Мужчина прямо смотрит в лицо девушки, не отрываясь от ее глаз. Несомненно, он спрашивает о чем-то для него очень важном. А девушка, взглянув на него, отвела глаза сначала в сторону, потом опустила их на свою муфту, потом как-то сбоку, искоса бросила взгляд на него и устремила глаза куда-то в пространство, мимо лица своего партнера.

Мужчина невольно посмотрел по тому направлению, куда пристально смотрела девушка, не увидел там ничего, очевидно, примечательного, посмотрел еще раз на ее лицо, и глаза его опустились, стали рассматривать какую-то вмерзшую в снег щепку. Почувствовав, что он на нее не смотрит, девушка перевела свои глаза на его лицо и долго, долго как бы изучала его черты, что-то проверяя в нем, ища какого-то ответа на волновавший ее вопрос. На какую-то секунду оба случайно встретились глазами, очень серьезно посмотрели друг другу в глаза, а потом оба стали разглядывать снег на карнизе того дома, возле которого они стояли. Один раз оба, как по команде, посмотрели прямо в мое окно, так что я даже испугался, не поняли ли они, что я их подслушиваю. Мое лицо было прижато почти вплотную к стеклу, но они даже не заметили меня, не заметили, что кто-то смотрит, пристально следит за ними.

В последний раз встретились они глазами с каким-то горьким упреком друг другу. Дрогнули ресницы у девушки, и, подняв муфту к лицу, она прошла мимо своего собеседника, а он еще несколько секунд смотрел ей вслед, не в состоянии решить: идти ли за ней или своим путем идти дальше.

Нужны ли вам слова к этой сцене, к тому внутреннему диалогу, который эта пара вела глазами.

В. В. Лужский. И вы уверены, Константин Сергеевич, что зритель так же внимательно наблюдает за актером на сцене, как вы наблюдали за этими неизвестными персонажами из своего окна.

К. С. Абсолютно уверен. Зритель гораздо более внимателен и чуток к актеру, чем актер к нему. От зрителя ничего не скроешь, даже маникюра на пальцах, если его не существовало в те времена, к которым относится ваша пьеса.

В. В. Лужский. Что при дворе Людовиков маникюр мог быть, я еще допускаю, но чтоб у нищих в восьмой картине «Федора» были сверкающие ноготки, я сильно сомневаюсь, о чем я и записал вчера в протокол.

К. С. (смеясь). Могли бы обругать кого следовало, не записывая в протокол…

В. В. Лужский. А я в назидание всему потомству…

К. С. Итак-с, доверьтесь вашим глазам и вниманию к вам зрителя — в данном случае нам, следящим за вами. Очень внимательно следите друг за другом, и вы всегда угадаете, когда один из вас закончил «про себя» свою мысль, свою фразу. Прошу начать.

В полном безмолвии, при напряженном внимании всего зрительного зала Ольга Леонардовна пристально посмотрела на своего партнера, а затем скользнула с недоумением и недоверием взглядом куда-то в сторону.

Мы отлично угадали по этому взгляду первую фразу ее роли: «Вы не преувеличиваете опасности, граф? Действительно ли увлечение Роже зашло так далеко?» Таким же долгим и пристальным взглядом ответил ей В. Л. Ершов — граф де Линьер: «Этот вопрос я должен был бы задать вам. Вы мать! На вашей обязанности лежит следить за поведением вашего сына». В это мгновение Ольга Леонардовна подняла свои глаза на мужа, и тот стал с напускной суровостью поглядывать по сторонам, очевидно, произнося про себя вторую часть своего монолога: «…Я первый узнаю обо всем, сообщаю вам и еще встречаю с вашей стороны недоверие! Он оскорбил из-за нее маркиза де Преля, ранил его на дуэли…» и так далее.

Нам, знавшим текст пьесы наизусть, было, конечно, очень понятно все, что говорили «про себя» О. Л. Книппер-Чехова и В. Л. Ершов. Угадывать конец мысли-фразы партнера оказалось не так трудно, как мы полагали.

