— Конечно, — смутился Митя. — Но, между прочим, люстра тоже замечательная.

— Нэлепп хорошо играет, — сказала Таня.

— Ты что, его знаешь? — спросил Митя.

— Ни капельки.

— Да, мне тоже понравилось, как он играет, — сказал Митя. — Самозванца, между прочим, потом поймали и казнили.

— Известно без тебя, — ответила Таня. — Я проходила историю.

— Сколько осталось до нашего вечера? — спросил Митя, чтобы переменить тему.

— Восемь дней.

— Я завтра к директору завода иду.

— С письмом?

— Почему с письмом? Лично надо побеседовать. Ты на каникулы домой едешь?

— Еще не решила. У меня ж там родных нет.

— С тобой Фунтиков не говорил?

— Нет. А что?

— Да он ребят подговаривает ехать к нему в Отрадное.

— Чего я там не видала?

— Вот с тобой никогда нельзя по-человечески поговорить, — громко сказал Митя, потому что как раз в это время его оттерли от Тани и раздался третий звонок.

В следующем антракте поговорить уже не удалось. Ребята потащили Митю пить газированную воду с сиропом, а потом рассматривали фотографии загримированных артистов.

После конца спектакля Митя оказался рядом с Таней Они спускались по лестнице. Мите хотелось, чтобы лестница была подлиннее. Ему надо было рассказать Тане, как ему понравился театр, спектакль, Нэлепп; надо было объяснить, что Фунтиков приглашает не в гости, а просит ребят помочь колхозу достроить электростанцию.

Таня спускалась по лестнице слишком быстро, и хотя было шумно, Митя отчетливо слышал, как ее каблуки стучат по ступенькам.

Он спросил:

— Ты коврик закончила?

— Нет еще, — ответила Таня. — Неохота.

Впереди оставалось всего два марша лестницы, уже видны были ребята, стоящие вокруг воспитательницы.

— Зря, — сказал Митя. — Красивый коврик.

— Правда? — удивилась Таня.

И они уже были внизу.

Восемь дней, оставшиеся до вечера, заполнились хлопотами. Занятия, работа в мастерской и тысяча мелких дел, связанных с вечером встречи.

Ходили Митя и Сережа приглашать директора завода. На улице была теплынь, но они выпросили у воспитательницы парадные шинели. Заранее условились, кто что будет говорить, но, конечно, всё получилось иначе, чем они предполагали.

Митя хорошо помнил свою фразу: «От имени дирекции, партийной и комсомольской организации приглашаем вас, Степан Игнатьевич, на вечер встречи с учениками двадцать восьмого ремесленного училища». Сережа Бойков должен был подхватить: «Как бывшего ученика нашего училища просим прийти вас, Степан Игнатьевич, непременно. Начало в девятнадцать часов». Дальше Митя протягивает красиво отпечатанный билет, оба хором говорят: «С приветом» — и уходят.

В приемной секретарша попросила их снять шинели и подождать. Митя вел себя солидно и с достоинством, он сел на стул у стены, а Сережа растерялся оттого, что так быстро сбылась его мечта: на дверях кабинета бы то написано «Директор завода С. И. Вавилин», и этот С. И. Вавилин кончил то же ремесленное, в котором сейчас учится Сережа Бойков.

Минут через десять раздался звонок из кабинета, секретарша заглянула туда и, выйдя, сказала:

— Заходите, товарищи.

Митя и Сережа переступили порог кабинета.

Хуже всего, что не было ни одной секунды на то, чтоб осмотреться.

Сделав два маленьких шажка, Митя обратился к седому полному человеку с недовольным лицом, сидевшему в кресле у стола.

— От имени дирекции, партийной и комсомольской организации приглашаем вас, Степан Игнатьевич…

— Это ко мне, ребята, — сказал голос слева, и Митя, обернувшись, увидел молодого мужчину; расхаживающего по кабинету.

Повторять сейчас всё с начала Митя от смущения не стал, а только протянул сразу билет, и Сережа, сбившись, подхватил:

— Начало в девятнадцать часов.

Затем они хором сказали:

— С приветом.

Вавилин весело рассмеялся.

— Запутались?

— Немножко, — сказал Митя.

— Токари?

— Мы слесари-инструментальщики.

— Ну, садитесь, слесари-инструментальщики. Как там у вас Виктор Петрович живет?

