Все готовились к страшному зрелищу: окровавленный, растерзанный Бени, от которого осталось одно мокрое место, в кабинете все перевернуто вверх дном, мебель превращена в щепки. Каково же было их изумление, когда они открыли дверь… Грянул такой взрыв хохота, что задрожала лестница. Газетчики окружили Бени и, давясь от смеха, пробуют кончиками пальцев снять приставшие бумажки.

Люсьен приготовился было дать бой, но опасность миновала, и он подходит к рабочим:

— Вы знаете, что он писал: против рабочих надо бросить полицию из дюжих молодцов! Что ж, по заслугам и почет!

— Конечно, — немедленно поддерживают Люсьена коммунисты. — Помните, мы сами тогда…

Действительно, когда печаталась эта статья, коммунисты первыми в цехе забили тревогу. Некоторое время никто не хотел набирать статью. До забастовки дело не дошло, но все же набирали статью с отвращением.

— Это и к нам относилось…

— К тому же, — продолжал Люсьен, — он льет воду на мельницу американцев, а те похуже гитлеровцев, и теперь они пытаются выгрузить свои грязные грузы для новой войны. Как будто мы мало хлебнули горя!

Потом, повернувшись к своим товарищам, Люсьен говорит:

— Ну, а теперь пошли нагонять демонстрацию.

Как Люсьен и думал, их беспрепятственно выпускают и дают сойти вниз. А группа рабочих, оставшихся на лестнице, даже одобрительно кричит:

— Браво, ребята! Молодцы!

Конечно, находятся и такие, которые возмущаются, но с ними справятся остальные. Пока Люсьен и его товарищи идут по лестнице, наверху разгорается спор, слышатся крики, ругань, доходит даже до потасовки. Вскоре в вестибюль спускаются типографские коммунисты, очень возбужденные, и с ними довольно большая группа рабочих.

— Дудки! Работать мы не станем! — кричат они вдогонку Люсьену. — Вот увидишь, их паршивый листок сегодня не выйдет!

Только на подступах к самой префектуре на демонстрантов напали охранники. Откуда они появились, кто им дал знать — непонятно. Но их мало, всего один грузовик, к тому же они и не собираются преграждать путь колонне, только пробуют отвлечь ее от цели.

Охранники засели за своим фургоном на углу одного из переулков и оттуда швыряют бомбы со слезоточивыми газами. Время от времени они бросаются на толпу, осыпая ее ударами прикладов. В общем это только вызывает смех. Демонстранты шагают бодро; хотя ветер больше не подгоняет их, но улица резко спускается вниз, а префектура и порт притягивают, как магнит.

Командир охранников у биржи труда до сих пор находится в полном неведении того, что произошло. Да и откуда ему знать? Ведь он так был уверен в удачном для него исходе, так гордился своим планом, что еще сегодня утром, читая в «Демократ дю диманш» (единственная газета, выходящая в городе по воскресеньям) предсказание неизбежного поражения коммунистов, убежденно воскликнул: «А как же может быть иначе!» Когда он заметил, как на всех трех уличках под натиском его людей ослабело сопротивление, он решил, что демонстрация разгромлена или, во всяком случае, находится на волосок от этого и он — герой дня. К тому же донесения из порта и из госпиталя гласят: все без перемен, никаких демонстрантов. Поставьте себя на его место!

Поэтому только патрульный грузовик, — его привлекло пение демонстрантов, — попробовал их атаковать, чтобы выиграть время. На нем не было радиопередатчика, и охранники никого не смогли предупредить о появлении демонстрации.

Итак, колонна подошла к префектуре. Охраняющие ее полицейские, конечно, не в силах остановить демонстрацию. Они отступают к воротам и там выстраиваются в три шеренги. В хвосте колонны все тот же грузовик продолжает свои жалкие попытки отвлечь демонстрантов.

Но зачем идти в префектуру? Не лучше ли без промедления двинуться прямо к порту? Собственно говоря, префект всего-навсего марионетка, а нитки дергают американцы, стараясь при этом оставаться за кулисами. Что с ним делать, с префектом? Послать к нему делегацию? Очередную делегацию?.. А дальше? Стоит ли распылять силы? Такая мощная демонстрация способна на нечто гораздо большее. Но все же соблазн велик. Префектура под самым носом, и туда ничего не стоит пройти. Таким прекрасным случаем нельзя не воспользоваться. А вдруг…

В первом ряду идут Анри, Макс, Жорж и остальные руководители. Они направляются к воротам, к стоящим здесь охранникам, которые не решаются их атаковать. Коммунисты, поддержанные толпой, напирают на полицейских, перехватывают у них ружья, чтобы те не могли ударить, и первая шеренга охотно отступает. Задние ряды охранников находятся пока в безопасности и пробуют сдержать натиск, но сдаются и тоже отходят назад.

Генеральный секретарь префектуры Шолле испугался, что демонстранты разнесут все здание. Он сообщил по телефону командиру охранников на площади биржи труда, что, как и следовало ожидать, демонстранты у префектуры, и решил выйти к толпе.

— Господа! Господин Жорж! Господин Леруа! Зачем же силой? Что вы! — говорил Шолле, появляясь во дворике префектуры. Генеральный секретарь, как всегда, элегантно одет.

Обращаясь к охранникам, он приказывает:

— Пропустите этих господ!

