Он отер со лба пот и уже тише заговорил:

– У меня ведь очень маленькое образование. Стыдно даже образованием-то называть… Вот так. Действуй с умом, как тебе велит партийная совесть…

В стойбище Локэ Праву прибыл к вечеру, когда занятия в школе уже закончились. Он прошел прямо в ярангу Коравье. Там обсуждали условия продажи мяса комбинату.

– Как было бы просто торговать, если бы наше стойбище было в колхозе, – сокрушенно говорил Рунмын.

– Многие не хотят получать деньги за оленье мясо, поэтому так долго не можем договориться, – объяснил Инэнли Праву.

– Даром, что ли, отдают мясо? – удивился Праву.

– Нет, – ответил Инэнли. – Хотят сразу получить за него материю, стеариновые свечи, электрические фонари, нитки, иглы, пилы, топоры и двадцать штук курительных трубок…

Коравье протянул листок, вырванный из ученической тетради.

– Вот сюда Росмунта записала все, что хотят получить жители стойбища за оленье мясо.

Росмунта от смущения закрылась рукавом: ведь это ее первая деловая запись. Вот когда пригодилось умение лучше всех выводить буквы на бумаге. Недаром Росмунту чаще других хвалил учитель.

Праву прочитал список. Хотя написанное Росмунтой не отличалось особой грамотностью, но оно выражало мечты людей стойбища Локэ. «Рунмын хочет приобрести такой приемник, как у Коравье», – было написано крупными буквами. «Старику Тынпытэгину ледяные глаза», – значилось ниже. Весь листок был заполнен пожеланиями пастухов и их семей…

– Ну, как написано? – с беспокойством за свой первый письменный труд спросила Росмунта. – Наверное, много ошибок?

– Нет, Росмунта, – серьезно ответил Праву. – Все правильно. Я уверен, что товары вы получите. Давайте завтра соберемся стойбищем и обсудим, как лучше все это сделать. Как ты думаешь, Коравье?

– Верно, поговори с нами, – ответил Коравье.

– Я хочу спросить их, хотят ли они вступить в колхоз, – сказал Праву. – Если они согласны, то многое можно сделать без труда…

– О! – сказал Коравье. – Они только об этом и говорят. Некоторые думают, что вы забыли про свое обещание. А другие подозревают, что колхозники не хотят принимать нас, потому что считают отсталыми, недостойными колхозной жизни… – Коравье опустил глаза и признался: – Я сам им так объяснял, что нашему стойбищу еще далеко до колхозной жизни… Много у нас неграмотных. Некоторые еще верят в шамана и мажут идолов жертвенной кровью. А совсем недавно старики устроили в стаде моление. Закололи важенку и разбрызгали кровь навстречу солнечным лучам…

– Конечно, – заговорил Праву, – для того чтобы быть настоящим колхозником, мало числиться в бригаде… Надо еще быть сознательным человеком. Но мне кажется, когда стойбище Локэ примут в колхоз, многие сами откажутся от отсталых обычаев. Почему они обращаются к кэле?[19] Потому что не привыкли к доктору. Когда привыкнут лечиться по-новому, им не понадобится шаман.

– Может быть, и так, – уклончиво ответил Коравье.

– Завтра обо всем поговорим, – устало сказал Праву.

Праву действительно очень устал. Сомнения в правильности своих действий утомили его больше, чем длинный путь по тундре. Вначале, после разговора с Геллерштейном, Елизаветой Андреевной и Ринтытегином, он испугался. Но уже по дороге в стойбище понемногу стал успокаиваться. В самом деле, что плохого в том, что люди вступят в колхоз? Разве не к этому была направлена вся работа? Верно, что по плану вступление стойбища в колхоз должно произойти весной… Но если жизнь сильнее плана, как тут быть? Самое обидное, что Ринтытегин, всегда такой уверенный, похоже, растерялся…

Праву лежал в пологе яранги Коравье на раскладной кровати. Сами хозяева улеглись на полу. Они долго о чем-то шептались, видно, обсуждали будущие покупки.

Утром Коравье разбудил друга.

– Послушай, – сказал он.

Праву прислушался. За стенами яранги выла пурга. Громко хлопал рэтэм, посвистывал ветер, врывался в чоттагин и тыкался в оленьи шкуры полога.

– Мне кажется, что шумит мотор, – сказал Коравье.

Праву затаил дыхание и сквозь завывание ветра услышал шум, напоминающий тарахтение тракторного двигателя.

