Родин сидел на лавочке у подъезда и читал газету. Вернее, делал вид, что читает, а на самом деле приводил в порядок мысли, пытаясь систематизировать то, что ему а Климову удалось узнать о Крайникове — его образе жизни, привычках, склонностях, и, исходя из этого, выработать линию поведения в общении с этим далеко не ординарным человеком. «Крайников для нас — темная лошадка, — сказал Красин, провожая Родина на задание (проводы, естественно, были относительные. Родин по-прежнему должен был ходить на работу, систематизировать полученный материал, но от своих прямых обязанностей сыщика он все-таки был отстранен). — Прижать его трудно. Ни одного вещественного доказательства. В чем мы его можем обвинить? В том, что он знаком с Корном? В том, что он изредка получал от него посылки с тряпьем? Да он и отрицать этого не будет. Да, скажет, знаком и посылки получал, а разве это возбраняется? Так что, Александр Григорьевич, ищи…» — «Найдем, — сказал Родин. — Даже змея след оставляет». — «Есть твари страшнее змей. Каракурт! Знаешь, что это такое?» — «Черный паук». — «Что черный — твоя правда, а сущность его такова: самка после брачной ночи сжирает самца». — «Не приведи господь!» — «То-то и оно. Так что ищи, копай, постарайся понять, где, когда, при каких обстоятельствах он впервые преступил закон? Где и когда сложилась ситуация, в которой он почувствовал себя как рыба в воде?»

У обочины дороги, мягко затормозив, остановилась «Волга». Родин сложил газету, встал. Из машины ему навстречу вышел Крайников, представился, усадил гостя на заднее сиденье, вежливо бросив при этом: «В тесноте, да не в обиде», и спросил:

— Вы тоже хоккеем увлекаетесь?

— Нет, — ответил Родин, почувствовав некоторый сарказм в вопросе. — Это мой брат с ума сходит. А я — от скуки холостяцкой жизни.

— Играешь? — спросил Швецов Славу.

— За дубль «Спартака».

— Молодец! — Швецов поймал недоумевающий взгляд Евгения Евгеньевича и зло отчеканил: — В наше время любая профессия в почете.

— Поэтому ты выбрал цирк?

Швецов покрутил головой, словно он был в тугом воротничке и этот воротничок невыносимо резал ему шею.

— Если откровенно, то надоели мне эти фляги до чертовой матери! Как скоморох! А главное — это сейчас никого не интересует. Зритель ждет не дождется, когда твой номер закончится. Ему барда, битла с гитарой подавай, экстрасенса, что-нибудь такое?.. — Он покрутил в воздухе рукой. — Чтобы нервы щекотало.

— Тебе не хватает устойчивости, — сказал Евгений Евгеньевич.

Швецов вопросительно взглянул на него.

— Бальзак считал, что мужчина — источник движения, а женщина — устойчивости…

— Так то Бальзак! Гений!

— Первый рая вижу артиста, который недоволен своей профессией, — сказал Родин. — Они ведь сродни детским врачам — те искрение любят свою работу.

Ему никто не ответил. Алена задумалась о выборе профессии, Слава — о том, как сыграет в предстоящем матче Ларионов, а Швецов угрюмо молчал, уткнувшись в воротник плаща.

На стадионе Родин сел рядом со Швецовым. Он интуитивно чувствовал, что танцевать придется от этого парня, и старался закрепить знакомство.

Матч начался вяло. Игра преимущественно шла в центре поля, и издали казалось, что игроки ткут какой-то замысловатый, пока еще никому не понятный узор. Правда, было несколько опасных прорывов, но они как внезапно вспыхивали, так внезапно и гасли — защита работала четко.

В перерыве Родин пригласил Швецова выпить пива. Тот нехотя согласился. За ними увязался Славка. Вокруг буфета бушевала толпа жаждущих. Слава нырнул в самый водоворот и через минуту предстал перед изумленным братом с бутылками и бутербродами.

— Порядок! — сказал он весело.

Швецов одобрительно взглянул на Славу и принялся разливать по бумажным стаканчикам пиво.

— Я пас, — сказал Слава. — Пиво — напиток мастеров.

— Совсем не пьешь? — спросил Швецов.

— Только молоко.

— Полезное воздержание. — Швецов залпом осушил свой стаканчик и наполнил его снова. — Часто оно оборачивается страстью.

