— Все дело в том, гражданин Ветров, что ваши отпечатки пальцев зафиксированы на внутренней стороне планки «вальтера». Видимо, вы оставили их, когда смазывали пистолет.

В какое-то мгновение Калмыков дернулся, вскинул голову, однако смог собраться и в следующую секунду только недоуменно пожал плечами.

— Также, — продолжал Верещагин, — при обыске в вашем доме был найден рулон целлофановой пленки, от которой был оторван кусок и в него завернуты патроны, подброшенные вами Колесниченко. Вот акты экспертизы.

Калмыков медленно развернулся, взял акты, долго и очень тщательно изучал их, потом выдавил тихо:

— Я не готов отвечать на этот вопрос.

— Верю, — согласился Верещагин. — Однако я помогу вам, Василий Борисович…

Впервые назвав сидящего перед ним человека его настоящим именем, Верещагин ожидал взрывной реакции, однако Калмыков то ли действительно успел напрочь забыть свое прошлое, то ли у него были железные нервы, но в первый момент он даже не отреагировал на эти слова, и только спустя минуту-другую что-то замельтешило в его глубоко запрятанных глазах, дрогнули губы.

— Да-да, я не ошибся, гражданин Калмыков, — подтвердил Верещагин. — Хотите очную ставку с сестрой или вам достаточно будет вот этих фотографий? — и он выложил на стол пачку фотографий, переснятых из старого семейного альбома.

Калмыков подался вперед, его большие, полные руки дрогнули, трясущимися пальцами он взял одну фотографию, вторую, долго смотрел на постаревшую сестру.

— Жива, значит… — хрипло сказал он. — Сколько раз подмывало в Кежму приехать. Хоть глазком посмотреть, а вот… — Он замолчал и вдруг спросил, неприязненно уставившись на следователя: — Раскопали, выходит, ачинское дело?

— Да уж не обессудьте.

Калмыков усмехнулся:

— Ну что ж, ваша взяла. Однако ни хрена у вас, гражданин следователь, не получится. Как вам известно, есть такое положение в нашем родном законодательстве — давностью лет называется. Посчитайте, сколь годков-то прошло, как Ваню Комова… Да и кто его убил — неизвестно. Ну, а то, что я его документами воспользовался да «вальтер» этот прихватил, таи это от страху, что и меня к праотцам отправят. Нажился на том складе в Ачинске кое-кто прилично. Наши войска как раз на Дальний Восток перебрасывали, порядка на складах никакого, так что — воруй не хочу. Когда корифеи этого дела почувствовали, что жареным запахло, а Ванюшка наш, как самый молодой да неопытный, колонуться может — его и того… Ну, а моя вина в чем: дезертировал, пистолетик с патронами припрятал, под чужим именем жил. Но ведь сорок лет прошло, гражданин следователь.

Он помолчал, поерзал, повздыхал.

— Настоящая-то моя вина в том, что «вальтер» этой собаке Колесниченко продал. Он его случайно у меня увидел. Пристал: продай да продай. Мол, в тайге частенько бывает, а карабин не всякий раз с собой возьмешь, так что… Грех тут действительно мой. Но статью свою — сто вторую, по которой вышку дают, не по адресу предъявляете.

Ушлым человеком был Василий Борисович Калмыков. Все рассчитал. И подивился Верещагин тому, как же иной раз везет дуракам и пьяницам.

— Значит, вы утверждаете, что этот пистолет с патронами продали Колесниченко?

— Ему самому.

— Когда?

— Да где-то весной, пожалуй. — Калмыков вдруг замолчал, пристально и даже несколько испуганно посмотрел на следователя. — А что, насколько я понимаю, именно из этого «вальтера» того парня?.. Ах, Степан, Степан…

Вполуха слушая Калмыкова, Верещагин достал справку из медвытрезвителя, как бы невзначай выложил на стол фотографии, где он был снят с Игорем Кравцовым. Верещагин тогда смог подобрать кедровник, довольно похожий на тот, откуда стрелял в Шелихова Калмыков, и впечатление было такое, что Игорь рассказывает и показывает следователю, как произошла та страшная трагедия.

На какую-то долю секунды Калмыков сжался, непроизвольно потянулся к снимкам. Однако сумел пересилить себя, тяжело выдохнул и опять принял прежнюю позу.

— Что с вами, Василий Борисович? — спросил Верещагин.

