буквы, для которых приходится стукнуть девять раз, а когда говоришь с Верой через Касьянова, то теряешь всякое терпение… Что сделала Зоя при обыске? Оскорбление? Какое? Кому?
— Н-а-з-в-а-л-а н-а-х-а-л-о-м и т-о-л-к-н-у-л-а.
— К-о-г-о?
— Ж-а-н-д-а-р-м-с-к-о-г-о п-о-л-к-о-в.
Она не даст себя в обиду. Очевидно, полковник начал давать рукам волю… Я бешено бегал по камере и сжимал кулаки.
— Только бы узнать, в чем дело!.. Папаша какой!.. Погоди!..
Всю ночь стукали, устали, перестали понимать друг друга и, обессилев от нервного напряжения, замолчали. Во сне приходила Зоя: наклонилась над изголовьем, уронила косу на подушку и шепчет:
— Я здесь, с тобой!.. Никому не говори… Люблю тебя!..
Вот уже три месяца, как я в тюрьме. С того дня, как я узнал, что и Зоя пребывает под кровом того-же мрачного здания, удивительное успокоение снизошло в мою душу. Бедная мама, обивши все пороги у властей предержащих и ничего не добившись, уехала и ждать мне стало некого. Никто не придет, да никого мне, откровенно говоря, и не надо. Зоя со мной, есть книги, перо, бумага; хорошо и спокойно. Дело, видимо, затянулось: на допросах спрашивают о нелегальной библиотеке, о гектографе, о шрифте, но совершенно ясно, что ни библиотеки, ни шрифта они не нашли, а только знают, что они существуют. Держат в тюрьме с целью поморить и кого-нибудь смутить и побудить сознаться и указать, где спрятаны вещи. Так и начинают всегда допрос: