Какая это радость чувствовать жизнь и не знать, не думать, зачем живешь на свете! Зачем растут черемуха и сирень, зачем они цветут и кружат голову своим сладким ароматом? Зачем восторженно кричит снесшаяся курица, оповещая весь мир о радостном событии? Зачем трепещет крылышками бабочка над молодой шелковой травкой?.. Почему так радостно замирает сердце, когда я слышу чьи-то приближающиеся шаги на дорожке?.. Не знаю и не хочу знать. Душу ласкает тихая, нежная радость какого-то неясного ожидания, и только один вопрос омрачает эту радость: зачем устроен аттестат зрелости?..
Через три дня — экзамены по истории и географии. Непролазная лень в теле и скорбь в мозгах. Так прекрасна в весеннем наряде земля и так невыразимо скучна география!..
— Амстердам, Гарлем, Саардам, Гага, Лейден, Роттердам… — шепчут губы и в сонливой фантазии рождаются и громоздко шевелятся с этими названиями не то какие-то допотопные чудовища, не то какие-то зловещие враждебные слова. Никогда не был в этих городах; может быть, это — красивые города, ласкающие взор своим видом, а теперь я ненавижу их и они представляются мне чудовищами. Широко раскрывается рот для позевоты; ленивая истома заставляет расслабленно так потягиваться и, закрыв глаза, прислушиваться к восторженному кудахтанию курицы…
— Амстердам… дам, дам, дам… Чьи это шаги заставили вздрогнуть мое сердце и тревожно раскрыть глаза? Да, ты, сердце, не обмануло: опять — та же гимназистка, опять с книгой… Тоже готовится к экзаменам…
— Амстердам, Гарлем, Саардам…
Высокая, стройная… Две тяжелых косы… Гордая походка. Похожа на Маргариту. Поскрипывает башмачок, на песке остается отпечаток ножки. Лениво везет за собою зонтик, протягивая тонкую нить по дорожке. Даже не взглянула, словно меня и не было на лавочке. Откуда взялась? Вчера увидал в первый раз. Гордая. А косы-то!..
— Да… Амстердам, Гарлем, Саардам, Гага, Лейден, Роттердам!..
Чувствовало сердце, что увижу… Красивая! Словно ветка распустившейся сирени. Прошла, а все еще остается на душе какая-то паутина блеснувшей красоты и радости… Тянет смотреть вслед… Оглянется или нет?.. Оглянулась! Посижу: может быть, сделает круг и пройдет еще раз…
— Амстердам, Гарлем, Саардам, Гага, Гага, Гага… Ох, Господи!
И опять — в светлом платье. Золотистые волосы… Желтые туфли… Соломенная шляпа… Как пастушка!.. Вся она какая-то белая. А глаза — как небо. Глаза — васильки…
Закрываю глаза и предо мною рисуется поле, рожь, васильки… Ласковый ветерок обвевает щеки, осторожно гладит под шляпой волосы, нашептывает о чем-то отрадном, кротком и близком…. О чем? Об этой девушке… Какая она красивая, тихая, как это весеннее утро, кроткая и лучезарная! Ах, если бы услыхать ее голос! Не идет. Неужели ушла?..
— Амстердам, Гарлем, Саардам…
Встал и пошел деловым шагом в сторону, куда ушла девушка… Дорожка круто сворачивала влево, и когда я, покорный ее воле, свернул за густые кусты сирени, — в глазах мелькнуло яркое белое пятно: на низенькой лавочке с раскрытой, позабытой книгой на коленях сидела девушка, та самая, которая…
Задумалась. Откинула голову и смотрит в синее небо. О чем она думает? Разве узнаешь! Никогда. Вздрогнула и уставилась в книгу. Розовые губки шепчут что-то… Не обращает внимания. А зонтик валяется под ногами…
— Вы уронили зонтик…
— Ах, благодарю вас…
Покраснела. Забеспокоилась.
— Я помешал вам? Готовитесь к экзамену?
— Да.