— Хорошо.

— А Василий Яковлевич?

— Тоже. Он сказал, чтоб вы непременно приходили на вечер.

— Непременно приду. У меня к нему дело есть. Не слыхали, ребята, как там у вас выпускники в этом году — хорошие? Какая группа лучше всех работает?

— Степан Игнатьевич, — сказал пожилой человек с недовольным лицом (это был сменный мастер), — что вы их про выпускников спрашиваете? Выпускников давно расхватали. Нам как дали тринадцать человек, так больше и не получим. Это загодя надо беспокоиться. А лучшую группу второго года я вам и без них скажу. Семнадцатая.

— Правильно, — подтвердил Митя.

— Там у фрезеровщиков золотые руки. Этот, как его… Васька Андронов, он у них по семьсот оборотов в училище дает. А разве у них настоящие станки?

— Конечно, настоящие, — обиделся Сережа за фрезеровщиков.

— Не видал ты, сват, настоящих станков, — сказал сменный мастер. — Степан Игнатьевич, можно, я их немножко поспрошаю для пользы дела?

— Так они ж первогодки, в будущем году только кончают, — улыбнулся директор.

— А неважно. Пригодятся. Пошли, ребята.

Сменный мастер молча, сохраняя всё то же недовольное выражение лица, повел их по цехам. У мастера всюду оказывались дела и знакомые.

Он оставлял учеников на «одну минутку», возвращался то действительно скоро, то через полчаса, и вел их дальше.

Мальчики нисколько не были огорчены этими задержками.

В кузнечном цехе огромный пневматический молот поднимался и падал на раскаленную болванку. Он так весело и, казалось, легко поколачивал ее, что было странно видеть, как она изменяла под его ударами свою форму. Кузнец, в очках и переднике до полу, длинными клещами ловко подкладывал болванку под молот, и в те короткие секунды, когда молот уходил наверх, кузнец поворачивал клещами раскаленный металл, подставляя его разными сторонами.

Он делал это с такой точностью и даже изяществом, что, как всякая работа, выполняемая без видимых усилий, она представлялась Мите совсем нетрудной.

Бац! Подложил болванку вдоль. Бац! Подложил поперек.

Если б не совестно было, Митя попросил бы у него на секунду клещи и попробовал бы сделать то же самое.

Гигантский кран, опять-таки без видимых усилий крановщика, проносил над головой какую-то ферму, и снова эта работа не представлялась тяжелой.

Митя не знал еще, что когда работаешь совершенно точно, то правильные движения становятся привычными, привычные — легкими, а ощущение легкости и есть то прекрасное, что поражает нас в подлинном умении.

В фрезерном цехе ребята застыли у порога. Где-то высоко в поднебесье был выгнутый потолок, стянутый толстенными рельсами на гигантских болтах. Ряды станков, сверкающих темным металлом, дышащих, двигающихся, уходили в бесконечную даль цеха.

Запахи машинного масла, теплой стали, железа, чугуна — всё это соединялось для Мити в единый, острый и заманчивый запах работы, труда и его новой профессии. И хотя этот огромный цех был неизмеримо больше училищной мастерской, хотя Митя был слесарем, а не фрезеровщиком, но сейчас ему казалось, что он попал в то место, где ему хотелось бы находиться очень долго, где он чувствовал себя не мальчишкой, а взрослым и нужным человеком.

Поблизости, за густой проволочной сеткой, работал станок, разбрызгивая искры во все стороны; он словно злился, что его поместили за сеткой.

Сначала Митя и Сережа даже не заметили фрезеровщика. Они только услышали, как мастер, перекрывая шум, спросил кого-то:

— Сколько, Александр Петрович?

И тоненький голос в ответ:

— Пока тысяча пятьсот.

Поглядев в направлении этого голоса, Митя увидел Александра Петровича — подростка настолько маленького роста, что он стоял на ящике, чтобы дотянуться до шпинделя. Мастер называл его по имени-отчеству без шуток, это было видно по лицам обоих.

— Шатуны я расточил, — сказал маленький фрезеровщик и неожиданно сварливо добавил: — Что ж но, Егор Иванович, получается? Разметчики запаздывают: сказали, к двенадцати часам тридцать заготовок будет, а сейчас половина первого, — они мне только шестнадцать прислали.