— Н-нет. Ничего, — ответил тот. И тут же: — А это кто?.. Тот? Второй?..

— Да, это Игорь Кравцов. Тот самый, который, услышав выстрелы, сумел догнать вас, и если бы вы не ранили его в голову, мы бы давно закончили это дело, — как можно спокойно сказал Верещагин и, видя, с каким страхом всматривается Калмыков в фотографию парня, спросил: — Василий Борисович, вы когда-нибудь задумывались о неотвратимости наказания?

Тот дернулся, будто его ударили, наморщил лоб, непонимающе уставился на следователя.

— О не… неотвратимости?

Верещагин пододвинул ему справку из медвытрезвителя.

— Это было в тот самый вечер, когда из вашего «вальтера» был убит Артем Шелихов и ранен Игорь Кравцов.

XIX

Около гостиницы Верещагин вылез из милицейского газика и, попрощавшись с Грибовым, поднялся в свой «люкс». Наконец-то Калмыков признался в убийстве Шелихова, они провели следственный эксперимент, и скоро можно будет возвращаться домой.

Машинально включив телевизор, который благодаря вмешательству Грибова не только показывал, но и рассказывал, что творится на белом свете, Верещагин бросил на стул куртку, без сил опустился в потертое полукресло. Сказывалась усталость последних дней. Он едва успел расслабиться, как в дверь постучали, и тут же вошел летнаб Курьянов, а за ним среднего роста, спортивно-подтянутый мужчина лет пятидесяти — Давыдов, руководитель производственных испытаний нового парашюта для лесных пожарных. Их познакомил Курьянов, и тогда же Давыдов пригласил следователя на «дружеский, абсолютно непритязательный ужин у костра». «Тридцать лет одному хорошему человеку исполняется», — сказал он.

— Петр Васильевич, — начал с порога Давыдов, — ждем. — Был он в потертой летной куртке, джинсах, на ногах кроссовки — одним словом, никак не походил на человека с солидным положением.

— А я уж собираюсь, — соврал Верещагин и сам же засмеялся вранью.

Хоть и теплая еще стояла погода, но вечерами холодало, в низинах стелились туманы, и Верещагин под куртку натянул свитер, боясь простудиться. После ранения на границе врачи посоветовали ему беречься простудных заболеваний и боже упаси подцепить воспаление легких. Когда собрался окончательно, вопросительно посмотрел на Курьянова:

— И все-таки неудобно как-то без подарка.

— Да бросьте вы, — успокоил его Давыдов. — Петро — свой парень, поймет. А сегодня ему тем более не до подарков. Можно сказать, второй раз родился.

— Это как? — не понял Верещагин.

— Не знаю даже, как объяснить, — развел руками Давыдов. — Он же парашютист-испытатель. Работа сама по себе рискованная. Профессионализм и осторожность нужны такие, что… Ну, а сегодня он сам, по своей воле, на риск пошел.

Они вышли на улицу. Забивая звездную россыпь неба, ярко светились уличные фонари, взбрехивали поселковые собаки, и только от реки, которая темной лентой стелилась под обрывом, доносились негромкие аккорды гитары.

— Вы представляете новый вариант парашюта, что мы отрабатываем для лесных пожарных? — спросил Давыдов.

— Ну-у, в общем-то, да.

— Так вот, чтобы на этом куполе подняться в воздух, необходим хоть какой-нибудь встречный ветер. А сегодня полный штиль. Я уж думал, что опять придется на тренажере работать, как вдруг наш Петя, это тот самый парашютист-испытатель, которому сегодня тридцать лет исполнилось, отдает команду готовить машину к буксировке. Я было воспротивился, однако он настоял… В общем, случай этот пересказать практически невозможно. Как жив остался, до сих пор понять не могу.

Они уже подходили к реке, когда руководитель производственных испытаний нового парашюта «Лесник» закончил рассказ. Где-то на самой середине реки плескалась рыба, мерцали звезды, а Верещагин почти наяву видел, как поднимается над кромкой леса разноцветный купол…

Пересказать этот случай действительно было практически невозможно, настолько какие-то очень важные для испытателя детали были незаметны для постороннего глаза. Петр дольше обычного бежал с раскрытым куполом за буксирующей машиной, наконец оторвался от земли, поднялся над кромкой леса, и вдруг все увидели, как стало заваливаться полотнище парашюта. А шофер гнал машину вперед, пытаясь вытянуть испытателя на безопасную высоту.