— Я тоже. Скорее бы кончить. Надоели Амстердамы… А вы…
— Я тоже кончаю…
Спрятала глаза в книгу. Не хочет говорить. Поклонился и пошел дальше, а в ушах всё еще звучал новый голос, которого никогда не слыхал еще в жизни… Немного холодный голос, но какой приятный! Гордая… Длинные ресницы. Едва вздрагивают губы — не хочет улыбнуться и морщит лоб… Надо было представиться. Дурак!.. Почему не сесть на эту лавочку? Подумает, что нарочно сел так близко… Разве я виноват, что в саду так мало лавочек. Здесь — тень; а там скоро пропадет она… Сижу, исподволь бросаю взор на девушку в белом. Чувствует: поправила косу, перекинула ее за спину, подобрала ноги и еще больше нагнулась над книгой; чертит на песке зонтиком. А волосы на виске вздрагивают от ветерка и золотятся под опущенным полем шляпки. Золотая паутина…
Амстердам, Гарлем, Саардам… Милая! Словно цветочек с родных полей, куда я уеду сейчас же после зрелости. Ромашки, Васильки, Лютики… Я сплел бы тебе веночек из цветов родных полей и надел бы на твою золотистую головку. И ты перестала бы хмурить лоб и улыбнулась бы мне… А теперь не хочешь даже вскинуть глаза… Куда ты?!
Встала и пошла… Хочется тоже вскочить и пойти в ту сторону, куда пошла она… Кто она? Как ее имя? Где она живет?..
Я встал и смотрел ей вслед. Ушла, промелькнула в зелени деревьев и скрылась, а я подошел к лавочке, на которой она сидела. Что она тут чертила зонтиком?
— Зоя. Зоя. Зоя…
Ее зовут Зоей… Золотая Зоя! Какое нежное, бархатное имя! Я повторял это имя, и оно, как ветерок щеку, ласкало мою душу…
Зоя. Только три буквы, а когда их поставишь вместе, они делают чудеса… «Как прекрасен и богат русский язык!» — думал я, красиво выписывая это имя на листе бумаги, приготовленной для составления хронологии по истории всех времен и народов… Рано утром, едва раскрыв глаза, я распахивал окно в сад и шептал: «Здравствуй, Зоя!» Поздно ночью, когда затихал город и в мягкой тишине весенней, на крыльях теплого ветерка, над ним носились обрывки садовой музыки, я вглядывался в звездное небо и шептал: «Спокойной ночи, Зоя!»
Каждое утро, отправляясь на экзамен, я заходил в сад и проходил мимо той скамьи, на которой сидела Зоя. И возвращаясь с экзамена, я не мог не зайти туда и не посидеть на этой милой скамеечке. И все я ждал, не промелькнет ли в зелени стройная фигура девушки… Редкие проходящие женщины заставляли меня вздрагивать и пугаться… Опять не она! Пропала… Ах, белый голубь, куда ты улетел?..
Однажды, когда я, почти уже отчаявшись увидать белого голубя, уныло бродил по саду с «Историей средних веков» Иловайского, навстречу мне показалась шумливая стайка гимназисток, с аккуратно завязанными в ремни книгами. Как стая птиц: без умолку щебечут, смеются и звенят радостными голосами… Зоя! Она!.. Она!.. Будь, что будет…
— Здравствуйте!
Поднял шляпу и протянул руку. Покраснела, немного растерялась, но руки не отвергла, спросила:
— Кончили?
— Почти… Одна история и — созрею…
Гимназистки пропустили нас вперед и, идя позади, тихо посмеивались и переговаривались между собою. Зоя шла, опустив голову, и односложно отвечала на мои вопросы о том, где она будет жить летом, что ей больше нравится: сирень или черемуха, как ее величают.
— Зоя Сергеевна, я так долго ждал.
— Чего?
— Встречи…
— С кем?
— И вы спрашиваете!..
Догадалась, вспыхнула и, обернувшись, заговорила с подругой… Теперь я шел, понуря голову, и тщетно искал выхода из безвыходного положения. Всего лучше было бы откланяться и отойти. Но какая-то сила, властная и непоборимая, мешала мне сделать это. И я шел, как привязанный на веревочку, рядом и напрягал все умственные способности, чтобы сгладить неприятное впечатление от своей неудачи. Понемногу и как-то незаметно отстали все другие, и мы с Зоей очутились вдвоем. Долго мы шли молча, словно просто попутчики, но вот в моих ушах зазвенел смех:
— Я дома… До свидания!
Она протянула мне руку и скрылась в калитке. Я тяжко вздохнул, снял шляпу и отер со лба холодный пот безвыходности. Оглядел с головы до ног дом, где жила Зоя, прочитал No, фамилию домохозяина, заглянул во двор… Там, за палисадником — одноэтажный приземистый флигель в три окна… Так вот где скрывается мой белый голубь с толстой золотой косой!..
Дома учил хронологию и зудил «средние века», а мысль упиралась и настойчиво возвращалась в тот век, в который я встретил Зою.