Говорили, что в Италии насчитывается до ста шестидесяти тысяч бывших офицеров, которые остались без работы и должны как-то жить. Многие из них присоединились к фашистам; они-то и совершили «поход на Рим», раздутый искусной пропагандой в героический эпизод. Основоположник фашистской партии не маршировал в их рядах, а передвигался более быстрым и безопасным способом — в спальном вагоне. Разумеется, восемь тысяч чумазых, оборванных парней ничего не могли бы сделать без попустительства со стороны полиции и войск. Маленькому королю, человеку с демократическими симпатиями, оказали, что его кузен примкнул к фашистам и готов занять его трон, если он не последует его примеру, — поэтому он отказался подписать приказ о введении осадного положения, и чернорубашечники беспрепятственно вступили в столицу.

«Дешевый актер», которого Ланни и Рик интервьюировали в Каннах, был принят королем. На нем была черная рубашка, офицерский кожаный пояс и шарф цветов Фиуме. Ему было предложено сформировать правительство; затем он выступил перед парламентом и объявил, что отныне хозяином будет он. Ему уже не трудно было выступать в роли Дутыша — у него было несколько лет практики; выставлять подбородок вперед, выпячивать грудь колесом стало для него привычным делом. Имя Бенито Муссолини облетело весь мир, и интервью, которое в свое время Рик тщетно предлагал редакторам английских газет, вдруг приобрело злободневность. Рик извлек его из ящика письменного стола, подбавил свежей краски, и его с радостью напечатали.

Есть выражение «бежать за колесницей победителя», и Ланни представлял себе, как всякие подхалимы — мелкие чиновники, буржуазные интеллигенты и прочие — поспешат засвидетельствовать свое почтение новому римскому цезарю, одурманить его хмелем славы. Теперь это был опытный актер, он служил сначала левым, потом правым и сумел перенять у тех и у других наиболее хлесткие фразы. Каждый день выкидывал он новые номера для развлечения римской черни: прыгал через барьеры, чтобы показать, как он ловок, и снимался в клетке с беззубым львенком, чтобы показать, как он храбр.

Но горе тем, кто боролся против него и заслужил его ненависть! Никто не ненавидит так ожесточенно, как ренегат, которому надо разжигать в себе ярость, чтобы заглушить голос собственной совести. Социалистов, пацифистов и даже безобидных кооператоров убивали по его приказанию в постелях или охотились за ними в горах; а в это время новый властитель, в чью честь давались эти «римские празднества», выступал перед палатой депутатов и торжественно провозглашал: «Репрессий никаких не будет». Таков был новый порядок: безграничная жестокость в сочетании с грубой ханжеской ложью. Чернорубашечники превратили ложь в новую науку, новое искусство; это искусство один за другим переняли потом все фашистские диктаторы, пока в конце концов половина человеческого рода не утратила всякую возможность отличать правду от лжи.

Ланни знал, что происходит в Италии, так как он беспрестанно сталкивался с жертвами нового строя. Это было наследие, оставленное ему Барбарой Пульезе. В свое время она рассказала нескольким друзьям о великодушном юноше-американце, и теперь у них был его адрес. Ланни вспоминал рассказы отца о том, как странствуют и находят приют «хобо»[14] в Соединенных Штатах. На его воротах тоже был поставлен знак «Здесь приют» — и никакими средствами его не сотрешь.

Первым явился молодой Джулио, который был с Барбарой в траттории в Сан-Ремо и выплеснул в лицо Муссолини весь яд своего презрения. Нечего и говорить, что фашисты удостоили его внимания: они влили Джулио в глотку касторового масла, и Ланни с трудом узнал его в обломке человеческого существа, появившемся однажды утром на пороге Бьенвеню. Джулио на несколько недель положили в больницу, но существенной помощи оказать ему уже нельзя было, так как пищеварительный тракт отказывался работать. Джулио был студент-медик и понимал свое состояние. Он был первым из многих, которые являлись к Ланни, — каждый со своей мучительной повестью; конечно, это было неприятно обитательницам виллы на Антибском мысу. Им было жаль этих несчастных, но они вместе с тем боялись их: разве их так изувечили бы, не натвори они чего-нибудь поистине ужасного? Во всяком случае, все это вносило в Бьенвеню большой беспорядок, и ни Бьюти, ни Мари не могли понять, что общего со всем этим у Ланни, и уж не рассчитывает ли он выступить один-на-один против новой Римской империи?