Переглядка, вернее, «пристрелка и перестрелка»[58] глазами, наладилась у актеров очень скоро. Иногда к глазам они невольно прибавляли легкое движение головы, поворот корпуса, жест руки. Константин Сергеевич не устанавливал этих движений, но и не опротестовывал их.

К Ольге Леонардовне и В. Л. Ершову он велел присоединиться в этом безмолвном диалоге глазами и П. В. Массальскому.

Было очень интересно наблюдать, как в некоторых местах текста актеры не могли сдержаться и все же произносили фразу вслух, громко!

Первым, кажется, не сдержался П. В. Массальский и с большим темпераментом произнес какую-то фразу своего текста вслух. С искренним испугом он бросил взгляд в сторону Станиславского. Но тот рассмеялся и жестом велел ему продолжать сцену.

Затем, также не сдержавшись, вдруг «заговорила» Ольга Леонардовна в одном из самых сильных своих мест по тексту и тоже повернулась уже к Константину Сергеевичу, желая, очевидно, объяснить ему свое поведение…

— Продолжайте, продолжайте сцену, объяснения потом, — не дал ей говорить Станиславский.

И вышло так, что к концу сцены не выдержали все трое, и диалог, начатый в полном безмолвии, прерывавшийся затем в отдельных случаях фразами вслух, закончился не как упражнение, а как настоящая драматическая сцена. Но насколько же ярче, глубже, темпераментнее прозвучал финал нашей сцены, когда «накопившие», как говорил К. С. в молчаливом диалоге глазами свои отношения, мысли и слова исполнители позволили себе высказать их вслух!

С некоторым опасением ждали мы приговора Станиславского этому своеволию актеров. Но Константин Сергеевич, видимо, был доволен.

— Все произошло, как и следовало ожидать, — сказал он. — Есть упражнения, которые провоцируют актера-художника. Я вам дал такое умышленно. Актеры обычно думают, что стоят только открыть рот и произнести громко слова текста, и это уже действие, игра. Это не так. Надо получить у самого себя, как у действующего лица и как у мастера сцены, право открыть рот, сказать слово! Для этого надо проделать большую работу. Надо идеально знать биографию своего героя, ответить себе на все те вопросы, которые я вам задал перед началом репетиции, накопить, нажить верные и яркие отношения к партнеру по пьесе и к событиям пьесы, надо уметь сдерживать в себе желание говорить текст, чтобы произнесение текста не превращалось в болтовню, что мы очень часто наблюдаем у актеров. Итак, первое правило ведения диалога мы с вами узнали: предельное внимание к партнеру, все внутри, все сдержанно, все насыщено мыслью, содержанием, язык на привязи, говорят глаза.

Теперь второе правило: сдержанно — не значит бесцветно, понуро, опущенно, без интонаций. Подойдя к концу сцены, вы интуитивно вступили в страстный, живой спор. Это произошло потому, что он был у вас подготовлен всем предыдущим течением сцены. Сначала вы молчали, потом невольно прорывались в возгласы, в отдельные слова и фразы и, наконец, начали действовать мыслью, словом — заговорили.

Молчание, которое говорит глазами столько же, сколько и слово, произнесенное вслух, восклицания, отдельно вырывающиеся слова и фразы, которых уже нет сил сдержать, и, наконец, страстный, действенный поток мыслей — речь — это классическая схема всякого диалога.

Но не всегда и не всякий диалог пишется автором открыто по такой схеме. Для всех диалогов во всех пьесах это была бы слишком однообразная форма: сначала пауза, потом восклицания, потом слова и фразы и, наконец, полная речь.

В нашей картине, как вы знаете, ваши персонажи сразу ведут разговор, значит, классическая схема диалога проходит скрытно. Но мне удалось спровоцировать ее, выявить ее, сделать ее для вас ясной, заставив вас сначала вести разговор только глазами.