— Передам, боярин.

Укрывшись в ветвях высокого дуба, сотник Андрей уже давно наблюдал за двором мельника Путяты. Он видел и въезжавших к нему на подворье литовских конников, и как мельник вместе с конюшим боярина Адомаса пошел к колодцу, как обступили его с оружием в руках литовцы. Видел, как старого Путяту заставили пить отравленную воду и как тот упал мертвым на сруб колодца. И лишь когда конюший как ни в чем не бывало ушел в дом мельника, где до этого скрылся Адомас, а литовский отряд, оставив у колодца небольшую стражу и полусотню воинов для охраны боярина, снова двинулся по дороге к степному порубежью, сотник быстро заскользил по стволу дерева вниз.

С минуты, когда он лишь увидел панцирников и догадался, что те выступили в поход не утром, как говорил конюший, а гораздо раньше, в его душе шевельнулась тревога и возникли первые, пока неясные подозрения. Теперь же, став свидетелем смерти Путяты и безнаказанности конюшего, отравившего колодец, он понял все.

— Измена, други! — крикнул он двум дружинникам, поджидавшим его под дубом с конями в поводу. — Быстрей к князю!

Андрей прямо с дерева прыгнул в седло, и тотчас в ствол рядом впилась стрела. Подняв коня на дыбы, сотник втянул голову в плечи и оглянулся. Оба дружинника, сраженные стрелами, лежали бездыханными на траве. Не раздумывая, Андрей ударил коня плетью и направил его на сплошную стену кустов, что высилась перед ним. Однако было уже поздно: несколько стрел впилось в конский круп, и лошадь стала медленно заваливаться на бок. Сотник успел невредимым соскочить на землю и даже выхватить меч, но брошенный из-за соседнего дерева аркан обвился вокруг шеи и свалил его с ног.

— Вяжи крепче! — весело крикнул старший сын боярина Векши Николай, подъезжая к лежавшему на земле сотнику, на котором сидели несколько боярских дружинников. — Этого удальца я знаю, встречал у князя Данилы не раз. За такой подарок боярин Адомас нам спасибо обязательно скажет…

Андрея развязали лишь после того, как втащили в дом мельника Путяты и поставили перед столом, за которым сидел боярин Адомас. Тот внимательно окинул пленника взглядом, слабо улыбнулся.

— Здравствуй, здравствуй, любимый сотник князя Данилы, — дружелюбно произнес Адомас. — Как видишь, знаю я тебя, да только сегодня господь сподобил познакомиться. Чего молчишь? Думаешь, буду выпытывать что-либо? Приготовился, небось, к дыбе да огню с железом? А мне, представь, ничего от тебя не надобно. Потому что сам знаю все наперед: и зачем князь Данило с боярином Боброком в этом лесу, и где они устроили засаду на татарский чамбул, что сопровождает к князю Ягайле Мамаево послание. Все известно мне, русский сотник Андрей. Потому и мертв уже мельник Путята, бывший с вами в сговоре, оттого и ты сейчас стоишь безоружный передо мной. А к заходу солнца не будет в живых ни твоего князя, ни его напарника, московского боярина Боброка.

Адомас пристально взглянул на Андрея, забарабанил пальцами по столу.

— Вот почему не нужен ты мне, сотник, а потому отправлю-ка я тебя в подарок боярину Векше. Знаю, есть у него счеты к твоему князю, может, припомнит он и тебе какой-нибудь старый грешок. Пусть порадуется моей доброте и заботе…

Оставшись в горнице один, боярин откинулся спиной к стене, подставил лицо теплым лучам солнца, прикрыл глаза. Несмотря на усталость и одолевавшую из-за бессонной ночи дремоту, настроение у него было как никогда хорошее.

Этому были причины. Когда боярин Векша вручил ему в руки Мамаеву грамоту, которую везло таинственно исчезнувшее в степи ханское посольство, и рассказал историю, как он якобы случайно наткнулся в лесу на казачий отряд и отбил ее, Адомас уже тогда не поверил ему. Но одного недоверия мало, боярину нужна была правда, и он приложил все силы, чтобы узнать ее. Через доверенных людей, имевшихся у него в усадьбе Векши, Адомас узнал и о ночном приезде атамана Дороша к своему бывшему хозяину, и о встрече, которая состоялась между ними на следующий день у старого дуба на поляне, и о неудавшейся засаде Векши на собственного беглого челядника. А услыхав о том, что атаман при встрече у дуба получил из рук боярина дорого аргамака с отличным шлемом и саблей, он нисколько уже не сомневался, что Векша получил грамоту действительно от Дороша, но только не в бою, а поменяв ее на коня и шлем с саблей.

