Потехин прижался лицом к окуляру:

— Подбрасывают силенки…

В штаб была отправлена радиограмма, в которой сообщалось о скоплении вражеской авиации на аэродроме в Саки.

Подлодка продолжала вести наблюдение. Видимость улучшилась, небо просветлело. В перископе четко вырисовывались ряды бомбардировщиков, деловито сновали между ними бензозаправщики, грузовики с боеприпасами.

Приземлилась вторая группа вражеских самолетов. Истребители сопровождения, покружив, ушли. Грешилов отправил следующее сообщение. «Пора бы уже нашим действовать, — думал командир. — Ведь фашисты могут сняться и улететь. Неужели старания «Малютки» окажутся напрасными?»

— Ну, где же ваши орлы? — наседал Грешилов на лейтенанта.

— Будут орлы, будут! — заверял Потехин, но чувствовалось, что он и сам обеспокоен.

Решили послать срочный запрос. Радист надел наушники, взялся за ключ. Но тут ему передали; отставить! В воздухе ястребки!

— Наши! Наши! — ликовал Бодаревский. — Наши идут! — гремело по отсекам.

Советские самолеты появились внезапно из-за облаков и сразу же круто пошли в пике. С земли уже начался обстрел. Все вокруг стонало от взрывов, вздрагивала «Малютка». Дым застилал летное поле. То в одном, то в другом конце его взрывались самолеты, выбрасывая в небо языки пламени. И вдруг наступила тишина. Все закончилось. Грешилов удовлетворенно поглаживал бороду, шутил, обращаясь к Володе Потехину:

— Молодцы летчики, не зря за вами так убиваются девчата…

Лодка всплыла. Грешилов запросил глубину, но сигнал боевой тревоги заглушил его слова. Командир застыл на месте. — Погружение!

Подлодка падала с такой стремительностью, что пол уходил из-под ног. Один за другим послышались глухие взрывы. Сначала в отдалении, потом совсем близко. Замигали лампочки, слышался грохот падающих предметов. Очередной взрыв раздался совсем рядом, и лодка будто встала на дыбы, носом кверху.

Оказалось, что «Малютка» ударилась кормой о грунт и в таком положении застыла.

— Выследили все-таки, гады! — ругнулся Грешилов.

Но штурман Бодаревский высказал предположение, что скорее всего фашисты бомбили для профилактики. Ведь они часто прибегают к подобной тактике. Если бы лодка была обнаружена, море кипело бы вокруг.

Но так или иначе, а надо было принимать меры: лодка парализована, лежит мертвой глыбой.

Потехина при последнем взрыве оглушило. Он ничего не слышал и силился по выражению лиц и движению губ подводников угадать, о чем спорят. Беспомощность угнетала его, а здесь беспомощность оказывалась двойной: в самолете он в любой ситуации знал, что нужно предпринять; пламя можно сбить пикированием, при повреждении шасси садятся на «брюхо», разваливается машина в воздухе — выбрасывайся с парашютом. Здесь все — загадка.

Он огляделся вокруг, стараясь подавить в себе чувство растерянности и тревоги. Бывал в переплетах, не раз смотрел смерти в глаза, но ему и не снилось, что когда-нибудь придется задыхаться на дне моря.

Между тем командир вел себя так, словно ничего не случилось. Похлопал лейтенанта по спине, прищурился:

— Веселей гляди, дружище, в жизни и не такое бывает. Заклинило руль, — показал он жестами. — Сейчас быстренько отрегулируем…

Лейтенант наполовину понял, наполовину догадался.

Скорее всего на него успокаивающе подействовал сам командир, его деловитость, самообладание. Он спросил Грешилова, не потребуется ли его помощь, как долго продлится ремонт и когда возвратимся на базу. Командир отшучивался: не беспокойся, мол, воспользуемся вынужденной передышкой, отдохнем, лежа на песочке…

На самом же деле положение было серьезное. Требовалось срочно послать человека за борт, выяснить степень повреждения. Вызвалось шесть краснофлотцев. Выбор пал на главстаршину Сергеева. Потехин засомневался, можно ли в воде увидеть повреждение.

— Не увидим, так нащупаем, — приговаривал главстаршина, надевая скафандр. — Не впервой…

Более часа находился водолаз за бортом, не подавая никаких знаков. Наконец просигналил:

— Возвращаюсь!