И то хлеб! Анри, Робер и Жорж проходят в ворота.

— Макс, иди с нами! — зовет Анри.

— Попросите толпу вести себя сдержаннее, не напирать, — умоляет Шолле в тот момент, когда они все вошли во дворик.

— А вы сами попробуйте с ними поговорить, — предлагает Анри.

— Вы неблагоразумны, — скулит Шолле. — Ну хоть вы, господин Жорж, господа…

— Вы думаете, это в наших силах? — насмешливо возражает Робер.

— Но это ужасно… Ну, ничего не поделаешь… А что вам, собственно, нужно?

— Как вы сами понимаете, мы хотим видеть префекта.

— Я его заменяю. Его сейчас нет.

— Это мы посмотрим, — угрожающе говорит Робер.

Анри уже заносит ногу на первую ступеньку лестницы, показывая тем самым, что они сейчас поднимутся и проверят слова Шолле.

Но тот и так уже понял неизбежность вторжения коммунистов и, соглашаясь, машет рукой:

— Ладно!

— Да, но… у нас не полная делегация, — замечает Робер.

Действительно, среди них нет представителя молодежи, нет женщин, нет беспартийных. Как хорошо, что Жорж с ними, он вовремя успел вернуться из Парижа.

— Минуточку, — говорит Анри, — Он проходит сквозь кордон охранников, которые молча расступаются перед ним, и на улице отбирает среди демонстрантов недостающих представителей.

— Послушай, Анри, когда мы сюда подходили, я заметил доктора. Он как раз шел по тротуару.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Прогулка доктора Дегана

Все эти дни у доктора кошки скребут на сердце.

Еще вчера утром, узнав о прибытии парохода, он прекратил прием больных и вернулся домой. Зачем он это сделал, он и сам толком не знал. На всякий случай, а вдруг он понадобится.

— За мной не приходили? — сразу спросил он у жены.

Но Иветта в ответ только отрицательно покачала головой и отвернулась. Все ясно — она продолжает на него сердиться и способна дуться до самого вечера. Хорошо еще, если обойдется без слез…

Сейчас, думая о стоящем у причала пароходе, о том, что докеры, — лучшие из них, — отказались на нем работать, Деган невольно вспомнил о недавнем споре с Анри. Но с тех пор обстановка изменилась.

Теперь уже речь шла не о том, чтобы выдвигать свои соображения, отстаивать их, даже если он и сам бывал в этом не очень убежден, рьяно защищать их из ложного самолюбия, даже понимая всю несостоятельность своих доводов. Этим можно было заниматься раньше, а теперь нужно было действовать и действовать решительно. Но что именно надо предпринять, Деган не понимал. Разве демонстрация, которую устроили рабочие, может к чему-нибудь привести? Деган всегда был противником таких методов. Демонстрантов изобьют, ну а дальше? Правда, Деган и сам не очень-то ясно представляет себе, какие можно принять более действенные меры борьбы. Лично он — сторонник других методов. Можно, например, обратиться к властям, выразить протест от имени самых почетных граждан города… Выбрать, конечно, нужно таких людей, которые пользуются наибольшим уважением, а не пускать в ход одни и те же фамилии, которые вечно повсюду фигурируют… Ради такого серьезного случая Деган готов уговорить всех тех, кто в действительности представляет городскую общественность. Рабочие, безусловно, сила. Деган достаточно «современен», как он сам о себе говорит, чтобы это признавать. И он искренно хочет помочь рабочим в их борьбе. Но на американцев и французские власти протест рабочих не произведет никакого впечатления. Их протест в порядке вещей. А вот было бы совсем другое дело, если бы заручиться поддержкой людей с громкими фамилиями, привлечь крупных предпринимателей города, судовладельцев, таких влиятельных людей, которые испокон веков живут в городе и которых все знают… Попытаться можно. Но с ними всегда одно и то же. Эти люди чересчур уж пугливы. Как только они почувствуют в воздухе волнение, они палец о палец не ударят. При их уважении к собственной персоне, их иногда соблазняет перспектива вмешаться в ход событий, повернуть руль и помочь Франции лечь на правильный курс. Но они согласны сделать это только в спокойное время и при условии, что инициатива будет исходить от них. Кстати, вся эта местная знать убеждена, что как только они соблаговолят открыть рот, все их пожелания немедленно будут выполнены. Они твердят: настанет день, когда нам придется сказать свое слово. И тогда все пойдет по-иному. Конечно, коммунисты попытаются воспользоваться этим вмешательством и даже будут присваивать себе их победы, но столпи общества выше этого. Не все ли равно им, что будет потом… Да и кого коммунисты смогут обмануть? Это лишь докажет, наперекор утверждениям коммунистов, что местная буржуазия — ни слишком мелкая, ни слишком крупная, словом, настоящая буржуазия — еще обладает достаточным здравым смыслом и может без чужой помощи найти правильный путь. Нечего сваливать на нас ответственность за неблагополучие в стране, утверждает эта буржуазия, виноваты политиканы, карьеристы, да, да, именно те ничтожные людишки, за которых мы, правда, голосовали, но за кого же нам оставалось голосовать? Да, именно их деятельность и приводит к таким печальным результатам, но мы тоже относимся отрицательно к их политике. А вот коммунисты, называя этих людишек «буржуазией» и валя всех в одну кучу, занимаются самообманом, вернее обманом народа.