Панику усилил грохот от взрыва гранаты, брошенной каким-то ошалелым белогвардейцем на центральной площади. С трудом собрав солдат, Штейер вывел роту из города. На косогоре все еще шла стрельба. Укрываясь за деревьями, не прекращая Огня, партизаны, отходили в глубь бора, по направлению Ростотурской. Постепенно рассеиваясь, они внезапно исчезли. Штейер с каппелевцами вошел в село. Начались повальные обыски. Подозрительных сгоняли на сельскую площадь.
Полуденное солнце заливало ослепительным светом ближайшее озеро, гумны, деревенскую площадь и тесную толпу растотурцев, молчаливо стоящих в окружении солдат. Константин Штейер, гарцуя на коне, зычно крикнул:
— Кто имеет в семье партизана, выходи!
От ограды отделилась большая группа стариков и женщин.
— Выпороть! — подал он команду каппелевцам.
Точно стая волков, накинулись они на беззащитных людей. Неожиданно с крыши прогрохотал выстрел. Схватившись за луку седла, Штейер сунулся головой в гриву коня.
Стрелявший — это был Ераско — перезарядил свой «гусятник», выстрелил вторично.
С пожарной каланчи кто-то яростно ударил в висевший на вышке сошник. Тихая окрестность точно ожила: зашевелилась старая солома на гумнах, из черных бань, стоявших на берегу озера, высыпали партизаны и, заняв ближайшие к площади дома, повели беглый огонь по растерявшимся колчаковцам.
Каппелевцы отступали к Марамышу.
Через несколько дней в руки белогвардейцев попал Федот Осокин. Выдал его один подкулачник из деревни Нижневской. Весть об аресте матроса быстро облетела Марамыш. Дошла она в до Никиты Фирсова. Одевшись, старик торопливо вышел из дома и направился на площадь, где лежал связанный Федот. Лицо Осокина было в синяках, один глаз затек. Колчаковцы избили его еще по дороге в город. Никита лихорадочно протискался через толпу зевак и ткнул арестованного костылем.
— А, попал, нечестивый Агаф! — прошипел он и, наклонившись, рванул его за пропитанную кровью тельняшку. Тщедушное тело старика тряслось в бессильной злобе.
Матрос приоткрыл здоровый глаз.
— Рано, старый ворон, прилетел: я еще жив! — Федот приподнялся и, нацелившись, пнул что есть силы Никиту ногой. Отброшенный пинком Фирсов упал и, подобрав костыль, охая, пополз в толпу лавочников. Точно стадо диких кабанов, те кинулись на матроса, но стук винтовочных затворов двух каппелевцев, охранявших его, заставил их отпрянуть.
— Осади! Большевик передается военному суду!
— Кончить его разом и вся недолга! — заметил угрюмо мельник Широков.
— Прикончат без тебя, — ответил второй каппелевец.
Под вечер Осокина отправили в тюрьму.
На второй день на городском базаре появились какие-то люди. Приехали они с сеном, с углем, иные просто сновали по рядам, прицениваясь к товару. Тут же вертелся с самодельной балалайкой кривой мужичонка, одетый в заплатанную сермяжку. Цену за сено приезжие заламывали втридорога. Охотников переплачивать деньги не нашлось, и мужики потянулись с сеном на окраину. Следом за ними уехали и углежоги. Базар опустел. Над городом легли прохладные сумерки.
Недалеко от тюремной башенки, там, где дорога шла на Тургай, обнявшись шли два пьяных мужика. Весело горланя песни, они остановились вблизи часового, стоявшего на угловой башне, и заспорили. Один из них — рослый широкоплечий мужчина проворно снял опояску, ударил приятеля по спине и заговорил сердито:
— Ты не шаперься! Деньги за водку я платил!
— Нет, я! — мужичонка поспешно отцепил берестяный туес от пояса и хлопнул им своего спутника.
— Так его! — чуть не опрокидываясь через барьер, весело крикнул часовой. — Тузи его, борова! Бей!
Привлеченные дракой охранники, стоявшие у тюремных ворот, подбадривали мужичонку в сермяжке.
— А ты ево по башке! Ишь, как ловко отделывает!
Рослый мужик защищался слабо, пытаясь уговаривать рассвирепевшего приятеля.
— Бей его долговязого! Лупи халудору!