— Заклинило руль, товарищ капитан-лейтенант, — докладывал он. — Перо погнуло, пятку отбило. Нужен автоген… — Сергеев смешно моргал рыжими ресницами, приглаживая мокрый чуб.

Снарядили ремонтников. Грешилов сам инструктировал каждого, как и что нужно сделать, предупреждал, чтобы не суетились, делали обстоятельно. Михаил Васильевич был убежден, что прав Бодаревский: лодку противник не обнаружил, бомбежка — дело случайное. Так что можно работать не торопясь.

Прошло еще два часа. Потехин находился в командирской каюте, когда ощутил под собой легкие толчки. «Малютка» словно бы заворковала, вздрогнула, шевельнулась стальным телом. Открылась дверь каюты, и в проеме показалась черная борода.

— Все в порядке, товарищ капитан-лейтенант? — Володя еле сдержал себя, чтобы не броситься командиру в объятия.

— Выпутались… — устало проговорил Грешилов. И принялся объяснять летчику малопонятными терминами все подробности. Потом махнул рукой: какое это теперь имело значение, «Малютка» шла и это было главное. Но не забилось бы ее стальное сердце, если бы не люди. Советские люди.

Вскоре после этого случая Грешилов был назначен командиром Щ-215. Жалко было расставаться с экипажем «Малютки». Двадцать раз выходил с ним на задание, шесть кораблей потопили. Подлодке было присвоено звание гвардейской.

Бодаревский провожал своего командира. Несколько будничных фраз, суровое мужское рукопожатие — чтобы не выдать волнения, горечи расставания. Ничего не поделаешь — война…

На новом корабле заместитель командира представил Грешилову офицерский состав. Многих Михаил Васильевич знал близко, других знал по фамилиям. Ребята подобрались серьезные, одеты все опрятно, на лодке идеальный порядок.

Долго беседовал со штурманом, о нем хорошо отзывались в штабе.

— Рулюк Анатолий Антонович?

— Так точно, товарищ капитан-лейтенант! — отчеканил. Отутюженный синий китель, на носках ботинок играют солнечные зайчики. Волжанин. Да тут со всех концов страны народ собрался! С Урала, Украины, Кавказа, из Сибири…

На следующий день Щ-215 отправлялась в море…

Стоя на мостике, Грешилов вспоминал напутственные слова командира бригады; «Щука» в последнее время совершает холостые пробеги. Вы, Михаил Васильевич, обязаны сделать перелом… «Посмотрим, посмотрим, каков будет первый поход с новым командиром», — иронизировал по своему адресу Грешилов.

И словно бы в ответ на это вахтенный Рулюк объявил боевую тревогу. На горизонте в зыбком мареве просматривались мачты вражеского корабля, «Щука» начала преследование, экипаж нацелился топить врага. Однако вовремя спохватились; по правому борту транспорта шло несколько катеров охранения. Грешилов задумался: приблизиться на пару кабельтовых или атаковать с расстояния? Далековато, прикидывал, неровен час, можно и промахнуться. А если обнаружат? Следовало также принять в расчет возможность погони, глубинные бомбы… Решил торпедировать с дальнего расстояния. Отдал команду. В отсеках считали секунды, Грешилов припал к перископу: не уклонился ли транспорт в сторону? Расчеты были правильные. Но вот прошли все сроки, а взрыва так и не последовало. Уже корпус корабля скрылся наполовину, катеров совсем не видно, а он смотрел и ждал, строил догадки, искал причины и укорял себя: «Как же так, неужели промахнулся? Надо было все-таки подойти ближе…» И хоть ему было понятно, почему он не сориентировался, — сказалась, что называется, пересадка с маленького корабля на больший, — неудовлетворенность собой не проходила.

«Вот тебе и «в сердце врагу»! Вот тебе и гроза фашистских кораблей! Видать, перехвалили тебя, Михаил Васильевич», — судил сам себя Грешилов. Объяснение могло быть только одно: не прирос еще к кораблю душой, не изучил боевых достоинств подлодки. Видимо, со временем это придет, но он уже сейчас не имеет права ошибаться, — так думал Грешилов, идя докладывать о результатах похода.

Комбриг не стал отчитывать. С кем не случается… На войне каждую пулю не пошлешь в цель.