Вторая половина игры протекала бурно. Команды взорвались. На трибунах поднялся невообразимый гвалт, замелькали наспех скроенные транспаранты, призывающие к победе. Первыми в атаку бросились канадцы и дважды добились успеха. Казалось, игра сделана. Канадцы успокоились и попытались перевести игру в спокойное русло. Но не тут-то было. Шайбу передали Ларионову, но он, заметив сзади своего игрока, пропустил ее. Бросок! Трибуны радостно взревели. Шайба врезалась в сетку. Комбинация была красивой и эффектной. Швецов непроизвольно ткнул в бок Родина.

— Видел! Вот это класс! Пас без паса. Золотая голова!

Славка восторженно выл и орал что-то нечленораздельное. Алена хлопала в ладоши. Невозмутимое спокойствие хранил только Евгений Евгеньевич, искренне стараясь вникнуть в смысл происходящего и понять, что привело людей в такое неистовство.

Матч закончился со счетом 3:2 в пользу сборной СССР.

— Впечатляющее зрелище, — сказал Евгений Евгеньевич, когда усаживались в машину, осмотрелся и, не заметив ни племянницы, ни Славы, спросил:

— А куда молодежь исчезла?

— Они не вернутся, — ответил Родин. — Ушли знакомиться со знаменитостями.

В перерыве Родин попросил брата, чтобы после матча он испарился. И желательно с Аленой. Слава вытаращил глаза и сказал, что не понимает, как может испариться человек без монеты в кармане. Пришлось откупиться.

— Вот как! — сказал Евгений Евгеньевич. — Ну бог с ними. — И он осторожно тронул машину с места.

— Хоккей есть хоккей, но сегодня нас, по-моему, интересует совершенно другой вопрос — проблема быта молодой семьи, — сказал Родин, пытаясь направить беседу в нужное ему русло.

— Да, — кивнул Крайников. — Как у вас со временем?

— Свободен.

— Может, заедем ко мне? У меня там коньячок остался…

— Не возражаю.

Вечер прошел как нельзя лучше. Евгений Евгеньевич расчувствовался, размяк, вспоминая молодость, былые увлечения, сетуя, что молодежь нынче не та… Швецов смешил анекдотами в чуть не до колик довел обоих рассказом о том, какой необыкновенный скандал он закатил своей бедной маме, узнав от бабки, что та во время беременности чуть было не решилась сделать аборт. Родин больше слушал, вставлял остроумные замечания, вспоминал забавные случаи из собственной практики. В общем, все остались довольны, обменялись адресами, телефонами, обещали не пропадать.

Ночь стояла лунная, безветренная, и Швецов, выйдя из квартиры на улицу, с удовольствием глубоко вздохнул и предложил прогуляться. Родин согласился. Они дошли до Арбатской площади. В кинотеатре «Художественный» шел новый фильм, рассказывающий о подвиге советского разведчика в послевоенные годы.

— Смотрел? — спросил Швецов.

— Вчера, — ответил Родин, с благодарностью вспомнив брата, который чуть не силком затащил его на эту остросюжетную, но далекую от совершенства картину.

— Разведчики — все-таки загадка природы, — сказал Швецов. — Для психолога-исследователя — сущий клад.

— Интересные люди, — согласился Родин.

Но Швецов, словно не слыша его, продолжал развивать свою мысль.

— Недавно по телевидению выступал Анохин, летчик-испытатель, в на дилетантские вопросики типа «Страшно — не страшно?» в одном из ответов вскользь бросил: «У меня нет нервов». Мне кажется, что это не рисовка. Это признание человека, которого не удовлетворяет простой испытательный полет, ему нужно что-то такое, чтоб нервы щекотало, вернее, то, что от них осталось. Тогда он будет ощущать жизнь на сто процентов. Тогда он живет. То же самое, я думаю, испытывает профессиональный разведчик. Жизнь дома, вне работы ему кажется пресной, он должен все время идти по острию бритвы, быть на грани.

— Это утомляет, — заметил Родин, — В последних донесениях Зорге писал, что он и его люди настолько взвинчены и раздражены, что он удивляется, как они еще не провалились.

— Я этого не отрицаю. Но в конце концов эта напряженность, жизнь на пределе становится нормой их психики.