Итак, судьба ханского послания для Адомаса была ясна, понятно ему было и вранье тщеславного и недалекого боярина Векши, однако поступок дерзкого и бесстрашного атамана степных разбойников Дороша был Адомасу не совсем понятен. И он, потомственный литовский боярин, правая рука великого князя Литвы, был вынужден лично заняться более чем скромной особой бывшего беглого челядника, ныне атамана ненавистной ему воинственной русской степной вольницы. Опять-таки через верных людей Адомас узнал, что атамана Дороша в последнее время несколько раз видели с дружинниками князя Данилы, а один раз с воинами, по одежде и говору напоминающими московитов князя Дмитрия. Это заставило боярина задать себе вопрос: по собственной ли воле и разумению напал атаман на татарское посольство, так ли уж случайно угодила к нему Мамаева грамота? Но если атаман уничтожил ордынских посланцев по чужому наущению, почему отдал он грамоту боярину Векше, своему бывшему хозяину, заведомо зная, что в конце концов она очутится у великого литовского князя, то есть у того, кому предназначалась с самого начала? Возможно, весь секрет и заключается в том, в чьих руках Мамаево послание побывало до того, как Дорош появился с ним у Векши? В таком случае, наибольшую опасность для Адомаса представлял не сам атаман, исполнитель чужой воли, а тот, кто направлял его действия. Людей, которых мог интересовать обмен посланиями между великим литовским князем и ханом Золотой Орды, было двое: князь Данило и боярин Боброк. Может, часть доставленного Боброком в Литву московского золота пошла на то, чтобы атаман с его людьми стали послушным орудием в руках самого Боброка и его помощника, князя Данилы?

Много размышлял о случае с грамотой Адомас, немало было в его голове всевозможных догадок и предположений. Результатом явилось то, что однажды вечером перед русским князем Данилой предстал боярский конюший с вестью об измене княжеского воеводы Богдана. Предавая русича, Адомас, по его расчетам, не терял ничего… Если Богдан лазутчик Боброка, он, Адомас, только выигрывает, одновременно избавляясь от втирающегося к нему в доверие врага и заставляя верить человеку, которого сам подсылает к князю Даниле. Если же воевода действительно пришел к нему с чистой совестью, потеря тоже не особенно велика. Богдан многое сделал уже тем, что сообщил Адомасу о пребывании в Литве Боброка и навел его на след московского золота. Что касается утраты воеводы, она в дальнейшем будет с лихвой возмещена деятельностью боярского конюшего, который на костях Богдана войдет в доверие к князю Даниле.

Вот почему он решил заменить чужого, непонятного ему до конца воеводу верным конюшим. Как показали дальнейшие события, Адомас сделал правильный ход. Сегодня, самое большее через несколько часов, он должен сполна пожать плоды своей удачи.

Адомас открыл глаза, взглянул на висевший над лесом блестящий шар солнца. Протянул руку, взял со стола серебряный колокольчик, громко позвонил.

— Коня! — отрывисто бросил он появившемуся в дверях слуге.

Прислонившись к стволу дерева, Боброк рассеянно наблюдал за тем, как спешившиеся дружинники быстро и ловко подрубали и подпиливали деревья, стоявшие вдоль лесной дороги. Они делали это так, чтобы в нужный момент их легко можно было свалить. Рука, положенная боярину сзади на плечо, заставила его оглянуться. Сбоку стояли князь Данило, сотник Григорий и еще несколько дружинников.

— Прости, что отвлек, — сказал князь, — дело к тебе. Знаешь его? — кивнул он на одного из дружинников.

Боброк перевел взгляд на указанного и заметил, что у того отсутствовали копье и щит, а ножны меча пустовали. Лицо дружинника воеводе было незнакомо, и он отрицательно покачал головой.