Ланни мог прятать революционную литературу, но он тщетно старался спрятать своих красных беженцев. Бьюти и Мари были в тревоге всякий раз, как он уезжал в Канны; они боялись, как бы он не попал в дурное общество. Если бы его заподозрили в том, что он завел себе там любовницу, они вряд ли были бы в большем волнении! В Жуане уже шли разговоры, и Бьюти боялась, как бы не пронюхала обо всем полиция. Франция была свободной республикой, она гордилась, что служит «убежищем для угнетенных всех стран»; тем не менее, полиция нигде не любит, чтобы целый поток революционеров вливался в страну через горные проходы и даже на лодках. Бьюти не забывала, что и сама она была подозрительной личностью, живущей с немцем, прошлое которого лучше было не ворошить.

Предстояла новая конференция, на этот раз в Лозанне, на берегу прекрасного Женевского озера. Англичане собирались заключить новый договор с турками; и, конечно, Франция боялась, как бы ей не упустить свое. Должен был прибыть и новый итальянский премьер, так как настал «день славы», и впредь ни один вопрос, касающийся Средиземного моря, не будет разрешаться без ведома нового римского цезаря. Он возродил древнее название: Mare nostrum — «Наше море». Чтобы вдолбить эти истины миру, он заставлял длинноносого английского аристократа, «неизъяснимого» лорда Керзона, и вместе с ним премьера Франции, точно курьеров, часами дожидаться чести увидеть его и узнать, чего он желает. Неслыханное дело!

Ставкой были сокровища Турции, включая Мосул — слово, еще более магическое, чем Баку; это значило, что снова приехал Робби Бэдд и другие нефтяники. Чтобы наказать французов за помощь туркам, англичане признали эмира Фейсала правителем Сирии; наконец-то данное ему обещание было частично выполнено, и этот смуглолицый двойник Иисуса, которым Ланни так восхищался в Париже во время мирной конференции, получит часть своих владений, — но не ту, где есть нефть!

Ланни сначала не намерен был ехать в Лозанну; но конференция была прервана на рождественские праздники, Робби и Рик оказались свободными. У Робби были дела в Берлине; Курт решил провести рождество в. Штубендорфе, Мари уезжала на север, чтобы побыть со своими мальчиками. И Ланни, к услугам которого был волшебный отцовский кошелек, составил план «круговой поездки» для себя и своих друзей. Они с Куртом проводят Мари в Париж, а затем поедут в Лозанну, захватят Робби и Рика и вместе с ними отправятся в Берлин, где Ланни и Рик посетят Робинов, а Курт своего брата; затем Курт с Ланни и Риком поедут в Штубендорф — Рик впервые будет гостить в семье Курта. После рождества Рик вернется в Лозанну, на конференцию, а Ланни и Курт поедут в Париж, где снова встретятся с Мари.

Хорошо затевать путешествие, обладая кошельком, который сам собою наполняется по мере надобности; с вас снимут все заботы, и под магическим воздействием оттопыривающегося от банкнот кармана все вокруг будут улыбаться, льстить, все будут вам рады. Но не обращайте внимания на гримасы жестокой нищеты на вашем пути: на еле живых детей, вымаливающих кусок хлеба, на женщин, готовых продать за хлеб свое тело, и — то там, то сям — на красных, качающихся на виселице или избитых до бесчувствия!

Новый международный съезд дипломатов, представляющих несколько десятков стран, и журналистов со всех концов мира! У Ланни было среди них столько знакомых, что получалось нечто вроде большой семьи с переменным: составом. Неизвестно было, кто именно приедет, но кто-нибудь приезжал; затем одни исчезали, и на их место появлялись другие. Жизнь состояла из разговоров: то ты сам говорил, то слушал, что говорят другие. А затем, благодаря усовершенствованиям современной техники, разговоры эти можно было отстучать на маленькой портативной машинке и отправить на телеграф, и на следующее утро их уже читали за завтраком миллионы, а пожалуй, и десятки миллионов людей. Вращаясь в этом мире, вы находились у самого престола власти и — кто знает, — быть может, какими-нибудь словами или действиями помогали «делать историю».