— Смотри-ко, сшиб ведь с ног! — забыв обо всем, часовые продолжали наблюдать за дракой. В это время с противоположной стороны к тюремной стене какие-то люди осторожно подкатили воз с сеном и быстро переметнулись с него на тюремный двор.
Поднимая пыль и отчаянно ругаясь, пьяные неистово катались по дороге, награждая друг друга тумаками.
Человек, оставшийся на возу, столкнул сено, под которым оказался пулемет, приготовил его для боя.
Углежоги, разместившиеся на окраине, опрокинули короба, достали спрятанные под углем винтовки.
В глубине тюремного двора раздался выстрел, второй. Углежоги вскочили на коней и, окружая тюрьму, открыли огонь по часовым.
Заслышав выстрелы, из города к тюрьме выскочил конный отряд белогвардейцев и, наткнувшись на пулемет, рассыпался. В наступившей темноте дробно стучали колеса партизанских телег, на одной из которых, положив голову на колени Батурина, лежал взбитый колчаковцами Осокин.
Глава 31
Партизанский отряд Русакова после расформирования влился в состав Красной Армии и, получив приказ командования, двинулся на Марамыш. Первая атака для Русакова окончилась неудачей: колчаковские части создали вокруг города сильные укрепления. Сделав перегруппировку, Григорий Иванович стал нащупывать слабые места противника. Темной августовской ночью несколько разведчиков под командой Осокина проникли в город. Колчаковские артиллеристы, расположились возле своих орудий на площади, спали. Казалось, ничто не нарушало ночной тишины. Лишь недалеко от батарей лениво жевали овес обозные кони да мерно похрапывали ездовые. Осокин шопотом подал команду. Люди бесшумно стали подползать к батарее. Возле орудий виднелись силуэты дремавших часовых. Из больших окон фирсовского дома на площадь лил яркий свет.
Припадая к земле, неслышно ползли разведчики. Вскоре раздался приглушенный крик часового, затем послышалось падение тела. Невдалеке захрапал конь и, тревожно поводя ушами, затоптался на месте. Во дворе Фирсова загремел цепью пес и, хрипло тявкнув, умолк.
В ту ночь, сняв замки с орудий, группа Осокина благополучно вернулась в расположение своего отряда.
На рассвете, замаскировав пулеметы на опушке бора, Русаков с основными силами обошел город и с запада обрушился на колчаковцев. Каппелевцы, не ожидавшие нападения, стали отходить к центру города. Артиллерия белых молчала. Развивая натиск, подразделение Батурина после короткого боя заняло площадь. Улицы заполнились отступающими сербами. Тесня их ряды, конница Шемета упорно пробивалась к фирсовскому дому, где засел штаб белых. На помощь каппелевцам в город ворвалась конная сотня белоказаков. Передние ряды красноармейцев, оказавшиеся под перекрестным огнем, дрогнули и поспешно стали отступать от площади.
Получив неожиданную помощь, белогвардейцы стали вновь теснить отряд Батурина.
— Подтянуть пулеметы! — бросил Русаков Осокину и, пришпорив лошадь, с группой всадников помчался на помощь Епифану. Там уже шел горячий рукопашный бой. Слышался стук прикладов, лязг клинков, выстрелы, разрывы гранат.
Эскадрон Шемета, отбивая яростные атаки атаманцев, не давал им прорваться к центру. Создалась опасность прорыва. Конница под командой Русакова вихрем ворвалась на площадь.
Лошадь Григория Ивановича была убита. Выпустив из револьвера заряды в наседавших на него каппелевцев, Русаков схватился за шашку. Началась отчаянная рубка. Увлеченные командиром, красноармейцы от защиты перешли к нападению. Но численный перевес был на стороне врагов. Шаг за шагом отряд Батурина отходил от площади. Казалось, еще несколько минут — и красноармейцы дрогнут.
Русаков упал. К нему подбежал Батурин. Поднимая раненого командира, крикнул:
— За родную землю! Ни шагу назад!
Бойцы, сомкнув ряды, остановились, продолжая отбивать атаки противника. Со стороны Горянской слободки, зататакали пулеметы Осокина. Показался и сам матрос. Его лицо дышало яростью, тельняшка была порвана, со лба струилась кровь. Втащив пулемет на крыльцо фирсовского дома, Осокин направил огонь по группе сербов. Заработали и соседние пулеметы красноармейцев. Огненный круг загнал каппелевцев в переулки, за ними стали отходить и сербы. Схватка подходила к концу.