– Кто бы это мог быть в такую рань? – пожал плечами Праву и стал не спеша одеваться.

Росмунта уже поднялась и накачивала примус. Коравье вышел в чоттагин и вернулся с чайником, набитым мелкими кусками чистого прозрачного льда.

– Пришел трактор, – сообщил он. – Из Торвагыргына. Жена, приготовь побольше еды.

– Кто приехал? – спросил Праву.

– Кэлетэгин, – ответил Коравье.

В чоттагине послышались шаги, и Кэлетэгин несколько раз кашлянул, чтобы дать знать о своем приходе.

Тракторист вполз в полог, оставив ноги в чоттагине. Так удобнее ему и хозяевам. Ему – не надо раздеваться и вычищать снег из торбазов, а хозяевам в пологе просторнее, так как самая громоздкая часть человеческого тела лежит в чоттагине и никому не мешает.

Росмунта подала толченое мороженое мясо. Когда приступили к чаепитию, Кэлетэгин наконец сообщил:

– Товарищ Праву, я приехал за вами.

Праву недоуменно уставился на Кэлетэгина.

– Что там случилось?

– Не знаю, – тракторист пожал плечами, прихлебывая крепкий чай. – Сама Елизавета Андреевна послала меня. Велела привезти обязательно. Очень была сердита. Ходила разговаривать по радио с районом. Я не хотел ехать на ночь, но она так прикрикнула… Чуть не заблудился. Еще немного, и свалился бы в Гылмимыл…

– Ну что же, – сказал Праву. – Надо ехать.

– А как же мы? – встревожился Коравье. – Только стали надеяться на твою помощь, а ты уезжаешь.

– Так надо, – ответил Праву и, подумав, добавил: – Может быть, пойдет разговор о вашей торговле с комбинатом. Наверно, помогут.

Фары трактора вырывали только небольшой участок тундры впереди машины, а дальше вставала сплошная стена снега. В кабине было тепло. Трактор тарахтел в снежной полярной ночи, взбираясь на сугробы, скатываясь с них вниз, отчего сердце у Праву замирало и он с опаской поглядывал на руки Кэлетэгина, подрагивающие на головках рычагов.

Праву смотрел на два луча, уходящих в тундру от фар трактора, и думал о том времени, когда здесь появятся вездеходы, подобия легковых автомобилей, экономичные, обладающие высокой проходимостью. Надобность в таком транспорте в тундре велика. Сколько бы ни выстроили дорог, все же невозможно тянуть их к каждой оленеводческой бригаде, к каждому стойбищу, геологической партии… А вертолет пока обходится настолько дорого, что даже в богатом колхозе один его рейс – большой ущерб для кассы.

Когда миновали опасный участок дороги, проходящий невдалеке от горячих источников, Кэлетэгин облегченно вздохнул:

– Теперь отсюда прямая дорога!

Он откинулся на промасленное сиденье и закурил.

– Люблю технику! – сказал он. – Помню, приехал в школу учиться, в прибрежное село, и первое, что увидел, – игрушечный заводной автомобиль у русского мальчика. Так мне хотелось заполучить машину! Все же поменялся! На лук со стрелами – подарок деда. В первый же день я разобрал автомобиль до последнего винтика, чтобы поглядеть, что его движет изнутри. Получилась кучка деталей, которые я потом собрал. Честное слово! – воскликнул Кэлетэгин, словно боясь, что Праву ему не поверит. – Еще ни одной буквы не знал, а автомобиль собрал… Потом меня заинтересовало электричество. Несколько раз пережигал пробки в школе, пока меня крепко не наказали… Тогда я повадился ходить на полярную станцию, и там механик, вместо того чтобы драть меня за уши, объяснял что к чему. Хотя он не знал чукотского языка, а я русского, мы все равно понимали друг друга. Когда я кончил семилетку, он взял меня к себе учеником. На полярной станции я проработал больше года, а тут началось строительство порта. Там было столько машин, что не сравнить с двумя дизелями на радиостанции полярников. Я пошел на строительство. Хотел работать механиком, но пришлось начинать грузчиком. Через месяц я работал на транспорте, потом лебедчиком, собирался пойти учиться на крановщика, а тут объявили набор на курсы трактористов для чукотских колхозов. К тому времени меня уже стало тянуть обратно в тундру: очень уж давно не был дома. Я поступил на курсы. Торопились, наскоро учили… Вот почему я не смог починить трактор. Мы на курсах привыкли, что машины чинят в мастерской… Знаете, какая теперь у меня мечта?